– Но ведь…

Я хочу сказать, что ведь у нас будет только девочка, а не двойня. И замолкаю, когда до меня доходит смысл его слов.

Правда, потом меня начинают одолевать сомнения. Они становятся только сильнее, когда машина въезжает в наш двор, и я понимаю, что единственный выход их отогнать – это спросить напрямую.

Вот и парадное. Мы останавливаемся. Лука разворачивается ко мне. И я сама не узнаю собственный голос, когда его слышу:

– Поднимешься?

– Не могу.

Пальцы Луки очерчивают мой рот, прежде чем это делают его губы. Прикосновения легкие, едва уловимые, как будто он себя сдерживает, потому что боится увлечься.

Его дыхание смешивается с моим, его взгляд поглощает мой. Его руки сжимают мои волосы. Мое колено задевает его бедро.

У меня появляется легкое дежавю и осознание, что и теперь, и тогда, и всегда, когда такое случалось… Мы не просто с ним слишком близко находимся. Мы слишком с ним сблизились.

И все другие вопросы так и остаются при мне.

Не хочу про нее.

Хочу удержать эту близость, не разрушить ее недоверием.

«Хватит… хватит…» – в каждом моем поцелуе. Я так устала бояться…

Глава 37

Лука

– Ну?! – возмущенно спрашивает отец. – Почему я опять все самое важное узнаю в последних рядах?

– На тебя не похоже. Каким ветром тебя так далеко занесло?

– Уж явно не попутным.

Хорошо, что он позвонил. От скуки в этих дорожных пробках можно уснуть. Выехал бы раньше или был бы на байке – пролетел, не заметил. А так уже минут сорок плетусь в дружном муравьином потоке.

Но урок йоги стоил того.

Нежность, податливость, то, как она дрожала от моего дыхания на своей шее… Сжимаю пальцами руль, а до сих пор такое ощущение, будто я прикасаюсь к ней. Трогаю волосы, чуть влажные от дождевой мороси, целую губы, которые податливо раскрываются, и еле сдерживаю себя, чтобы не подняться в квартиру.

Знала бы она, как хотелось подняться. Подняться и остаться. Но не хотелось чувствовать себя еще большим подонком.

– И мне помощницу взять не дал, и сам упустил, – вырывает из мыслей голос отца. – Уйдет она от тебя.

– Не уйдет. Хреновая из тебя Ванга. Тебе просто плохо видно с задних рядов.

– Угу, – бухтит он. – Если даже до меня докатились новости про смену имиджа у Миженского, можешь себе представить, что будет. Тоже мне событие – новая стрижка! Обязательно нужно снять сюжет и втюхать в прайм-тайм!

– Вряд ли он указал координаты Натальи.

– Он – нет. Но кто-то выложил в сети его фотографии, и там есть контакты. Я, кстати, тоже себе записал, а то это не дело. Родня есть – связи нет.

– Не думал, что тебя так сильно интересует его жизнь, что ты начнешь его гуглить.

– Вот еще! Это у него времени полно мордой перед камерами светить и зазывать в свои рестораны, чтобы хоть как-то свести дебет с кредитом. У меня дел по горло. Это Светлана покопалась в сети.

Даже подозреваю, по чьей наводке она на несколько минут изменила своему инстаграму.

– И как тебе стрижка?

– У девочки явный талант: такую ряху преобразила. Но ты бы ей рассказал, что к чему. Пояснил, что клиентов нужно тщательней выбирать.

– Она только всех наших родственников запомнила. А ты хочешь, чтобы я забивал ей голову рассказом о том, что Миженский, у которого много лет работает бухгалтером ее лучшая подруга, – новый муж твоей бывшей жены, которую ты сам отпустил. И теперь ты не очень доволен этим знакомством.

Молчание затягивается на пару секунд. Скорее всего, отец осознает, насколько это все и правда по-дурному звучит. Особенно завуалированная просьба отсеивать клиентов по его прихоти. Но в этом он вряд ли признается.

– Подруга... – тянет задумчиво он, решив затронуть более нейтральную тему. – Это та, которая притащила отравленное вино?

– Угу. И которую этот яд не берет.

– Бухгалтером, говоришь... Интересное дело. Много лет бок о бок с Миженским – это железные нервы. Мне бы самому такой сотрудник не помешал.

– Сомневаюсь, что она согласится. Она своего шефа боготворит.

– Ну, эту оплошность ей можно простить, – отмахивается отец. – Она ведь пока со мной не знакома.

Отрываю трубку от уха, чтобы не было слышно мой смех. У отца и без того паршивое настроение – не хочется усугублять его своими сомнениями.

– Так, ладно, – говорит он. – Подходящих условий, как я понимаю, для нашего парикмахера нет. Ну меня-то она еще примет. А остальных на дом таскать – это не дело. Нужно что-то решать.

– Разберусь.

– А, уже все на контроле? Отлично. Давай тогда, до встречи. А, телевизор на ночь не смотри: как я уже сказал, там сегодня одна мутотень.

– Не переживай, у меня на это нет времени.

Отец остается в благостном настроении, а вот мое портится с каждым километром,  который приближает меня к дому.

