– Да что тебе стоит? – удивляется он. – Мне тут рассказали, на каких тебя машинах катают. Это его папаша, да? Да без разницы. Тебе есть у кого попросить, если что. А мне, кроме тебя, не к кому обратиться.

– Ты сдурел?

Нет, ну правда. Другого пояснения происходящему я просто не нахожу.

– Ты уже забрал половину денег, которые собирала я. Я, а не ты. И ты хочешь вторую?!

– В долг. Есть же разница, правда?

Неправда. Разницы нет. И то, что он выдает это под видом займа, – обманка. Денег я не увижу. Он просто их заберет.

Применит ли силу? Не знаю. Раньше сказала бы уверенно: нет, а теперь… Когда он приходил в первый раз, мне казалось, мой отказ не остановит его. И то, что я в положении, не остановит теперь.

А ведь он знает, что деньги есть…

Смотрю в его лицо и не узнаю. Даже не так: понимаю, что я совсем не знаю этого человека. Кто он? Чем живет? Зачем ему деньги? Ясно одно: не отстанет, пока не получит свое.

Мне нельзя волноваться, и я пытаюсь отогнать страх, который пронизывает меня. Пытаюсь сосредоточиться на дыхании, пытаюсь уговорить себя, что волноваться не стоит, что он уйдет. И понимаю, что это самообман. Он обыщет квартиру, но уйдет только с деньгами.

Достать из сумочки телефон, позвонить в милицию, позвать на помощь… Варианты вспыхивают мгновенно и гаснут не менее быстро. Он поймет, куда я хочу позвонить, а дверь за собой прикрыл – никто не услышит. Неосторожно заденет живот, чтобы отобрать телефон, попытается закрыть рот, когда закричу…

Бить не будет. По крайней мере, не думаю, что он на это способен. Но в потасовке может пострадать мой ребенок.

Не знаю, что пригнало Степана во второй раз за деньгами, но это что-то серьезное. Наркотики? Долг? И то и другое отрезает все тормоза.

Я отхожу от него, потому что рядом опасно, боюсь. Бьется мысль: отдать все, и пусть убирается. Но так он может ходить бесконечно, а я не хочу его видеть. Уже – никогда. Не хочу, чтобы прошлое снова вторгалось.

Стараюсь не показать ему страха. Напоминаю себе, что я в своем доме. Помогает не очень. Но вдруг удастся до него достучаться?

– Денег нет и не будет, – произношу почти по слогам. – Убирайся из моего дома и перестань таскаться сюда.

– Вот так ты со мной, да? После всего хорошего, что у нас было?

– Это ты про постоянный прессинг и недовольство с твоей стороны? Если для тебя это хорошее, можешь оставить при себе эти воспоминания.

– Щедро, – хмыкает он. – Но мне нужны деньги.

Он делает шаг ко мне.

Я отступаю.

– Ну что тебе стоит? – его голос звучит вкрадчиво, мягко. – Я же в долг прошу, а не так. Верну, как только смогу. Правда, для этого придется снова к тебе притащиться. Но ради денег потерпишь?

Меня начинает мутить. От его голоса, запаха, который сейчас забивается в ноздри. От собственного бессилия и осознания, что это никогда не закончится. Если поддамся сейчас, он будет продолжать ходить и ходить.

Медленными шажками, отступая, я оказываюсь на кухне. Мысли лихорадочно мечутся, и новые варианты пугают: нож, сковородка…

Нет, нет-нет-нет…. Я даже отодвигаюсь подальше от них.

– Убирайся, Степан, – делаю вид, что я здесь не потому, что отступаю, а потому, что хочется пить. – Убирайся, пока не поздно.

– А то что? – Он передвигается ближе. – Объявится папочка? Что-то его здесь не видно. Или он тебя уже бросил?

– Он скоро придет, – произношу уверенно. – И твой визит ему мало понравится.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍– Правда? Теперь любопытно его подождать, – нагло усмехается он, а потом стряхивает с себя эту показную любезность и маску злого клоуна. – Мне просто нужны деньги. Очень нужны. И мне кажется, что ты меня выручишь.

Он делает резкий шаг, и я испуганно вскрикиваю. Но вместо того, чтобы нестись к заначке, начинаю кричать:

– Нет! Убирайся! Ничего не получишь! И не смей ко мне приближаться!

На жалкую секунду он даже теряется, а потом с той же мерзкой ухмылкой делает еще один шаг ко мне. И поднимает вверх руку.

Это последнее, что я вижу, потому что зажмуриваюсь и закрываю живот. И запоздало ругаю себя: надо было отдать, все отдать… а теперь уже поздно…

Я слышу удар.

Всхлипываю.

Еще сильнее обнимаю живот и сильнее зажмуриваюсь.

Снова слышу удар.

Чей-то стон…

Мне страшно, я готовлюсь к тому, чтобы вытерпеть боль, чтобы вытерпеть, пережить, главное, чтобы ребенок не пострадал, это самое главное, боже… а потом…

А потом до меня доходит: я не чувствую ударов, я слышу их… как и стоны… и они не мои…

Открываю глаза и настолько не верю увиденному, что слезы начинают катиться одна за другой, мешая мне рассмотреть то, что происходит в квартире. И лишь по смазанным теням я понимаю, что это Лука…

На полу распластан Степан, а Лука наносит удары по его туше, выбивая новые стоны и жалкие оправдания:

– Я просто хотел занять у нее… просто занять…

Лука и не думает прекращать. Смахнув слезы бумажным платочком – как хорошо, что у меня их в квартире с запасом, – я пытаюсь успокоиться и заодно все же увидеть его.

