– По-другому, точно. Теперь за учебу платить надо, а деньги откуда возьмешь? Мать у меня и без того все жалуется: денег нет, денег нет. А тут десять штук обещают.

– Мать у тебя пенсионерка?

– Куда там? Ей сорок три года. Вот недавно себе вторые джинсы купила.

– А говорит – денег нет. Ты это к тому?

– Нет, я просто думаю, зачем человеку вторые джинсы в сорок три года?

Дядя Саша рассмеялся от души, в голос, и долго еще смеялся, всю обратную дорогу к питомнику за порцией новой еды. Лешка недоумевал, а что такого смешного он сказал, но спросить стеснялся. Наполнив ведра, они отправились к следующему посту, к пригорку, где в совершенно правильном для него месте, на Олимпе, стоял в карауле Зевс и, наконец, возле старой проходной обитал полукровка Бандит.

Ворота – огромные, как на стадионе, – были крест-накрест перекрыты двумя досками, как будто кто-то большой и всесильный зачеркнул выход в иную жизнь. Метрах в десяти от зачеркнутых ворот находилась собачья будка, а от нее к сторожке администрации мазутного хозяйства тянулась проволока, к которой крепилась цепь, так что Бандит мог свободно перемещаться туда-сюда, контролируя доверенный ему участок. Однако теперь в зоне видимости собаки не было, пейзаж разил пустотой. Дядя Саша несколько раз позвал: «Бандит! Бандит!», но собака так и не появилась. Дедок заглянул в будку – и та была пуста, тогда он двинулся вдоль проволоки к сторожке, и только теперь из-за угла домика осторожно высунулась собачья морда. Прижав уши, Бандит забился к самому забору и трусливо поскуливал.

– Бандит, ты что? – дядя Саша приблизился, но Бандит только еще больше скукожился, притек к самой земле и собрал морду гармошкой, обнажив клыки.

– Да что же это делается? – присвистнув, дядя Саша достал из пакета куриную голову и протянул ее Бандиту. Собака повела носом. Тогда дядя Саша чуть отошел, держа головенку на вытянутой руке. Бандит следом поднялся по-стариковски медленно, поджав хвост, и сделал пару осторожных шагов вперед. Дядя Саша поднес головенку к самой морде Бандита. Мгновенно цапнув еду, собака отскочила и вновь прибилась к забору.

– Не понимаю. Ничего не понимаю. Почему боится Бандит? – сняв кепку, дядя Саша утер лоб носовым платком. – Мы же с ним еще летом ходили в дозор.

– Может, он меня испугался? – предположил Лешка.

– Да не должна сторожевая собака чужих бояться! Это же не болонка. Тут что-то не так. Сегодня же доложу начальнику охраны. Ты вот что: похлебку ему налей, а миску возле будки поставь. Проголодается – вылезет. Вот черт, испортили собаку! – дядя Саша хватил кепкой об колено. – По правилам списывать нужно Бандита.

И всю обратную дорогу он поругивался про себя, видимо, соображая, что же могло случиться, а уже у самых ворот питомника произнес:

– Там под забором старой проходной – дыра. В нее с той стороны рабочие бутылку просовывают, а с этой стороны подбирают, потому что дежурный всех трясет. Так вот Бандит им наверняка мешает, они и придумали в него камнями швырять. Запомни: сторожевую собаку бить нельзя, она трусливой становится…

В коридоре бытовки мордатый кот нахально имел кошку прямо на мешке с крупой. На кухне Золотарь варил для щенков геркулес, повторяя над кастрюлей как заклинание:

– Ай, паразиты, кашку будете кушать, сволочи маленькие.

Заметив Лешку, он оторвался от занятия и, попробовав блюдо на вкус, хитро подмигнул:

– Представляешь, вчера у магазина две девки из-за меня подрались. Одна кричит: забирай его себе, а вторая говорит: а на кой он мне нужен?

Лешка хмыкнул, а Золотарь продолжил:

– Сегодня вечером сходим с тобой в гастроном жир забрать. Нам дают из-под гриля. Ты к спиртному относишься отрицательно?

– А по какому случаю гуляем? – Лешке вовсе не хотелось с Золотарем пить. Колян напоминал ему прапорщика Герасимова из недавней армейской жизни – мужичка незлобного, но никчемного, распоряжений которого никто никогда не выполнял, и тот от сознания своей никудышности хорошо закладывал.

– Это разве гуляем? Это так… – Золотарь пренебрежительно отмахнулся. – Я в загул ухожу, если с кем познакомлюсь, на три-пять дней.

– Что-то недолгие у тебя знакомства, – встрял дядя Саша.

– Мне хватает. Я на улице с любой познакомиться могу. Вот я летом у нашего директора жил на даче, так меня соседка заложила, что я каждую ночь кого-то привожу, причем всякий раз новую. И чем мы там до утра занимаемся, непонятно. Мол, сперва свет у нас и музыка, а потом тихо, – подмигнув, Золотарь подсыпал в кашу соли и опять попробовал, причмокнув. Зубов у него почти не было, от этого щеки ввалились, а рот сбежался куриной гузкой. – Вот увидите, у меня и собаки еще на задних лапках ходить будут.

– Уволюсь, тогда и посмотрим, – дядя Саша достал из ящика покореженного письменного стола, на котором и стояла электроплитка, ручку и листок пожелтевшей бумаги.

– Небось на меня маляву накатать собираешься? – Золотарь, увлекшись, снова отправил в рот ложку каши.

