– Я скажу, когда это потребуется, – сухо ответил Комаров.

Я нахмурился: “когда” – это не “если”, значит, дело плохо. Пока раздумывал, кого ещё из парней на подхвате стоит привлечь, у Сергея зазвонил сотовый. Комар слушал молча и мрачнел с каждой минутой. Наконец, произнёс тихо:

– Понял. Буду.

И отключился. Поднял на меня глаза и невесело усмехнулся:

– Ну что, зя-тёк, иди прикупи себе новый наряд. Будешь сопровождать меня и Еву на похороны.

– Что? – я сжал кулаки и пожалел, что оставил кобуру в холле. – Вам угрожали? Это Хилл?!

– Нет, – поморщился Комар, будто у него разболелась голова. – Это Дрейк. Сегодня похороны Эвелины, мы обязаны быть. Охрана на церемонии прощания у Дрейков своя, телохранителей не пускают, только гостей. Ты пойдёшь туда, как жених моей дочери.

Приятнее слов я не слышал! “Жених моей дочери”, – звучит так сладостно! Впрочем, улыбка тут же растаяла, я уточнил:

– Комар, а почему “обязаны”? Разве это не приглашение? Мне кажется, звучит угрожающе.

– Именно так и звучит, – нехотя ответил Сергей и вперил в меня острый взгляд. – А почему Дональд так сказал, придётся выяснить на месте. Поэтому я и беру тебя с собой. У тебя полчаса на подготовку.

– Понял, – сухо кивнул я и выскочил из кабинета.

– Рон! – перегнувшись через перила, крикнул я. – Тащи систему! Всем готовность номер один! Выезд объекта.

Глава 39. Дима

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Дом наполнился шорохами, топотом, разговорами. В холле развернулся центр планирования. Рон раскрыл несколько соединённых ноутбуков, Коул навис над одним, включая спутниковую систему слежения. Я коротко передал адрес, где будет проводиться прощание с девушкой, которой я не успел помочь, и покосился на Коула. Высокий, широкий в плечах… Рявкнул:

– Снимай рубашку!

– Зачем? – опешил он.

– Догадайся, – не сдержал я ехидной улыбки и сложил губы трубочкой, ребята поддержали дружным гоготом, а покрасневший Коул зло принялся расстёгивать пуговицы.

Я стянул с себя разорванную рубашку и, отбросив её в сторону, надел протянутую Коулом. Жмёт, зараза, но выбора нет. Прикрою пиджаком, сойдёт. Кивнул второму охраннику:

– Галстук.

Тот быстро развязал чёрный галстук и протянул мне. Я повернулся к зеркалу и столкнулся взглядом с Евой. Она стояла в арке, что вела в столовую, и, попивая коктейль, с интересом посматривала в нашу сторону. Я обернулся и, заметив, как переливаются мышцы на широкой спине полуобнаженного Коула, приказал смазливому подчиненному:

– Обход дома бегом!

И снова обернулся к Еве. Она слегка поморщилась и вернулась в столовую. Я сжал челюсти и, решив уволить Коула от греха подальше, – а то прибью гада улыбчивого, – двинулся к Рону.

– Ну что? Построил маршрут? Отправляй ребят.

Важно, чтобы каждый опасный участок охранялся одним из наших. Если что-то будет замечено подозрительное, мы тут же сменим маршрут. Очень уж подозрительное “приглашение”. Несмотря на то, что у Дрейка погибла дочь, во мне росла неприязнь к этому человеку. Уж очень настойчиво он желал женить своего сыночка на Еве. Я не видел в этом смысла. Хочешь помочь сохранить компанию? Так помогай! На хуя это закреплять брачными узами детей? Как сто лет назад!

Дрейк представлялся мне старой морщинистой черепахой с острыми зубами и я удивился, увидев на экране молодящегося мужчину за пятьдесят. Гладкое лицо, неестественная улыбка: без ботокса тут точно не обошлось. Знаю, потому что Катя начала колоть себе эту гадость, как только отпраздновала двадцатипятилетие.

Зазвонил телефон, я чертыхнулся и ответил:

– Привет, Максим. Нет, что ты, мне очень интересно, как у тебя дела! Прости, сынок, работа.

Максим зло выговаривал мне и за пропущенные звонки, и за неотвеченные смс, а я лишь каялся. А что сказать? Да, виноват. Нельзя забывать о сыне. Наконец, Макс выговорился и, подобрев, начал рассказывать, как крёстный возил его в Токио.

– Куда?! – громыхнул я так, что зазвенел хрусталь в люстре, а парни застыли в недоумении. Я понизил голос и попросил мягко: – Сын, можно я с ним поговорю?

– Нельзя, – с удовольствием ответил Максим. – С ним сейчас тётя Поля разговаривает. Она тоже не знала, что мы проветримся, как выразился крёстный. Сейчас они заперлись в гостиной и, судя по грохоту, возможно дядя Макс сегодня говорить не сможет.

– Поля брала такой недлинный шест… – начал было я.

– Дзё? – весело перебил меня Максим. – Да, взяла!

Мысленно перекрестив друга, я попрощался с сыном. Поля нежное хрупкое существо, но стоит в её руках оказаться шесту дзё, лучше прикинуться ветошью и не отсвечивать.

– Я готова!