 Злой, сосредоточенный, грудная клетка ходуном ходит, опаляя поверженного тяжелым дыханием и пугая до чертиков. Кровь, стоны, которые доносятся с пола, занесенный для очередного удара кулак…

Возможно, это не самый удачный момент, не самое лучшее время, но сердце считает иначе.

– Я люблю тебя…

Кулак замирает в воздухе.

Лука медленно оборачивается.

– Повтори, – не просит – требует он и тут же меня стимулирует: – Сколько мне еще раз врезать ему, чтобы ты повторила?

– Отпусти его, пусть катится к черту.

Лука так и делает. Поднимает Степана за шкирку, тащит к двери, и, прежде чем она захлопнется, я слышу приглушенный голос, потом какой-то звук, похожий на падение, – скорее всего, после внушения ношу он отпустил. А потом он заходит на кухню.

– Молчишь? Поторопился я его отпустить?

Он делает шаг в сторону коридора, но я успеваю схватить его за руку. Может, он и не собирался никуда уходить, но я не готова так рисковать. Не готова побыть еще минуту без него, без его взгляда, без его запаха, без которых дышать невозможно. Без его рук, которые бережно меня обнимают, когда я пытаюсь им надышаться. И без стука его сердца, в которое я выдыхаю признание:

– Люблю тебя… сильно...

И через мгновенье – люблю его еще сильнее, чем раньше, когда слышу его длинный выдох, как будто он скинул с себя что-то очень тяжелое, и новый приказ:

– Больше от меня ни на шаг.

Глава 45

Лука

Нельзя ругать беременных женщин.

Беременных женщин ругать нельзя.

Нельзя. Они сильно расстраиваются и могут заплакать.

Точно нельзя. И сам это знаю, и наставления Льва с Пашкой помню. Но как же трудно сдержаться. Тем более если беременная женщина тебе дорога.

Пытаюсь сосредоточиться на дыхании и выбросить из мыслей то, что увидел. Дрожащая, побледневшая, обнимающая живот – не лицо, и рука мудака, которая нависает над ней.

Пытаюсь вытравить из памяти ее крик, а главное – тишину, пока я от двери несся к кухне.

Сжимаю ее плечи, вдыхаю запах ее волос, убеждаю себя, что все обошлось, она в безопасности, а внутри до сих пор все кипит.

Нельзя ругать беременных женщин – повторяю в десятый раз и только после этого говорю:

– У тебя в двери есть глазок. Хороший метод, чтобы отсеивать, кого впускать, а кого нет.

Ее ладони скользят по моей рубашке, как будто она пытается разгладить ее. Знаю: на самом деле хочет меня успокоить. Помогает, но слабо. И даже то, как она доверчиво прижимается ко мне, не сбивает настрой открыть дверь и все-таки придушить того отморозка.

– Он вошел следом за мной, – поясняет. – Я не приглашала его.

– Что это за хрен? Ты вообще его знаешь?

– Знала, – вздыхает. – Это было моей ошибкой. Мы когда-то встречались, он меня бросил.

– Решил все исправить?

– Не все. Решил, что деньги, которые я собирала, ему нужнее, чем мне, – она выдерживает паузу, явно не особо желая обсуждать эту тему. – Половины, которую он взял в прошлый раз, ему показалось мало.

Дыхание. Самоконтроль. Снова дыхание.

– Сколько он взял?

Наверное, мой голос звучит подозрительно мягко, потому что она качает головой и отказывается мне признаваться.

– Неважно. Главное, что его больше нет.

Ну, я бы так не сказал. Хорошо, пусть молчит. Узнаю от него самого.

– Как его хоть зовут?

Наташа поднимает голову, всматривается в мои глаза. Безмятежно ей улыбаюсь. Нельзя пугать беременных женщин, и лучше ей не знать, какие у меня планы на ее ошибку из прошлого.

– Просто чтобы знать, как зовут придурка, который тебя упустил.

Нащупав мою ладонь, поднимает ее вверх, скользит по костяшкам пальцами.

– Хватит, Лука, – просит меня. – Не хочу, чтобы у тебя из-за него были неприятности. Он этого не стоит.

Он – нет. А ты – да. Но беременным женщинам волноваться нельзя, поэтому я держу эти слова при себе.

– Ты здесь… – Качает головой, будто не в силах в это поверить. – Кстати, почему ты здесь? Мы же договаривались увидеться через пару часов.

– Ни о чем мы не договаривались. Это ты предложила. И спросила, как мне твое предложение. Мне оно не понравилось, просто я не стал тебе говорить.

Смеется.

И наконец расслабляется – я чувствую это, потому что не перестаю ее обнимать. И потому, что просто чувствую ее. Даже когда она далеко – проверено за неделю, пока ее не было.

Смех – это хорошо.

Пусть смеется, потому что ее слезы – это невыносимо.