Ее ответ на временный упадок духа, недовольство собой и состоял обычно в том, что она с головой погружалась в работу либо, в случае более сильного стресса, медитировала. Однако в это утро ей требовалось что-то более сильное, чтобы изгнать демонов из души, и она решила помучить себя физическими упражнениями до изнеможения.

Она направилась в бассейн, плюхнулась в ледяную воду и поплыла с бешеной скоростью. До подъема «путниц» и начала обычной рутины Оазиса оставалось два часа. Дистанцию за дистанцией Стиви проплывала от стенки до стенки бассейна, забываясь в простом ритме, бесконечно повторявшемся действии, давая возможность телу игнорировать и отбрасывать прочь суету рассудка. Подобные интенсивные упражнения были тем средством, которое она в свое время использовала очень щедро, пока не сумела полностью овладеть собой – этому научил ее когда-то Ли…

– Как ты думаешь, а мне это тоже может помочь? Голос, обратившийся к Стиви, не сразу дошел до ее сознания. Она доплыла до мелкого конца дорожки, остановилась и оглянулась вокруг. Вода, стекавшая по лицу и попавшая в глаза, мешала ей видеть, и она разглядела лишь смутный силуэт женщины, что стояла в дальнем конце бассейна, а за ее спиной восходило солнце. Кажется, на ней было что-то длинное – вероятно, пеньюар. Видимо, ей тоже не спалось.

– Ты помнишь, как я приехала сюда впервые, Стиви? – спросила женщина. – Тогда бывали ночи, когда я вовсе не могла заснуть… Я бродила по территории и часто встречала тебя здесь, когда ты плавала взад и вперед. Тогда ты мне сказала, что это хорошее средство избавляться от забот… и пыталась научить меня плавать тоже.

Улыбнувшись, Стиви вспомнила. Теперь она узнала эту женщину.

– Я не забыла, Ливи.

– Ты тогда говорила не раз, что мне было бы намного лучше, если бы я могла плавать как рыба, а не пить как лошадь. – Мелодичный смех Ливи повис в мягком утреннем свете. – Ты все учила и учила меня, хотя плавала я как топор.

– Но там, где это действительно требовалось, ты была хорошей ученицей, – прочувствованно сказала Стиви.

Ливи направилась к ней по краю бассейна.

– Так ли это, Стиви? Ведь я все-таки не смогла усвоить твои уроки так основательно, чтобы не сделать впоследствии тех же самых ошибок.

Помогая себе руками, Стиви выбралась по лестнице из воды и схватила полотенце, висевшее на поручнях.

– Пожалуй, что и нет, – ответила она, начиная вытираться. – У тебя ведь не было особого интереса к самому важному уроку. – Она перестала вытирать волосы и в упор поглядела на Ливи. – Помнишь его? Никогда не требовать совершенства – ни от себя, ни от других. Не забывай, что все мы полны несовершенств и слабостей. Умей прощать себя, Ливи. И, – добавила Стиви, делая ударение на этих словах, – прощать других.

Стиви надеялась, что ее прозрачный намек на Энн даст Ливи возможность сказать, что она передумала, что не станет ничего сообщать про Энн – некоторое время. Не от этого ли не могла Ливи заснуть всю ночь?

Однако Ливи не подхватила этот намек. Она села на один из стульев, стоявших на бортике.

– Вчера, – сказала она, – я ужинала очень рано. Когда я вошла, там находилось всего четверо или пятеро человек. Вообще-то, я сделала это намеренно – мне не хотелось снова столкнуться с Энн. Но тут я увидела кое-кого еще, с кем приходилось не раз сталкиваться в течение многих лет по работы. Мы с ней занимаемся одним и тем же, Стиви, но обычно резко расходимся во взглядах на методы и границы дозволенного в нашей профессии. – Она наклонилась вперед. – Дени Викерс. В каких-то отношениях она великолепный работник. Но невозможно представить себе, насколько она неразборчива в средствах. И я не думаю, что она остановится перед…

– Ливи, давай не забывать про правила Оазиса, – перебила ее Стиви. – Я не занимаюсь промыванием косточек своим «путницам». В группе – да, там можно говорить все что угодно. Но не подобным образом.

– Подожди секунду, Стиви. Речь сейчас идет не о Дени. Речь о тебе и обо мне. Да еще о том, что ты просила меня – нет, приказала мне – оберегать секрет Энн Гарретсон или убираться… а теперь подвергаешь еще большей опасности эту даму.

Стиви села на стул возле Ливи, немного помедлила, чтобы собраться с мыслями и исключить всякий намек на то, что Дени Викерс играет неприятную роль и в ее жизни.

– Я полагаю, что Дени должна уважать конфиденциальность, – сказала она, желая верить, что это так. – Она приехала сюда, потому что отчаянно нуждается в помощи. И я не думаю, что она готова поставить все на карту и потерять эту помощь – еще в меньшей степени, чем ты.

Ливи внимательно поглядела на Стиви, словно обнаружила в ее голосе следы напряженности – то усилие, которое приходилось Стиви прилагать, чтобы сохранить безмятежный фасад, обсуждая Дени.

