Он замечает Сашу. На его лице изображается смятение. Он отводит глаза. Он дергается, будто хочет немедленно сбежать. Беспомощный взгляд в сторону спутницы. Поднимает голову. Придает своему лицу независимый вид. Гордо шествует за женщиной, галантно отодвигает для нее стул, плюхается на стул напротив, с достоинством принимает из рук подоспевшего официанта меню и углубляется в его изучение.

— Чего там ему изучать? — усмехнулась Саша. — Он же всегда заказывает одно и то же. Салат из рукколы с моцареллой и помидорами черри и каре ягненка. И пиногриджо. Актерище!

— Кто это? — спросила Маруся, проследив за ее взглядом.

— Мой бывший муж.

— Ну и швабра с ним, — констатировала Маруся. — Я бы постеснялась с такой выходить в люди.

— Спасибо, — прошептала Саша, из последних сил удерживая слезы.

— Уйдем?

— Нет уж, останемся. Не хочу показывать свою слабость.

— Как хочешь, но, по-моему, лучше уйти. Что за странный мазохизм?

— Пусть он уходит.

— Как знаешь.

Он не ушел. Она предположила, что он тоже побоялся продемонстрировать свою слабость, к тому же ему нужно еще было объяснить своей новой жене, почему он хочет покинуть это заведение. Разве такой слабак, как он, сможет что-то объяснить?

Он подкараулил Сашу на выходе из туалета. Как же он сексуален. Всех мужчин, которые встретились ей после его ухода, она бы променяла на него. Не было для нее человека ненавистнее и ближе, чем этот красивый, обаятельный, беспутный мужчина.

— Ты все еще одна? — осведомился он с иезуитской улыбкой и предпринял попытку ее поцеловать.

Она отстранилась. Накатил приступ тошноты — как он смеет целовать ее после той? Да и шампанского выпито слишком много, пожалуй.

— Лучше быть одной, чем с первым попавшимся пугалом, — парировала она.

— Ты же знаешь, детка, что лучше быть с пугалом, чем одной. У меня тепло, поддержка, регулярный секс, а у тебя что?

— А у меня свобода.

— И что ты делаешь со своей свободой? Небось, воешь каждую ночь в подушку от своей свободы? Портишь свои шелковые наволочки? У тебя ведь и мужика после меня наверняка не было. Ты снова девственница?! — Он хохотнул. — Ты ведь все еще меня любишь! Я же вижу!

— Какая же ты мразь! Ну, если тебе нравится думать, что я все еще тебя люблю, пусть так и будет. — Саша предприняла попытку уйти. Он преградил ей путь.

— С днем рожденья!

— Спасибо. Можно я пройду?

— Я по тебе скучаю.

— И?

— Тебе это безразлично?

— Абсолютно.

— Я не верю.

— Как хочешь.

— Не знал, что ты такая жестокая.

— Теперь знаешь. Можно мне пройти?

Он отошел в сторону.

— Будьте добры, счет! — крикнула Саша официанту. Уже глупо демонстрировать силу. Надемонстрировалась. Нужно спасать собственный день рождения.

Они устроились в сетевой кофейне. Заказали еще шампанского.

— Ну, ты хоть понимаешь, что ты получила больше дивидендов от развода, чем он? — спросила Маруся.

— Нет.

— Вот глупышка, это же очевидно! Он инфантильный мальчишка, и, очевидно, таким и останется до конца дней. Его единственно возможный удел — очередное ярмо. Он снова отказался от самостоятельности, от поиском своего собственного пути в пользу денег и материнской заботы очередной женщины. Он снова продал себя. Да он мелкий Фауст, который продается дьяволу меньше чем за тридцать серебряников.

— Иуда, продал Христа за тридцать серебряников, — поправила ее Саша.

— Да я не об этом. Он именно мелкий Фауст. Он же не кого-то продает, а себя. Он так беспомощен, что вынужден продавать себя. Радуйся, что ты от него избавилась. Радуйся.

— У него каждую ночь секс, а у меня… У меня сплошные разочарования. И он прав, прав. Почти каждую ночь я плачу в подушку и порчу свои шелковые наволочки.

— Да можешь реветь, сколько хочешь, но ты должна понимать, что у тебя просто сейчас период поисков. Благословенное время, когда все дозволено. Поверь мне, ты еще будешь вспоминать этот кусок своей жизни, как самый веселый, как самый насыщенный событиями, даже романтический! Когда у тебя еще будет роман с писателем!

— Он длился всего несколько дней, а потом закончился, потому что этот человек не смог противоречить тому, что написал. Не смог противостоять собственному вымыслу! Что может быть нелепее? Собственную выдумку он предпочел живому человеку из плоти и крови, а ведь нам было бы хорошо вместе. Я в этом почти уверена.

— Не важно. Это ведь было. И пусть он любил тебя несколько мгновений, но любил! Может, он уже не умеет по-другому? Да радуйся ты своей свободе. Она ведь закончится, непременно закончится. Наслаждайся, пока она есть.

— Уже не могу. Надоело. Устала. Хочу замуж. Хочу трахаться каждый день и каждую ночь! И, знаешь, мне уже все равно, будет верен мне мой муж или нет. Главное, чтобы у него на меня хватало сил. И ребенка хочу родить. Как ни крути, а это главное предназначение женщины. Все эти карьеры, деньги — это такая шелуха.

— Да все будет, Сашка, все будет, немножко терпения.

— Когда? Когда я вся сморщусь? Когда у меня климакс наступит? Так тогда уже точно ничего не будет!

