— Так вы ничего и не продадите, если ничего никому показывать не будете.

— Ладно, уж, валяйте, приходите. Телефон запишите. Только чур до того как стемнеет не звонить — я работаю, — он продиктовал номер, Саша записала. — Ну а теперь все, не отвлекайте меня, — художник обмакнул кисть в разбавитель… и полностью утратил интерес к Саше. Будто она перестала существовать. Так и брела она по улицам, залитым звонким сентябрьским солнцем, как человек-невидимка и глупо улыбалась, будто ее и в самом деле никто не видит. А чему улыбалась? Да она и сама не знала. Просто влюбилась. Только сейчас она и поняла, о чем говорил писатель на острове Крит. Жить лишь мгновением — это прекрасно! Неспешная воскресная Москва, хрупкое, ненадежное тепло, нарядные прохожие и эта внезапная влюбленность, которая к вечеру, вероятно, пройдет. Но это к вечеру, а сейчас… А сейчас… Восхитительное, невыносимое счастье!

Влюбленность прошла только через три дня. Тогда Саша и решилась позвонить объекту своей угасшей страсти, которая, как ни странно, носила исключительно платонический характер. Нечто подобное испытывала она к Митьке, во времена полузабытой юности, до того, как наивные фантазии столкнулись с циничной реальностью. Разумеется, прежде чем позвонить, она дождалась наступления темноты, как он и просил. Разумеется, в знак уважения к чужому труду. Звонку предшествовал достаточно длительный и в высшей степени изнурительный внутренний диалог, которые вели между собой две из множества Сашиных субличностей: молоденькая девочка-авантюристка и взрослая женщина-прагматик.

— Посходила с ума три дня и хватит, — вещала женщина-прагматик.

— Я просто картины его посмотреть хочу. Мне любопытно, — сопротивлялась девочка-авантюристка.

— В музей сходи.

— Схожу непременно, но это не то… Тут живой, настоящий художник, личность и его работы. Может, и в самом деле что-нибудь куплю.

— Зачем тебе его картина? Куда? Эту кричащую надрывность в твой ванильно-сахарный интерьер? Она же, как гнилой зуб, среди фарфоровой челюсти будет смотреться!

— Ну и пусть! Может быть, у него есть что-то в другом, более приемлемом для меня стиле?

— А вдруг, нет?

— Ну и что? Все равно любопытно! Мне кажется, он очень талантливый.

— Опять ведь на хамство нарвешься! Он же нормально разговаривать, кажется, вообще не умеет! Чего ты, вообще, хочешь от этой встречи? На что надеешься, старая дура?

— Ни на что. Просто на маленькое эстетическое приключение.

— Хоть себе-то не ври!

— Я не вру! А что ты предлагаешь? Снова сидеть целый вечер дома и страдать от одиночества? Лучше уж я к художнику пойду. Какой-никакой, а человек. Новый опыт. Да и просто — время провести.

— Время! Вот именно, время! Когда ты научишься его ценить! Чем болтаться по домам сомнительных личностей, лучше бы чем-нибудь полезным занялась! Английский бы подучила! Книжки бы полезные почитала! Шкаф бы, в конце концов, разобрала! А то ведь какой там бардак устроила, закрывается с трудом! Неряха!

— Ну, ты и зануда! И, вообще, кто ты такая, чтобы мне указывать? Все, мне надоел этот бессмысленный треп, я звоню!

— Але, — голос усталый и какой-то нездешний. — Кто это?

— Помните, я сторожила ваш этюдник, и мы договорились, что я приду посмотреть ваши картины.

— А, та обидчивая богатенькая дамочка! — Саша засопела в трубку. — Ну вот, опять обиделась! — он расхохотался. — Когда хотите подъехать?

— А когда вам удобно?

— Да хоть сейчас. Уработался, намолчался, даже поговорить как-то тянет. Ну, так что?

— Хорошо, могу приехать сейчас.

— Одинокая что ли?

— С чего вы взяли?

— Ха! Опять обиделась! Замужние бабенки не могут подрываться в любое время и ехать к черту на кулички к незнакомому мужику. Пусть даже и картины смотреть. Ладно, не дуйтесь, записывайте адрес. И машину-то дома оставьте, на метро до меня проще доехать. И выпить чего-нибудь купите. Если вас не затруднит, разумеется, — он снова рассмеялся.

Саша нажала на кнопку отбоя и швырнула свой телефон на диван.

— Да что он себе позволяет! Да как он может! Да за кого он меня принимает! Я ему что, какая-то девка?! Я что рокерша какая-нибудь пятнадцатилетняя?! Хам! Да, пошел он! Не поеду никуда! — она плюхнулась на диван рядом со своим телефоном. Включила телевизор. Скрестила руки на груди. — Так-то оно спокойнее будет.

Спустя полчаса она выходила из дома, одетая в легкомысленные клетчатые шорты, красную водолазку, черную кожаную куртку, высокие сапоги. В ее сумке плескалась поллитровая бутылка виски, купленная в дьюти фри.

— А, явились все-таки! — усмехнулся художник, впуская Сашу в свою квартиру. — Вы, матушка, судя по всему, мазохистка. Я бы сам к себе, честно говоря, добровольно не пришел бы. Очень уж меня характер поганый. Слишком уж я откровенный. Будто мне сразу после рождения сыворотку правды вкололи. За то и страдаю. Проходите. Можно не разуваться. Давно я тут порядков не наводил. И не прислоняйтесь ни к чему. Тут где угодно может быть краска.