– Это еще не значит, что ты можешь не беспокоиться, Стиви… Сенатор Эл Гарретсон – самая привлекательная кандидатура на пост президента, каких у нас давно не было. За него все брамины и партийные шишки, и даже несколько зарубежных лидеров, готовых оказать ему поддержку. И получится большая сенсация, если мы сделаем достоянием гласности новость, которая свалит его с ног. И я не думаю, что Дени Викерс была способна устоять.

– Потому что не можешь и ты?

– Нет, потому что я знаю цену подобной сенсации. О чем тебе стоит подумать: если я сообщу об этом первой, я сделаю это со всей ответственностью – и приложу все свои силы, чтобы беспристрастно и щадя Энн поведать об этом. Я сообщу только правду. Если же за это возьмется Дени, она разукрасит это так, чтобы понравилось аудитории, – постарается раздуть из этого сенсацию. И Энн пострадает еще больше.

– Так вот что ты задумала? – резко спросила Стиви. – Ты хочешь, чтобы я дала добро, чтобы ты пошла и напечатала эту историю – и чем скорей, тем лучше. Так вот, такого разрешения я тебе не дам, Ливи. Твое дело, возможно, говорить правду, а мое дело создать для Энн – и для каждой, кто приезжает сюда, – самые лучшие условия для выздоровления. В этом вопросе мы стоим на противоположных позициях, Ливи. Если ты поступишь вопреки моей воле, мы больше не увидимся.

– А если это сделает Дени?

– То же самое. – А затем, словно ей требовалось доказать себе самой, что она может обращаться с Дени так же, как и с другими «путницами» и доверять ей, Стиви добавила: – Но ведь Дени не давала мне никаких оснований так думать.

– Может быть, потому, что мы с ней разные, – парировала Ливи. – Я говорю правду. – Она встала, собираясь уйти.

Стиви встала вместе с ней:

– Ливи… может быть, ты переутомилась, говоря правду.

Ливи повернула к ней лицо. Разочарованность и агрессивность исказили его, но какое бы очевидное доказательство своей правоты она ни хотела привести, Стиви опередила ее:

– Правда состоит в следующем. С того дня, как Кен умер, тебе пришлось окунуться с головой в работу, делать ее вместо него, делать все что угодно, лишь бы забыться, не горевать, что его нет с тобой, что он сам не может теперь это делать. А еще правда в том, что ты вела такую борьбу не на жизнь, а на смерть, чтобы не потерять власть, которую ты так заслуженно получила, и ради этого ты даже была готова пожертвовать собственным сыном. И об этом ты не боялась говорить… и Кари был первым, кто услышит твою правду. Вот он и ведет теперь борьбу против тебя, Ливи, потому что хочет большего – и, быть может, имеет на это право.

Упрямое выражение ушло с лица Ливи. На минуту она отвернулась и посмотрела на восход.

– Как тут красиво, Стиви, – сказала она наконец, – и ты тоже делаешь такие красивые вещи для людей. Но есть проблемы, которые ты не в состоянии понять. Сейчас я трезва, как холодный камень, и все же мне порой кажется, что жизнь вот-вот взорвется вокруг меня. – Она снова взглянула на Стиви. – Если я позволю Кари переехать меня на паровом катке и выставить из «Кроникл», мне придется распрощаться со всеми своими надеждами на будущее. Я не могу представить себе, что Оливия Уолш проводит остаток дней своих в кресле-качалке, а ты можешь?

– Нет, конечно же, нет, – улыбнулась Стиви. – Но у тебя ведь есть внук, Ливи, и я не могу представить себе, как ты проведешь остаток жизни, так и не видя, как он растет, не получая от этого удовольствия. Ведь ты уже и так пропустила время, когда рос твой сын…

Какое-то мгновение Ливи еще владела собой, кивнув Стиви, как будто соглашалась с ней. Но глаза ее стали наполняться слезами, а черты лицам смягчились, расплылись.

– О, Господи, Стиви, – сказала она. – Я прямо и не знаю, что мне делать.

Стиви обняла ее, с нежностью, обещая поддержку. Так она всегда мечтала обнять свою мать.

– Ливи, не должно быть выбора между счастьем Кари и твоим. А ты так все устроила, да еще держалась за свою территорию так яростно, что Кари ничего не оставалось, как объявить тебе войну, чтобы получить то, что он хочет и в чем нуждается. Но ведь он не только твой сын, он и сын Кена – пусть даже Кен не успел вырастить его. Я уверена, что Кари хочет делать вещи, которые передал бы ему отец. А ты сохранишь за собой всю свою власть.

– Тут не может быть выбора. Или ты правишь всем, либо уходишь в сторону. – Ливи высвободилась из рук Стиви. – А что тогда останется мне?

– Ливи, если ты сама никогда не умела делиться властью, не думай, что этого не может Кари. Поговори с ним… как мать, а не как работодатель. Выслушай его, выясни, в чем он нуждается. А вдруг окажется, что он вовсе не хочет…

Ливи задумчиво кивнула и улыбнулась:

– Пожалуй, я попробую. Спасибо, Стиви. И послушай… если я столкнусь с какими-то новыми обстоятельствами – и постараюсь быть более деликатной и осторожной в их изложении, – может, я и передумаю, что мне делать с Энн…

Лицо у Стиви прояснилось.

– И тогда ты немного подождешь с публикацией этой истории?

– Да… пока то же самое будет делать и Дени Викерс.

Они снова обнялись. Затем Стиви взяла Ливи за плечи и отстранилась, глядя на нее.