— Ты коварный! — возмущенно взвизгнула она, оттягивая липкую ткань от груди.

— Ты еще не знаешь, какой коварный, но я очень осторожно коварный, — охрипшим от нахлынувшего возбуждения голосом выдал я свои желания. И, к моему восторгу, Аня их разделяла.

— Я хочу тебя, — моя девочка готова терпеть боль, лишь бы быть со мной, делить со мной страсть.

И я снова дал волю этой страсти.

Правда, потом поклялся до вечера больше не посягать. Хотя дать клятву было намного легче, чем ее исполнить.

Жарили ли мы шашлык, купались ли в озере, валялись на песке — близость Анюты сводила меня с ума, и будь моя воля, не выпускал бы ее из спальни. Хотя нет, я брал бы ее везде. Каждый уголок стал бы свидетелем нашей жаркой близости.

Но я мужественно дотерпел до вечера, считая, что заслужил орден " За долготерпение". И была еще одна волшебная ночь.

А вот утро размазало меня болью и страхом. Счастливо потянувшись, я замер — не нащупал плавных, возбуждающих изгибов любимого тела. Не уловил теплого аромата чарующего утра на двоих. Не чуя ног под собой, как безумный. я заметался по дому. Однако Анюты нигде не было. Не было записки. Дрожащими руками набрал я ее номер, с холодеющим сердцем предчувствуя, что услышу в ответ.


Глава 36

Мои эмоции, как взбесившаяся буря, зашкаливали, взвивались смерчем до предела и безжалостно швыряли вниз безвольной тряпочкой. Гнев, боль, чувство вины, обида смешивались адским коктейлем и выжигали энергию, как кислород в закрытом помещении.

Ну как так? Я же был уверен, что все идет как надо! Я был бессовестно счастлив и видел, что Анюта тоже искренне наслаждается каждой минутой. Ее смущенные, нежные взгляды, ласковые прикосновения, беззаботный, искрящийся смех, лукавая улыбка! Ее искреннее желание близости! Это не может быть фальшивым! Просто не может быть!

Как раненый зверь, я метался по дому и никак не мог сообразить, что делать.

Собирался забрать отца из больницы после обеда и, наконец, развязаться с Никотинкой. И нельзя отложить это мероприятие — если папенька приедет на такси, и они останутся один на один, не исключено, что она ему еще что-то наплетет. Ну а беглянка далеко не убежит, знаю, где искать.

Однако уверенность не была стопроцентной. Липкий холодок тревоги пробегал по спине, и я чувствовал, что становлюсь суеверным. А вдруг она получит вознаграждение от Славинских за выполненную работу и уедет куда-нибудь? Черт, как самовлюбленный павлин уже думал, что все решено, причем мной единолично, а оно вон как обернулось…

Но как бы то ни было, сначала дело, а потом любовь.

На удивление, Никотинка не стала изворачиваться и врать, а лишь изобразила раскаяние из серии «Не виноватая я, он сам пришел». Чтобы не попасть под следствие, она поклялась сидеть смирно и не пытаться информировать подельника о провале операции.

А мы с отцом разработали план. Но для его реализации нужно было задействовать и Славинского, сделать из него живца, так сказать. Он отдает деньги коллектору — мошеннику, которого и берут с поличным, и он в свою очередь сдает Распопова, как организатора и вдохновителя аферы. А там пусть решает правосудие.

С этим планом мы и направились к Славинским. Отец выбрал из своих запасов самую раритетную бутылку, и мы отправились налаживать мосты и от лица всей семьи Барковских просить прощения и мира.

Трудно представить, как меня трясло от предвкушения встречи с Анютой. Я представлял, как мы обсудим детали дела, а потом Андрей Петрович вызывает мою Золушку, и она, пылая от стыда, получает от меня нагоняй.

Ну и конечно, потом я ее уволоку в темный уголок и зацелую так, что она забудет, как бегать от меня.

Однако все пошло совсем не так. Причем настолько не так, что я офигел от неожиданных поворотов, в которые меня бросало, как бобслейные сани.

Первая часть прошла как по маслу. Славинский, уже подготовленный мною, зла на отца не держал. И эта общая беда, хлестко ударившая по обоим, еще больше сблизила их. Начались разговоры «За старое», и в один не самый прекрасный момент папенька вспомнил, что я говорил о сватовстве. Вмиг идея породниться обрела статус сверхценной, и понеслась разработка.

— Андрюх. Я передаю сыну управление фирмой, и мы с Ольгой отправляемся путешествовать, как она давно хотела. Плюс у него свой бизнес, так что жених более чем достойный.

Я чуть не подавился коньяком, закашлялся и понял, в какую ловушку с размаху вляпался. Только что обретенный мир зашатался, как подрубленное дерево. Попробуй скажи Славинскому, что я пренебрегаю его дочерью и выбираю служанку. Я бы точно оскорбился.

Андрей Петрович, знающий меня с самой лучшей стороны, тоже не на шутку вдохновился.

— Я за девочкой тоже приданое хорошее дам.

Просто зашибись ситуация.

— Матвей Тимофеевич, а ты так уверен, что мама тебя безоговорочно простит и в кругосветку отправится? Давайте не будем торопиться. К тому же я стар для молодой барышни, — пытаюсь отрезвить двух друзей, которые на почве радостного примирения готовы последнюю рубашку снять.