Саша осмотрелась: очевидно, когда-то это помещение было обычной квартирой сталинского типа, а теперь это просторная студия: единое, порядком захламленное, пространство. Тут стоит мольберт, компьютер, шаткий топчан, вероятно, служащий кроватью, газовая плита, огромный, сверкающий сталью холодильник, стол, заваленный книгами, бумагой, кистями, красками и чайными чашками. Все стены увешаны картинами. Разнокалиберные холсты на подрамниках прислонены к стенам обратной стороной. На стеллажах в полном хаосе покоятся книжки, журналы, какие-то свитки, сувениры. Сморщенный кактус доживает свои последние дни на подоконнике. В затхлом воздухе запах краски, разбавителя и пыли. Саша начинает безудержно чихать. Художник заливается смехом, но все же бросается к окну и открывает его.

— Экая вы нежная.

— Экий вы спартанец.

— Выпивку принесли?

— Да, — Саша достает из сумки бутылку, протягивает ее художнику, он берет ее и случайно своей рукой касается Сашиной руки. Что это? Сашу будто пронзило током. Голова закружилась, ноги подкосились. Она слышала, что такое бывает, но сама никогда не испытывала такого мгновенного, немотивированного возбуждения. Это что же получается, стрела купидона это никакая не метафора? Вот сейчас, похоже, негодный кучерявенький мальчишка взял да и выстрелил в нее. Где он? Где тут мухобойка? Нужно срочно прибить мелкого шкодника. Как он смеет делать из вполне добропорядочного разумного человека одержимого страстью безумца?

— Сначала выпьем, а потом картины будем смотреть или наоборот?

— Что?

— Выпьем сначала, говорю, или сразу мазню мою смотреть будем?

— Что?

— Да что с вами?

— Ничего, ничего… Да, давайте смотреть!

— Или выпьем?

— Или выпьем.

— Да, выпьем. Мне кажется, мое творчество можно более адекватно потреблять будучи немного подшофе. Но только немного. Чуть-чуть, — он двинулся к столу. Она пошла за ним. Не слыша его слов, просто повинуясь его движению.

Он достал из буфета два граненых мутных стакана, поставил их на стол, разлил виски.

— А закуску вы не догадались прихватить? — спросил он ворчливо.

— Нет, извините, не догадалась, — прошептала Саша.

— Вы же женщина, о таких вещах сами должны догадываться! К одинокому голодному художнику в гости идете. Неужто вы думали, что у меня есть чего пожрать?

— Извините, я как-то вообще об этом не думала, — виновато лепетала Саша.

— Ладно, черт с вами! — художник заглянул в свой огромный, неуместный в этом пространстве холодильник, — мышь повесилась, а хотя вот… — он нагнулся и извлек с нижней полки банку консервов, — вот она, родимая, сардинушка. Любите сардинки?

— Я не помню, — промямлила Саша и покраснела от мысли, что если она вдруг не выдержит и набросится на этого мужчину с поцелуями, то от нее будет пахнуть рыбой. А это не самый приятный запах на свете. Но потом догадалась, что от него тоже будет пахнуть сардинкой. Значит, все в порядке.

— Осетринками да севрюжками, небось, питаетесь? — он усмехнулся, — пардонте, мы люди простые, к деликатесам не привычные. Нам и сардинка за милую душу, — он ловко вскрыл банку. Достал из ящика две вилки. Саша хотела было возмутиться и потребовать переложить консервы в две тарелки, но передумала. Отчего-то ей показалось, что подобная просьба может обидеть художника. — Ну-с, приступим! — он поднял бокал и тут же жадно выпил.

— А за что пьем? — робко поинтересовалась Саша.

— Пьем и пьем! Нам что, повод нужен?

— Не нужен, так не нужен, — она вздохнула и сделала маленький глоток.

— Вот она, буржуазия! Даже пить толком не умеет! — художник захохотал. Он плеснул себе еще виски в стакан, закусил сардинкой. — Ну, так что? Вы готовы?

— К чему? — Саша съежилась, ей показалось, что он угадал ее истинные намерения.

— Так, женщина, вы зачем сюда пришли?

— Картины смотреть.

— Вот и идемте смотреть картины.

Она погрузилась в яркий, радостный, но и немного тревожный мир его живописи. Это был сложный мир каких-то временных и эмоциональных переплетений. Немного безумный мир. Его населяли монстры, обитающие среди райских цветов, тургеневские барышни с кружевными зонтиками, прогуливающиеся среди панельных коробок спальных районов, респектабельные господа, стоящие как памятник мечте о красивой жизни, посреди трущоб. Красавица у него непременно соседствовала с чудовищем. Великан с гномом… Его маленькие миры, ограниченные пространством холста взрывались противоречиями, фонтанировали совместимостью несовместимого.

Как же он был талантлив! Впрочем, плевать ей было сейчас на все его таланты! Какая-то непреодолимая и совершенно неподвластная ей сила распирала Сашу изнутри. Ей было трудно дышать. Ее трясло мелкой дрожью, унять которую было невозможно. Ей хотелось дотронуться до мужчины, который стоял сейчас рядом с каким-то озадаченным видом. А еще лучше повалить его на растерзанный временем топчан, сорвать с него эту его жалкую одежонку, заляпанную краской, и добраться до его тела.