— Сашечка, миленькая, все будет раньше. Гораздо раньше. Просто нужно немного потерпеть. Ты разве не знала, умение ждать и терпение — главные женские добродетели. По крайней мере, в нашей стране.

— Осень скоро…

— Ну и что?

— Конец всем ожиданиям… Унылая пора.

— Глупенькая, осень это не смерть, это сон перед возрождением. Это даже не летаргия. Это даже не угасание. Осень в наших краях это всего лишь переходный период от лета к зиме. А зима у нас полгода. И не нужно проецировать ее на закат своей жизни. Не может закат длиться шесть месяцев. Зима для нас это символ стойкости и торжества жизни. Зима у нас полна праздников и событий. Мы ее не боимся. Иногда я сожалею, что не родилась где-нибудь в Италии, а иногда благодарю судьбу, что появилась на свет здесь. Я ведь такая сильная теперь. Мы ведь тут все немножко герои, хотя бы потому, что у нас хватает ума и мужества здесь выжить, да еще и уметь радоваться каким-то пустякам. С днем рожденья! — Маруся подняла бокал. — Как же я счастлива, что встретила тебя! А скоро ты осчастливишь еще кого-то. А он осчастливит тебя. Я уверена. Только не впадай в отчаянье. Потерпи чуть-чуть. Совсем чуть-чуть. И забудь ты этого своего жалкого мужа. Он закрывает сейчас для тебя все двери. Он не пускает в твою жизнь других мужчин. Отпусти. Отпусти ты его.

Саша представила, что сейчас, именно в этот момент официант в любимом Сашином ресторане принес счет ее бывшему мужу и его новой жене. Как она незаметно передала ему деньги или кредитку, чтобы он смог расплатиться. Так делала когда-то Саша. У него вечно нет денег. Представила, как этой женщине сейчас стыдно за своего спутника. А еще стыднее за себя. Представила, как с каждым таким походом в ресторан в ней будет таять ощущение женщины. Представила, как наступит момент, когда оно истает совсем. Исчезнет. Как исчезло оно когда-то в ней, в Саше.

Ей вдруг стало жаль эту женщину, соперницу, хотя только что она ее ненавидела. Не нужно быть ясновидящей, чтобы предсказать судьбу ее отношений с Сашиным бывшим мужем — когда-нибудь он оставит и эту женщину и устремится к другой. И ему будет казаться, что отправляется он на поиски самого себя, а на самом-то деле всего лишь попробует продать себя подороже. И останется эта женщина одна: униженная, обиженная, раздавленная, растерзанная. И пройдет все круги ада, прежде чем соберет себя по кусочку, возродит веру в себя, перестанет бояться любви и мужчин. Ей еще только предстоит этот путь. А Саша его уже почти преодолела. Она уже на пороге возрождения.

— Спасибо тебе, Господи, что избавил меня от этого мужчины! — подумала она. — Отпустила. Да я его отпустила, — произнесла она вслух уверенно.

Каталония. Самый конец лета

— Это русские сигареты? — спрашивает он на очень плохом английском и показывает на пачку тонких сигарет, что лежат на барной стойке перед Сашей. Она кивает. Ее английский тоже плох. Она понимает, что не сможет объяснить, что эти сигареты вовсе не русские. Она даже не знает, чьи они, несмотря на то, что это ее любимый сорт. — А сколько они стоят в России?

Саша хочет ответить, что стоят они около полутора евро, но не может, потому что понятия не имеет, как будет по-английски «полтора». Она просит лист бумаги, ручку и пишет: «1,5 евро». Он удивляется:

— Дешево!

Саша ухмыляется молча. Для России это вовсе не дешево. Но разве ему это объяснишь?

Они могли бы о многом поговорить. Только не могут. Не могут найти общего языка.

Он улыбается и смотрит ей в глаза. Она глаза опускает и припадает к своему мохито. Она не очень понимает, что он говорит, зато точно знает, чего он хочет. А еще она точно знает, что того, чего он хочет, не будет. Эта мысль ее веселит. Она отвлекается от мохито, смотрит в глаза мужчины напротив и лукаво улыбается. Он сияет. Он совершенно не понимает значения ее улыбки. Какой наивный этот бармен! И какой самонадеянный! И какой привлекательный…

Саша догадывалась, что сбежать от себя невозможно, но попытку бегства все-таки предприняла. А вдруг получится? Подалась в Испанию. Думала, поездка ее немного развеселит. Думала, поможет отвлечься от мыслей о бывшем муже. Пусть она сказала тогда бодро, что отпустила его, но оказалось, это неправда. Она думала о нем неотступно. Всегда. Она вела с ним бесконечные безмолвные диалоги, в которых доказывала, что нельзя быть таким вероломным, что нельзя так легкомысленно относиться к людям, которые тебя любят, что нельзя их предавать, что нужно их ценить и щадить их чувства. Сашу душила ревность. Она хотела от нее избавиться, но не могла. Не получалось. Еще ее терзала зависть: у этого гада все замечательно, а у нее все плохо. Где справедливость? Это он ее бросил, он совершил подлость, но в итоге дважды оказалась наказанной пострадавшая сторона, а с этого подонка как с гуся вода. Саша злилась. Ее невыносимо раздражали и собственная ревность, и зависть, и злость. Только прогнать этих невыносимо назойливых трех сестер Саша не могла. Не желали они уходить. Нравилось им преследовать Сашу. Саше представлялось, что спасти ее может только бегство. Москва вдруг показалось слишком тесной для них троих: Саши, ее бывшего мужа и его новой жены. Прочь из этого города! Море! Солнце! Барселона! Гауди! Дали! Хамон! Сангрия! И никаких мужиков! К черту!