Услышав голос Евы, я обернулся и, судорожно глотая воздух, потерял дар речи. В чёрном платье-футляре, с убранными в замысловатую причёску волосами и лёгкой вуалью на лице, она казалась видением, словно пришелицей из другого века или мира.

Ева довольно улыбнулась и, опустив ресницы, подошла ко мне:

– Можно опереться на твою руку, же-них?

У меня сердце ёкнуло:

– Это согласие?

– Это папин приказ, – осадила меня колючка и потянула к выходу. – Идём же!

– Куда торопиться? – разочарованный, мрачно проговорил я. – Той, с кем прощаемся, уже спешить некуда. – Добавил тихо: – И это моя вина.

Ева вскинулась и пронзила меня яростным взглядом:

– Это ещё почему?

Я вздохнул и объяснил:

– Когда мы были в ресторане моего приятеля, она сунула мне записку с просьбой о помощи. Написала, что ей кажется, её хотят убить. – Посмотрел в расширившиеся глаза колючки и грустно улыбнулся: – Я не успел позвонить. Значит, это моя вина.

Ева прищурилась, а к нам уже вышел Комаров. В дорогом костюме, с чёрной повязкой на плече он смотрелся эффектно. Невзирая на свои сорок пять, выглядел Комар на тридцать с хвостиком, но взгляд был тяжелее, чем у столетнего старца.

– Выходим, – коротко приказал он.

Я махнул парням, и мы направились к фургону. Самая безопасная из наших машин, плюс сопровождение, я был уверен, что по дороге ничего не случится. А вот насчёт самих похорон уверенности, увы, не было.

Глава 40. ‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Ева

Дэми сел впереди, со мной рядом ехал отец. Он будто хотел быть подальше, вжался плечом в окно и смотрел в одну точку перед собой. Мне было немного стыдно перед ним: за мои выходки, за мои несправедливые слова, за то, что...

– Пап, прости, – сказала я и мягко коснулась его руки. Какая у него кожа бархатная, шероховатая, но очень нежная. Он ведь никогда не позволял к себе приближаться, и мне всю жизнь не хватало объятий и родительского тепла. Папа вздрогнул и перевел на меня неизменно-грустный взгляд, в котором можно было утонуть, убрал руку и поджал губы. Да знаю я, почему он один, знаю! Потому что маму так никто и не смог заменить, но мне ведь тоже было плохо без нее. Как он может этого не видеть, не слышать, как я прошу сделать шаг навстречу?!

– За что? – сухо спросил папа и отвернулся, чтобы найти на обшивке переднего сидения любимую точку «в никуда».

Дэми обернулся и озадаченно свел брови, бросил взгляд на отца, а потом на меня. Я не привыкла так: признавать свои ошибки, да и еще когда столько чужих ушей, но сейчас видела, что папе нужны мои признания, мои откровенные слова, потому опустила голову и пробормотала:

– За то, что не была дочерью, которую ты хотел.

И он не ответил.

Было так дерьмово от этого, словами не передать, но я не посмела ерепениться, нападать привычными колкими обидами и банальным баловством, я просто обняла себя руками и молила тело не сдаваться, не падать в обмороки от слабости и желательно не мутить в такой ответственный момент. Я буду сильной ради ребенка, а колючесть отца – это его защита. Лучше думать так, чем осознавать, что я все испортила выходками и отдалила единственного близкого человека.

Но он жизнь за меня отдаст, в этом я не сомневалась, а зыркнув на Дэми, у которого гематомы от папиных ударов стали более явственней, захотелось бросится к отцу и заобнимать, пока он не прекратит отдаляться и делать вид, что ему никто не нужен. Врёт же. Все мы врём, когда нам больно, все мы притворяемся живыми, когда сил дальше идти нет, все мы впахиваем и издеваемся над собой, только чтобы кому-то что-то доказать.

А всего-то стоит поговорить и признаться важному человеку, что он нужен. Что тебе нужна его помощь и поддержка. Что ты без него не можешь.

Как нужен мне Дэми, но я не признаюсь, потому что… ха… да потому что я дочь своего отца: упертая и глухая к эмоциям других. Эгоистка. Буду тянуть до последнего, сомневаться и крутить себя нелепыми мыслями, пока не сдамся.

Я разучилась верить в сказки, и Дэми с багажом опыта за спиной не выглядел принцем на белом коне. У него есть взрослый сын, не факт, что примет меня. Леонов – серьезный и деловой мужчина, а я девчонка без башки, помешанная на музыке. Зачем ему такая? Это сейчас он наслаждается моим телом, а полюбит ли? Нужна ли ему я, как личность? Женить его на себе ради малыша я не стану. Еще чего!  Я не настолько наивна.

Оставшуюся дорогу мы молчали, и вокруг нас создавалось такое напряжение, что можно было зажигать фейерверки.

У дома Дрэйков мое сердце заколотилось сильнее. Все будто повторялось: солнечный день, машины на обочине, светлые и душистые цветы у порога, кучки людей в черном, распахнутые двери, приглашающие войти в наполненный скорбью дом. Будто я сейчас попаду внутрь и увижу фото Оливии в рамке с черной полоской, отсекающей один угол. Будто я пройду по коридору и, вдыхая запах воска и сладостей, навечно запомню бледное лицо ее матери, острый взгляд Вилли и застывшую в одной позе Шелли, старшую дочь Хиллов.