– Скамейки не сделаешь – точно накатаю. Дождешься, что доски сгниют.

– Знаешь что, дядя Саша, я вот сейчас пойду, эти доски возьму и гробик тебе сколочу. Задрал ты уже со своими скамейками! Без тебя знаю, что мне надо делать, – огрызнулся Золотарь.

– Да-а? Так, может, ты знаешь, почему вдруг Бандит стал меня бояться? Ты его случаем камнем не угостил?

– Так он меня и без камней давненько побаивается. А сегодня еще и Зевс хвост поджал. Я ему просто сказал: «Жрать, на х…, не дам!», а он как сиганет в кусты! И вот еще что, дядя Саша, – теперь Золотарь говорил вполне серьезно. – Сегодня на посту я не видел Чернышки. То есть я ее дня три уже не видел. Прячется, что ли?

– А плошка у нее пустая? – спросил дядя Саша.

– Пустая. Но за нее, может, Ульс подъедает. Они же в паре стоят.

– Значит, из Соньнаволока через забор в собак камнями кидают, сволочи. А как на них управу найдешь?

Дядя Саша разгладил листок бумаги, положив его поверх толстого постового журнала, и, сосредоточившись, принялся что-то писать.

– А насчет этих скамеек… – примирительно сказал Золотарь, – завтра к нам плотник придет.

Дядя Саша оторвался от листка:

– Посторонние не должны находиться в питомнике! Сколько раз тебе повторять?

– Какой он посторонний? Он плотник!

– Для собак посторонний.

– Замашки у тебя коммунистические, дядя Саша, это я тебе прямо скажу. Раскомандовался тут! – Золотарь сплюнул. – Вот я завтра уйду отсюда – и дело с концом.

– Куда ты пойдешь-то?

– В монастырь!

– В монастырь тебя не возьмут – ты матом ругаешься. А скамеечку завтра должен сделать сам.

– Я корм собакам выбил, плотника выбил… Иди-ка ты, дядя Саша, домой. В ванне отмокни.

И когда дядя Саша, крякнув и махнув рукой, поднялся с табуретки, Золотарь добавил ему вслед:

– Только смотри, за буйки не заплывай.

3

Малыш Чезар, «азиат», достигающий в холке метр двадцать, уже полгода маялся в вольере. Никто не смел вывести его погулять или даже приоткрыть дверцу его темницы, чтобы поставить ведро с едой. Кормили его куриными головенками, перебрасывая еду ковшом из соседнего вольера через щель под крышей. Когда кто-либо, даже из тех, кто его кормил, проходил мимо, малыш кидался на сетку, продавливая ее мощным торсом, испускал горлом раскатистый рык и с ненавистью провожал нарушителя круглыми золотыми глазами. Чезар был настоящим сторожевым псом – таким, каким ему и полагается быть, за одним исключением: ему теперь некого было охранять. Хозяин сам отвел его в питомник, потому что малыш держал в смертельном страхе не только соседей по участкам в Соньнаволоке, но и всех домашних, кроме, разумеется, самого Хозяина, который и предал его.

Слегка утолив куриными головенками свербящий голод, преследовавший его последние полгода, малыш Чезар отдыхал в будке, во внутреннем помещении своего вольера, который успел загадить до крайности и сам от этого страдал чрезвычайно. Однако он не мог оставить свой пост до возвращения Хозяина. Он должен был рычать, истекать слюной, угрожая вцепиться в горло каждому, кто бы посмел нарушить границу доверенного ему участка. И он непременно именно так и поступил бы со всяким, потому что прежде, когда ему удавалось ухватить ватный рукав во время тренировок с «нарушителем», его награждали сахарной костью. И если он старательно скалился на каждого, кто посмел вторгнуться в родной двор, обнесенный глухим высоким забором, то считался хорошим мальчиком, молодцом, умницей. А потом случилось так, что Хозяин привел эту самку, от которой – помимо целого роя прочих, неинтересных, запахов – проистекал сильный запах страха, возбуждающий любого пса. Вдобавок на ней была шуба из звериных шкурок. Увидев Чезара, самка ахнула и взмахнула руками, как обычно поступал «нарушитель» в толстом ватнике, и вот Чезар, ощерившись, по всем правилам выполнил хватку с прыжком…

На следующий день пес оказался здесь. Теперь ему не оставалось ничего другого, как покорно ждать Хозяина, уложив на вытянутые лапы огромную свою, страшную голову. Он был готов ждать осень, зиму и следующее лето. Ждать вовсе не утомительно, когда знаешь наверняка, что Хозяин рано или поздно вернется.

Еще одним мучительно неудобным моментом было то, что вся собственность Чезара осталась в доме Хозяина. У Чезара прежде были своя подстилка, миска, мячик и щетка, которой ему чесали бока. Теперь старая шерсть свалялась в колтуны, и спал он на голых досках. Зато все ограниченное пространство жизни Чезара настолько пропиталось его духом, что ни одна шавка из тех, что обитали по соседству, не посмела бы и нос повернуть в сторону его логова. Собратья вовсе его не интересовали, равно как и люди, которых он терпеливо сносил только потому, что они раз в день закидывали ему в вольер через сетку склизкие куриные головы. Из людей, обитавших в питомнике, он прежде знал Старика, Хлипкого, Самочку и Кислого. Совсем недавно к ним присоединился Перчаточник, но особого интереса у Чезара он тоже не вызывал.