– Тебе надо йогой заняться, ты очень впечатлительная, так нельзя. Вот я, например…

– Как теперь домой пойду?

– Если выйдешь, – нервно хихикнула отважная Нинка и испуганно зажала рот рукой. – Я сама обоссалась, – доверительно сообщила она. – От неожиданности…

Дальнейшие события развивались стремительно.

Сначала они услышали истошный крик Козьей Морды: «Ты что здесь делаешь, мерзавец?!» Потом шум короткой борьбы и душераздирающий вопль, который пронзил Соню ледяным холодом и, видимо, заморозил мозги, потому что в следующее мгновение, подхваченная этим нестерпимым воем, она уже вылетела из-за стойки.

Открывшаяся картинка запечатлелась в сознании, как моментальный кошмарный снимок: Козья Морда валяется на полу с выпученными глазами, распахнутым ртом и неестественно вывернутой рукой, а грабитель, налетчик – или кто он там по милицейской градации? – целится в нее из своей пушки, расставив ноги.

– Бей по яйцам! – азартно заорала Нинка Капустина, выглядывая из своего укрытия.

Тот резко обернулся, запнулся за разбросанные ноги Козьей Морды и грохнулся на четвереньки. Ударившийся об пол пистолет кашлянул выстрелом, и перепуганная Соня кошкой вскочила бандиту на спину.

Двери широко распахнулись, и в салон ворвались бравые ребятушки в черных масках, с ходу надавав-таки разбойнику по яйцам, предварительно с великим трудом оторвав от него насмерть вцепившуюся Соню.

Потом налетчика увезли в неизвестном направлении, Козью Морду в больницу, а охранника Жору в морг. Щелкали фотоаппараты, стрекотала камера, и раскрасневшаяся от нежданного счастья Нинка заливалась соловьем, время от времени указывая в сторону Сони – великодушно делилась частичкой славы. А та жалась к стенке, боясь обнаружить нечаянный конфуз, хотя все давно уже высохло.

Наконец появилось высокое начальство – сам Арнольд Вячеславович Гусев собственной персоной с группой поддержки – двумя заместителями в одинаковых темных костюмах и строгих галстуках, ну, просто однояйцевые близнецы. И Соня, покрывшись мурашками при мысли, как от нее сейчас пахнет, наверное, подсохшей мочой – да что там пахнет! Несет, воняет, смердит! – двинулась по стеночке к выходу.

– Я пока еще никого не отпускал! – остановил ее грозный окрик, и высокий усатый человек погрозил ей коротким пальцем. – Майор Шарафутдинов, – представился он вновь прибывшим, и Соня с изумлением узнала в нем того самого милиционера, которому Васятка с ее подачи врезал по физиономии. – Отделались легким испугом, господа хорошие. Скажите спасибо девчонкам – чуть животы не положили за хозяйское добро. Особенно вот эта расстаралась, – кивнул он на Соню. – Еле преступника отбили, думали, заклюет. Ей бы бандитов ловить, а она тут у вас за прилавком мается. Пойдете к нам в отделение, а, барышня? Что же такому таланту пропадать? Я ведь вас помню – второго преступника передаете в надежные руки правосудия…

«Барышня», чувствуя на себе устремленные со всех сторон взгляды, покраснела до слез, набычилась и уставилась в пол, как полнейший даун.

– Она сейчас в шоке, – компетентно пояснил майор Шарафутдинов. – К утру оклемается. А если нет…

– Какой же смысл удерживать здесь людей, тем более если они в шоке? – прозвучал начальственный голос. – Позвольте развезти их по домам…

– Нет! – ужаснулась Соня, словно ей предложили проглотить дождевого червя. – Мой дом на соседней улице, и я прекрасно доберусь сама! – И, отмахнувшись от Нинки Капустиной, была такова.

…Тверская жила интенсивной ночной жизнью, но за ее пределами было пусто и тихо, будто в городе мертвых. Соня достала мобильный – двадцать восемь непринятых вызовов от Марты – и на ходу, путая буквы, набрала эсэмэску: «Все хорошо. Ночую дома».

