Он встал и с уважением поклонился. Она довольно хмыкнула.

— Прежде чем я уйду, И-лин, я хочу сделать вам подарок.

Тонкие прямые брови ее поднялись, она в нерешительности потерла руки о черную юбку.

— В этом нет никакой необходимости, Чан Аньло.

— Думаю, что есть.

Он раскрыл кожаную седельную сумку и вынул из нее нечто, замотанное в старую [рубашку. Этот сверток он протянул ей. И-лин встала, приняла сверток, почувствовав его вес, улыбнулась и с любопытством развернула подарок.

— Чан Аньло, — дрогнувшим голосом пролепетала она.

В ее руке лежал пистолет.

— И-лин, я знаю, что ваш муж теперь отказывается иметь оружие, говорит, что с него хватит насилия. Но я боюсь, что насилие само придет к его порогу, да и. в Китай, и поэтому хочу, чтобы у вас…

И-лин бросила быстрый взгляд на дверь, но Ху Тай-вай все еще возился с кожей и иглами. Она проворно замотала пистолет и сунула его в шкатулку, где хранились ее инструменты для рукоделия.

Чан подошел к ней ближе.

— Кроме нас, об этом больше никто не будет знать, — сказал он. — Это ради вас.

Она кивнула и первый раз в жизни поцеловала его в щеку. Он почувствовал крепкое прикосновение ее сухих губ и запах сандалового дерева.

— И ради Си-ци, — выдохнула она.

Си-ци была высокой девушкой с тощими ногами, одна из которых заканчивалась деревянной ступней. Но на протез почти никто не обращал внимания из-за лица, которое притягивало к себе мужчин, как горшок с медом притягивает медведей. Она не походила на свою широкоскулую мать. Ее лицо было узким, с тонкими чертами, с кожей цвета свежих сливок и теплыми терпеливыми глазами. В бледно-голубом платье Си-ци сидела под фиговым деревом, склонив черноволосую голову над какими-то бумагами.

Увидев Чана, она заплакала.

Юноша поклонился в знак приветствия.

— Не плачь, прекрасная Си-ци. Смотри, что я тебе привез. — Рассмеявшись, он достал из сумки книгу. — Вот. С этим ты быстро подтянешь английский.

За годы, проведенные в Гуанчжоу, каждый раз, бывая у Ху Тай-вая, Чан старательно учил Си-ци английскому. Без одной ноги (ее она потеряла еще в детстве, после укуса змеи) работу девушке было найти не так-то просто, а ни ему, ни ее отцу не хотелось, чтобы она полностью зависела от мужа. Поэтому они решили, что она будет переводчиком. Училась она быстро и с охотой, к тому же у нее была прекрасная память. Но иногда Чан задумывался о том, для кого она это делает, — для себя или… для него.

— Спасибо, — скромно сказала Си-ци. — Редьярд Киплинг, «The Jungle Book» [9]— прочитала она, и глаза ее засияли от радости.

Чан пожалел, что привез всего одну книгу.

— Это о мальчике, которого в джунглях вырастили волки.

Она быстро покосилась на него из-под длинных черных ресниц.

— Вам кажется, что и с вами случилось что-то похожее? Коммунистические волки вырастили вас в своем доме? — Она рассмеялась, и от ее смеха у него вдруг перехватило дыхание.

— Если дом твоих родителей был джунглями, то ты была в них золотым цветком, который очаровывал всех нас своим благоуханием.

Си-ци снова весело рассмеялась, качнув волной длинных роскошных бархатных волос, и раскрыла книгу. Чан сел рядом, и вместе они начали читать, слово за словом, страница за страницей, и все это время он чувствовал ее близость, ее мягкость, думал о том, какой хорошей женой была бы она ему.

Всего раз она повернулась к нему и спросила шепотом:

— О моем брате, о Бяо, вы ничего не узнали?

— Нет. Ничего.