Ночное признание Марины – как наждачкой по сердцу. И как пилой мое, которое пока так и ворочается на языке.

Утром она спала. Говорить по телефону, когда звонила, не стал. Это низость и трусость, которых она не достойна. Но и держать ее в неведении больше нельзя.

Не получится так. Будет только больнее.

На душе паршиво. Как зеркальное отражение того, что сейчас за окном –  серость, грязь и монотонные капли дождя, которые все еще больше размазывают. И дальний свет фар, который помогает двигаться дальше.

Заехав в ворота, я не сразу выхожу из машины. Смотрю на окна гостиной. Ждет. Ждет, волнуется, пока я отсиживаюсь. Именно эта мысль выталкивает меня из салона.

Сигарету? Одну? Не поможет.

– Лука…

Она выходит из гостиной. Как обычно, красивая. Ей к лицу даже простая майка и шорты. Но сейчас она в красивом облегающем платье, подчеркивающем все выступы ладной фигуры. На каблуках. Сияет улыбкой и доверчиво льнет ко мне, едва я переступаю порог.

Обнимает руками, медленно выдыхает, и в этом выдохе слышится больше, чем в словах, которые часто страшно произнести. Скучала, наконец дождалась… Знала бы она, с чем пришел, вряд ли спешила бы навстречу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она довольно высокого роста для девушки, но сейчас кажется хрупкой. И беззащитной. Когда ее руки сжимают сильнее, не удержавшись, прикасаюсь к ее волосам. Мог бы – отмотал время назад.

Стерва-жизнь. Как насмешка. Я сам увидел ее на дороге. Догнал. Сам привел в этот дом. И сам все разрушил.

Она поднимает лицо, ищет мои губы своими, но они скользят по щеке, потому что я отстраняюсь.

– Марина…

– Как тебе мое новое платье? Я сегодня купила. Знаешь, я решила, что не хочу прятаться. Не хочу, чтобы… чтобы это на меня повлияло.

В ее глазах ощутима почти мольба, и она же срывается с губ:

– Хочу, чтобы все было как раньше.

Ее взгляд выворачивает нутро. И корежит сильнее от осознания: я бы тоже хотел, чтобы в ее жизни не было этого мудака с фотоаппаратом. Но не хочу, чтобы все было как раньше.

– Марина, нам нужно поговорить.

– Ты не злишься? – перебивает она.  – Платье дорогое, я знаю. И я купила не только его. Ты говорил, что я могу свободно пользоваться твоей картой, но я, наверное, увлеклась? Забылась. Мне так хотелось расслабиться.

Снова сбивает с мысли. Хмурюсь, пытаясь понять, о чем она говорит. И почему думает, что я могу злиться. Приходили уведомление о списании с карты, но я не рассматривал сколько, за что. Только порадовался, что не заперлась в четырех стенах.

– Если у тебя получилось забыться, я рад, – говорю ей. – Меня не интересует цена. Я хотел поговорить о другом.

Она всматривается в мои глаза, прищуривается. Мне кажется, она все понимает. Догадывалась, чувствовала, а сейчас быстро складывает все один к одному. Но она неожиданно переплетает между собой наши пальцы и тянет меня за собой.

– Потом. Поговорим потом. Ты голодный. Я приготовила ужин.

– Я же говорил, что не нужно.

– Говорил, – соглашается она. – Но я надеюсь… Надеюсь, что ты передумаешь.

Возможно, мне только кажется, что ее ответ на самом деле к еде не относится. И что уже сейчас вот так, между строк, мы говорим о том, что гораздо важнее.

О нас.

Сжав ладонь, заставляю ее обернуться. На ее губах улыбка, но она тлеет, как свечи, свет которых рассеянно льется из кухни. Пытается сделать шаг, увести меня за собой – не выходит.

Ужин, свечи, вино – романтика, которой ей бы хотелось. И которую я дать не могу.

Искать слова бессмысленно, любые сильно ударят. Поэтому говорю прямо, как есть.

– Марина, нам нужно расстаться.

Улыбка на губах еще держится, в глазах удивления нет: знала. Ее пальцы сжимают мои с такой силой, как будто она рассчитывает, что они могут сплавиться вместе.

– Прости…

Херовое извинение. Хуже только молчание. Которое ударяет в барабанные перепонки.

– Ты… – Она отпускает мою руку, обнимает себя за плечи, будто ей холодно. – Это из-за меня? Из-за того, что случилось?.. Он не успел, Лука, я же говорила, что он не успел!

Ее глаза огромные, и в них не боль, а безмерное чувство вины. Не хочу думать, какие сейчас у нее проносятся мысли, скорее всего тот же бессмысленный мусор: сама виновата, сама все испортила, если бы не…

– Дело не в тебе, Марин.

Зажмуривается, качает головой, растирает плечи ладонями. Я вижу, что она начинает дрожать.

– А в ком тогда? – Вскидывает глаза. – В ней?

– Нет. Дело во мне.

Она делает резкое движение головой – не верит, не хочет, не принимает услышанное. Волосы разметаются как морская пена и частично скрывают лицо. Смахнув их, склоняет голову набок.