Ее гулкие шаги, казалось, будили зловещие тени, клубящиеся в темных подворотнях и безмолвно скользившие следом, и чьи-то внимательные глаза следили за ней из пустых оконных провалов, и тихий ужас, наплывая удушливыми волнами, гнал ее все быстрее.

В подъезде, естественно, было темно, и Соня, не чуя под собой ног, взлетела на третий этаж. Квартира встретила знакомым застоявшимся духом густо населенной коммуналки. Из кухонного крана струилась вода, высоко под потолком тлела тусклая лампочка, и оглушительно храпел беспросветный Васятка. (Волнующая загадка природы – как столь тщедушное тело могло порождать громоподобные звуки, способные обрушить иерихонские стены?) Жильцы спали и видели разные сны, и только из-под двери бессонной Анны Владимировны выбивалась робкая полоска света – все как обычно.

Ключ не сразу попал в замочную скважину, прыгая в дрожащих руках, как живой. И неизвестно, чего она больше боялась – посягательств Кости Старикова на ее девичью честь или невозможности устоять перед ними, внутренней готовности еще раз окунуться в сладкий дурман.

Но самым страстным было желание помыться, очистить себя от скверны и ужаса нескончаемой ночи.

В тишине спящей квартиры звуки казались нарочными, пугающе громкими – визг дверных несмазанных петель, металлический лязг задвижки, водопад рухнувшего в тонкую жестяную ванну душа. И когда она потом метнулась назад в свою комнату, старинный дубовый паркет, расшатанный временем, неуходом и множеством снующих безостановочно ног, скрипел, как тележное разболтанное колесо.

Она скинула халатик, мгновенно покрылась гусиной кожей, но все же не спеша намазалась гелем для тела, вдыхая чудесный жасминовый аромат и придирчиво разглядывая себя в большом зеркале на незапертой, видимо, по рассеянности двери. И даже представила на минуточку, что вот сейчас эта дверь распахнется и на пороге застынет Костя Стариков, ослепленный ее чарующей наготой в мягком свете зеленого бра. («Под цвет лица, – подшучивал над ней Даник. – Такое ощущение, будто спишь с кикиморой». Но к черту, к черту, к черту Даника со всеми его прибаутками. Странное какое слово – «прибаутки»…)

Однако никто на нее не посягнул, и Соня, надменно поджав губы, легла в холодную постель. Перед глазами тут же встали мертвое лицо охранника и распахнутый в крике рот Козьей Морды.

«Ну все! – раздражилась она. – Теперь промучусь до утра!» И тут же уснула, будто провалилась в бездонную черную дыру, мгновенно поглотившую ее со всеми заботами, странностями и печалями, чтобы вытолкнуть совсем в другой мир, не лучше и не хуже прежнего – просто другой.

11

Провозвестником новой Сониной жизни стала вездесущая Фросечка. Утром следующего дня она деликатно поскреблась в ее комнату и сунула в щель любопытный нос.

– А мы уж собрались тебя в розыск объявлять. А ты, гляди-ка, пробралась аки тать в нощи. Тебе на работу-то во сколько? Не опоздаешь?

– Мне сегодня не надо, – нервно зевнула Соня, кляня ее в душе последними словами.

– А Костик-то наш уехал в Нижний Новгород, – доверительно сообщила Фросечка, присаживаясь на краешек дивана.

– А кто это, Костик? – прикинулась овцой Соня.

– А то ты не знаешь! – проницательно посмотрела соседка, не оставляя даже тени сомнения, что уж ей-то известно все. В том числе и… Но Соня отогнала эту дурацкую мысль.

– Мне абсолютно безразлично, куда он уехал, – холодно произнесла она.

– Вот это правильно, – одобрила Фросечка. – Зачем из чужого курятника яйца таскать?

– Очень мне нужны его яйца, – презрительно фыркнула Соня.

