– Ну, ладно. Все началось больше года назад. Был один парень, который мне нравился. Очень нравился, с самого детства.

– А Фрэнки его знала?

– Мы были лучшими друзьями, выросли вместе.

– Как все непросто.

– Мягко говоря. Так вот. Год назад, в мой день рождения, он наконец-то меня поцеловал.

Сэм молча шагает по песку и смотрит себе под ноги. Рассказывать ему об этом нелегко по многим причинам, но слова сами вырываются из моего рта, и я не смогу остановиться, даже если захочу.

– Мы начали встречаться еще чаще, чем раньше. Выбирались из дома каждую ночь. Вот только мы не знали, как рассказать обо всем Фрэнки. Боялись, что она закатит истерику, расстроится или еще что похуже.

– Логично, – отвечает Сэм.

– Он хотел поговорить с ней сам, и до тех пор я пообещала молчать. Но он не успел. Он… – продолжить не выходит. Я давлюсь и только крепче сжимаю ладонь, прося остановиться.

– Что с ним случилось? – спрашивает Сэм.

– Он… он… Извини. Дай мне минуту.

Эту историю я тысячи раз описывала в дневнике, но так и не смогла рассказать хоть кому-нибудь, открыть рот, выпустить все наружу. Я несколько раз глубоко вдыхаю, а потом смотрю Сэму в глаза и наконец решаюсь:

– Он умер. Умер от порока сердца, о котором никто не подозревал.

Я говорю об аварии и жду заученных извинений, неловкого бормотания, тишины или даже прощания («Прости, это слишком, я ухожу»). Но вместо этого Сэм поглаживает меня большими пальцами по щекам и заключает в объятия.

– Я сдержала обещание и ни о чем не рассказала Фрэнки. Но прошлой ночью, когда мы с тобой пошли на Аллею художников, она прочитала мой личный дневник и сама обо всем узнала.

Сэм отстраняется.

– Погоди, то есть она злится на тебя только из-за этого? А как же…

– Сэм, все не так просто. – Я качаю головой. – Фрэнки была с нами тогда, в машине. Шрам у нее на брови остался после аварии. Мы правда были неразлучными друзьями, а Мэтт… Мэтт был… Он был ее братом.

Сэм смотрит на меня, открыв рот.

– Вот дерь… То есть вот это да!

– Тем летом они собирались поехать сюда. Он хотел выбрать подходящий момент, поговорить с глазу на глаз. Мэтт очень волновался, не знал, как Фрэнки отреагирует. Он не хотел ее расстраивать. Мы начали встречаться примерно за месяц до той поездки. Я не хотела врать и прятаться, это было ужасно, но я пообещала молчать. Мне казалось, месяц – это не так уж долго. А потом, когда Мэтт умер… Все потеряло смысл. Фрэнки оплакивала своего брата, а я, как и положено лучшей подруге, поддерживала ее. И я решила, что сохраню эту тайну навсегда. – Я глубоко вдыхаю и смотрю Сэму в глаза.

– Анна, это ужасно, – нежно говорит он. – Не знаю, что и сказать. Я даже не догадывался.

– Мы с Фрэнки не хотели вам рассказывать. Нам просто хотелось… Не знаю, притвориться кем-то другим, что ли.

– В каком смысле?

– Трудно объяснить. Люди странно реагируют на смерть. Когда рассказываешь о гибели близкого человека, они запоминают только это и всегда смотрят с сочувствием. Вся твоя жизнь ограничивается этой трагедией.

Я вспоминаю о вечерах, которые провела в комнате Фрэнки, когда мы молчали и даже не двигались. Мне снова становится очень грустно. Иногда мы приходили после школы, садились на пол, даже не снимая рюкзаки, смотрели в стену и плакали.

Первые месяцы были самыми тяжелыми. Стоило выйти в школьный коридор, и все сразу начинали шептаться, провожая нас сочувственными взглядами. Учителя и ученицы оставляли перед шкафчиком Мэтта цветы и записки. Никто не ругал нас за прогулы. Одноклассники, в том числе и так называемые друзья, избегали нас. Как будто смерть и горе – заразные болезни. Люди не могли решить, что хуже, – потерять брата и друга или выжить в аварии, которая его прикончила. Они не знали правил игры: о чем можно говорить, а о чем – нельзя, нормально ли смеяться или жаловаться на родителей, разговаривать о школе или новой обуви, ведь наши проблемы более «реальные». К середине учебного года Фрэнки вдруг начала проявлять активный интерес к мальчикам, и всем стало казаться, будто она вернулась в норму. Тогда воспоминания о Мэтте завяли. Прямо как цветы, оставленные у его шкафчика.

– Боже, Анна, – говорит Сэм и смотрит на меня во все глаза.

Я киваю:

– От нас отвернулись едва ли не все друзья. Последний год мы почти всегда были только вдвоем. А теперь… все изменилось.

– Я думаю, Фрэнки просто в шоке. Может, вам стоит поговорить?

– Сэм, она украла мой личный дневник, прочитала его и выбросила в океан. А потом я узнала, что и она врала мне… Ну, в общем, о разных важных вещах. О чем тут говорить? Наверное, это конец. – Мой голос дрожит, я разрываюсь между злостью и грустью.

– Иди ко мне.

Сэм обнимает меня, я вдыхаю знакомый запах. Мы еще долго стоим у океана. Он гладит меня по спине, а я вслушиваюсь в спокойное и ритмичное биение его сердца, которое напоминает шум волн.