— Тимофей, не скромничай. Я серьезно, о лучшем зяте и мечтать не мог. Вы будете отличной парой.

Оставалась одна надежда, что барышня Славинская осталась такой же неуправляемой, как и раньше и сможет категорично заявить, что не желает связывать свою жизнь со взрослым дядькой.

Но для этого нужно с ней переговорить. А пока первым делом я должен разобраться с Анютой.

— Андрей Петрович! Я пойду поищу вашу домработницу, наша просила ей кое- что передать. Они родственницы оказывается, — я встал, чтобы выйти и прекратить свадебные обсуждения, но Славинский меня огорошил.

— Ааа, — словно потеряв нить разговора, Славинский почесал затылок. — Ее нет сейчас. Она в отпуске.

Я готов был к чему угодно. Даже к тому, что придется прилюдно озвучивать Анюте свое предложение совместной жизни. Но вот так — в отпуске?

— А отпуск у нее дома или в Ницце? — боюсь вызвать подозрение неуместным вопросом, но другого выхода нет.

Славинский одарил меня странным взглядом, в котором смешалось недоумение и какое-то смущение, но, тем не менее, ответил. Хотя его ответ оказался таким же полезным, как, использованная туалетная бумага.

— Тимофей, я не знаю.

Голова шла кругом. И я не нашел ничего лучшего, как откланяться под самым невразумительным предлогом, потому что внутренний огонь метался по моему телу, жег пятки и требовал действия.

Какой идиот! Я не смотрел ее паспорт. Да даже если и глянул бы, то точно не запомнил бы деталей. Поэтому сейчас мне срочно нужно было рвать когти в сторону агентства, а потом мчаться за своей негодницей хоть к черту на кулички. Понятно, что могут и не сказать, но красненькие купюры обычно действуют намного эффективней, чем любые словесные аргументы.

Глава 37

— Мам, пап! Я приехала! — громко и будто бы радостно оповестила я домашних. Хотя на самом деле на душе скребли кошки. По факту, я вернулась победительницей, хотя бы в том деле, которое затевала. А вот любовь, проникшая в каждую клеточку, была побочным эффектом. Теперь, сбежав от Барковского, я остро почувствовала, что значит любить. Это нестерпимое желание быть рядом, касаться, говорить.

После этих двух сумасшедших дней, перевернувших мою жизнь, родной дом показался холодным и чужим. Любовь к родителям перестает быть первостепенной, когда душу заполоняет любовь к мужчине. Хотелось реветь от своей самостоятельности. Но что сделано, то сделано.

Родителей я нашла в столовой. Папа еще не успел уехать в офис, и они с мамой пили кофе, который всегда собственноручно готовила мама. Они были такие милые, как попугайчики — неразлучники. Уверена, что с годами их привязанность становится только крепче. Просто сказка какая-то. Мама встрепенулась и приготовилась причитать. Но папа ее опередил.

— Агуша?! Что случилось? — максимальная концентрация тревоги повисла в воздухе. Папа поднялся навстречу и прижал меня к себе. — Ну что, заноза моя, что опять не так?

— Родители, все так! Не переживайте! Просто я поняла, что искусство мне ближе маркетинга и управления. Мамины гены оказались сильней! Поэтому я пока посижу дома, а потом буду решать, чем заниматься. И бездельничать я тоже не буду.

— Агушенька, девочка моя, ты должна поесть что-нибудь с дороги. Я сейчас тебе кофе сделаю, — перехватила инициативу облизывания мама.

— Арина Витольдовна! Не хлопочите. Единственное, чего я хочу, это в душ и в кровать. Я в поезде не спала, — сказала я почти правду. Я хотела в кровать, зарыться под одеяло и тихонько поскулить, чтоб никто не слышал.

То, что Барковский для себя что-то решил, было и ежу понятно. «Моя девочка» просто так не говорят. Но я хочу всего! Хочу слов любви. А «девочка» — это конечно очень трогательно, но от него рукой подать до снисходительно — пренебрежительного «детка». А детка сегодня одна. Завтра другая. Но я хочу быть единственной! И поэтому сбежала.

И очень нелегко было оторвать, можно сказать, с кровью, гарантированное, уже имеющееся счастье, хоть и неполное, и убежать в пустоту. С призрачной надеждой, что он, как настоящий Принц, найдет, и все будет, как в сказке.

И сейчас перед глазами спящий Барковский. Во сне он был таким трогательным и милым, таким домашним и родным, что хотелось забиться ему в подмышку и замереть от счастья. Просто быть его девочкой, которой ничего не нужно решать. Но которой как-то все равно нужно будет решиться и признаться, что я это я. И это тоже подтолкнуло меня к бегству. Пусть он сам как- то узнает, догадается. А потом прижмет меня к себе и скажет, что полюбил Золушку, а уж принцессу еще больше будет любить. Ну или что — то такое девчачье — розово- сопливое.

И от понимания того, что этого может не быть, я разревелась — стало жалко себя до ужаса. И я уже хотела растравить свои душевные раны по максимуму, как вдруг здравая мысль мигом привела меня в чувство.