– Вот и да-то, – меленько закивала соседка. – Тебе бы в комнату его перебраться из твоей-то конуры. Он же, безалаберный, ее не приватизировал. Другой бы кто озолотился, а этот подарил государству вместе с мебелью и уехал с пустым карманом. «Как же ты, – говорю, – к жене-то вернешься, гол как сокол?» А он только посмеивается: у нее, мол, папаша богатый – денег что грязи. Вот теперь и догадайся, к кому он туда мотанулся, в Нижний Новгород, к жене с дочкой или к тестю богатому?

– А что, я действительно могу обменять свою комнату? – закрыла Соня неприятную тему.

– Больно ты бесхитростная. Тебе бы с ним тайком сговориться. А теперь уж поздно – такие страсти кипят, не приведи Господи. Денег-то платить не надо, а задарма чего ж не оторвать лишнюю жилплощадь? По закону и по совести мои ребята первые стоят на расширение. Виданное ли дело вчетвером ютиться в одной комнате? Я мальцов зову к себе ночевать – ни за что не идут, ни за какие коврижки, хотим, мол, с отцом-матерью. А им-то, молодым, каково? Ни приголубиться толком, ни отдохнуть. А тут Красновы поднялись. Тоже ведь втроем маются, и вроде Костик обещал им свою комнату передать. Хотя какое он имеет право, если она государственная? Дальше – больше. Валентина-то тоже вчетвером теснится: бабка еще всех нас переживет, Васятка ее, прости Господи, в тюрьму не торопится, на работу пристроился и, говорит, «зашился». И парень в возраст взошел, женилка выросла. Слышь, нашел себе зазнобу, страшную как смертный грех – волосенки гунявенькие, личико с кулачок и очочки, как два колеса. Сначала-то он на лестнице с ней обжимался, а теперь что удумал? В ванную к нам таскать! Закроются на крючок – и хоть караул кричи. Я говорю: «Бесстыжие твои глаза! Ты сначала сопли свои с раковины подбери, а потом уж девок таскай в общественное место!» Так он, знаешь, что мне ответил? «Таких, – говорит, – как ты, я в девяносто восьмом году убивал на месте». Во как! Ты не помнишь, что было в девяносто восьмом году?

– Не помню, – честно призналась Соня. – Но ведь он тогда еще пешком под стол ходил.

– Не знаю, куда он там ходил, – проворчала Фросечка, – а только ума как не было, так и нет. Но мать его, Валентина, трупом ляжет, а еще одну жиличку в свою комнату не допустит. Это я тебе точно говорю. Так что, может, и хорошо, что ты в эту драчку не ввязалась. Чует мое сердце, добром дело не кончится, пустят они друг другу кровушку.

– Ну, уж вы скажете! Что за дикости? – не поверила Соня и ошиблась, ибо кровь действительно пролилась в тот же день, ближе к вечеру.

Вообще денек задался на славу. Едва Фросечка удалилась, как телефон взорвался звонками, вернее, два телефона – общий в коридоре и мобильный в комнате просто слетели с катушек. Оказывается, еще в утренних новостях показали сюжет об ограблении мобильного салона и героическом противодействии его сотрудников и потом крутили его по всем каналам. В общем, как говорится, наутро Соня проснулась знаменитой, овеянной славой, бремя которой оказалось раздражающе тяжелым. Рыдала мать, ругалась Марта, требуя немедленного Сониного возвращения под свою крышу, сдержанно волновался Егорыч. Вынырнула из небытия Маргарита и вырвала у Сони обещание встретиться «в нашей кафешке на Тверской, ну, ты знаешь». Звонили люди, о существовании которых она давно забыла или даже вовсе не подозревала, дивясь, откуда им вообще известен номер ее телефона. Ломились соседи, удрученные неожиданным воспарением вчера еще равной среди равных, и даже Анна Владимировна, вырвавшись на мгновение из тенет своей призрачной жизни, молча постояла на ее пороге, туманно глядя на Соню и мучительно вспоминая, что привело ее в эту чужую комнату, но, так и не вспомнив, медленно удалилась на нетвердых, подрагивающих ногах.