– Спасибо, – говорю я, отстраняюсь, утираю слезы и наконец-то отпускаю эти четырнадцать месяцев непрерывного молчания. – Ты первый, кому я рассказала про Мэтта. Странно, правда?

Сэм улыбается:

– Ну, твоя история не похожа на обычные байки об отвязных каникулах.

Некоторое время мы молча любуемся океаном и держимся за руки. Сэм водит большим пальцем по моей ладони, и это успокаивает не хуже плеска волн.

На обратном пути он говорит, что мне стоит дать Фрэнки еще один шанс.

– Я ее не оправдываю, но ты сама подумай. Анна, вы же лучшие подруги.

– Не знаю, смогу ли такое простить. Она врала мне о важных вещах. Вторглась в личное пространство, пустила по ветру мои переживания.

– Я просто хочу сказать, что сейчас вы обижены. Вы обе потеряли близкого человека. Не стоит терять еще и друг друга.

– Ага. Спасибо за консультацию, мистер психолог. Сэм улыбается:

– Но ты все равно подумай об этом, ладно?

Мы договариваемся встретиться завтра и как следует попрощаться. Когда мы добираемся почти до самого дома, Сэм целует меня, ждет, пока я зайду внутрь, и, помахав, уходит в противоположную с тор он у.

Дверь по-прежнему не заперта. Видимо, Фрэнки еще не вернулась. Странно, что мы не наткнулись на них с Джейком, когда шли обратно. Но, когда я поднимаюсь в нашу комнату, Фрэнки уже спит в своей постели. Мне кажется, она вообще никуда не уходила. Ее грудь вздымается и опускается под тонкой белой простыней. Глядя на призрачный силуэт в свете луны, я вспоминаю, как в детстве мы лежали у нее на кровати, светя фонариком, и устраивали на потолке театр теней, болтали и смеялись, пока Мэтт из соседней комнаты не начинал стучать в стену, прося нас угомониться.

Глава 29

– ДЕВОЧКИ, ПРОСЫПАЙТЕСЬ, – тихо зовет дядя Ред, дожидаясь, пока мы откроем глаза.

Мы с Фрэнки медленно садимся на кроватях, выпутываемся из сбившихся простыней и поправляем футболки. В первые секунды после пробуждения, как всегда, чувства притупляются, и только потом в памяти всплывают события вчерашнего дня. Я почти забываю о своей обиде, но в конце концов воспоминания возвращаются, и улыбка, которая готова была появиться на лице, тут же гаснет.

– Доброе утро, близняшки, – говорит дядя Ред. – Мама готовит сытный завтрак. Надеюсь, вы проголодались.

Он закрывает дверь, и в комнате воцаряется напряженная тишина.

Мы встаем с кроватей, натягиваем кофты, не говоря друг другу ни слова и не пытаясь продолжить вчерашнюю ссору. Мне хочется спросить, куда она ходила ночью, переспала ли с Джейком и как у них дела. Но я не собираюсь нарушать молчание, только чтобы похвастаться своей опытностью (кстати, вчера из-за моей истерики мы с Сэмом совсем забыли этим заняться).

Спустившись на кухню, мы приступаем к самому вкусному и оригинальному завтраку из всех, которые когда-либо готовила тетя Джейн. На столе расставлены тарелки со свежими фруктами, фирменными гренками с ванилью, яйцами, картофелем, беконом, тостами и кексами. Устоять перед таким соблазном невозможно. Мы с наслаждением набиваем животы, искренне смеемся, вспоминаем интересные моменты поездки, радуемся свежему загару. И во всей этой обстановке наша с Фрэнки ссора забывается на целых несколько минут. Все начинается с невинной просьбы передать масло, а заканчивается веселыми воспоминаниями о самой первой ночи на пляже, когда мы с тетей Джейн делали ангелочков на песке.

Я едва сдерживаю порыв обнять Фрэнки, извиниться, рассказать о данном Мэтту обещании и оставить ссору в прошлом. Но достаточно одной только вспышки воспоминаний (насмешливый голос, дневник, брошенный в океан), и злость пополам с обидой возвращаются вновь. Я пытаюсь справиться с эмоциями, ведь меньше всего мне хочется в последний день отдыха расстраивать дядю Реда и тетю Джейн.

Но забыть и простить я не могу.


После завтрака нас ждет новая пытка: день развлечений с Перино. Первый пункт программы – суровый пэдлбол. Мы с дядей Редом против Фрэнки и тети Джейн.

– Пап, да перестань, – ноет Фрэнки, пока дядя Ред раздает нам деревянные ракетки. – Это же детская игра.

– Согласен, – с улыбкой отвечает он. – А ты вроде как все еще мой ребенок.

– Ну, па-а-ап! – Подруга хмурится, пытаясь разжалобить дядю Реда, но тот непреклонен.

– Франческа, порадуй своего старика, – говорит он и совершает первую подачу.

За полчаса я успеваю набрать пятьдесят очков и выплеснуть не меньше семидесяти пяти процентов злости, изощряясь в попытках запустить мячиком во Фрэнки. Но счастье длится недолго. Наша принцесса оступается в воду, и ее жалит в ногу крохотная медуза. Впрочем, судя по реакции, с тем же успехом это могла бы оказаться акула. На мгновение я представляю, что Фрэнки настигла месть погибшего дневника, который переродился в водах океана и проткнул свою убийцу металлической спиралью. Я мысленно ухмыляюсь. Совсем чуть-чуть.

Но Фрэнки так жалобно завывает и прихрамывает, что даже мне в итоге становится ее жалко. Я помогаю дяде Реду отвести ее домой – кормить и утешать.