Глаза ее разочарованно погасли, и она вернулась к чтению.

Каким-то уголком мозга он почувствовал движение. На какую-то долю секунды. Потом ощущение исчезло. Как будто питон Каа скользнул со страниц книги, незаметно и неслышно. Чан поднял голову и прислушался.

— Что? — негромко спросила Си-ци.

Он покачал головой и настороженно осмотрелся. Небо разливало разноцветные краски на серые крыши зданий: красную, желтую, загадочную туманно-пурпурную. День менялся, готовился к вечеру. В воздухе носились тучи насекомых, странные звуки, похожие на душераздирающие стоны призраков, доносились из джунглей.

Может быть, именно это он и услышал? Этот переход дня в ночь?

Си-ци прикоснулась к его руке, невесомыми пальцами тронула его кожу.

— Что случи…

Но Чан вскочил, забрасывая на плечо седельную сумку, и быстро зашагал в дальний конец двора, в сторону черной деревянной двери, ведущей в переулок. Он дернул ручку. Дверь была заперта. Когда он, собираясь запрыгнуть на выложенную сверху черепицей стену, отступил на два шага для разгона, дверь в дом распахнулась. Группа из пяти вооруженных солдат вывела во двор Ху Тай-вая и И-лин. На рукавах солдат алели нашивки армии Мао.

— Чан Аньло, — твердо, но с безошибочно узнаваемой вежливостью произнес их командир. — Прошу прощения за беспокойство, но вас вызывают в Гуйтань.

— Кто вызывает?

— Наш великий вождь Мао Цзэдун.

11

Дверь с грохотом отлетела в сторону. В кабак ворвался порыв ледяного ветра. Он собрал клубы сигаретного дыма в одно большое облако, которое повисло над головами посетителей, словно смерть. Алексей оторвал взгляд от игральных карт. Итак, Попков наконец- то объявился. Он стряхивал снег с косматой бороды, но движения его были неуверенными. Казак покачивался, единственный глаз его был красным, как свиное сердце.

Тупой ублюдок! Мы должны были сегодня прикрывать друг друга. На кой черт ты мне нужен в таком состоянии?

Алексей снова взглянул на карты. Его мозг пытался сосредоточиться на игре. За этот вечер он уже четыре раза садился за игру — и каждый раз в новом месте. Все заведения, по которым он ходил, располагались в темных закоулках, из которых разило кошачьей мочой и отчаянием. Голые деревянные столы в пивных пятнах; полы, протравленные водкой и навощенные слезами. Это были исключительно мужские места. Никаких гладких щек или стройных ножек. Просто несколько мужчин, собравшихся вместе, чтобы найти спасение от дневных забот и визга своих женщин в сладостном забытье, находящемся на дне стакана.

— Ну, ты будешь ходить или нет? Я не могу тут всю ночь ждать.

Алексей не обратил внимания на брюзжание противника. Он целенаправленно выбрал именно этого человека из всех игроков в карты. И выбрал его Алексей потому, что он был жирным. Жир означает еду, много еды. Этот игрок, скорее всего, отъелся на взятках и «откатах», привык жить не на зарплату, а на то, что получал из рук в руки. И этот человек явно был осведомителем. Доносчиком. Он продавал информацию.

Где-то рядом с грохотом отлетел в сторону стул, и Алексей краем глаза отметил Попкова, прокладывающего к нему путь.

— Тебя где носило? — бросил Алексей, не отрывая глаз от карт.

Попков кое-как обошел стол и встал за спиной Алексея. Увидев, какие карты держит в руке Алексей, он громогласно захохотал, обдав его перегаром.

— Когда проигрываешь, лучше сразу сдаваться, — нагнувшись к самому его уху, произнес он и снова зафыркал через нос, довольный своей шуткой.

Его веселье передалось и толстяку напротив.

— Прав твой друг, — сказал он, поднял свои разложенные веером карты и помахал ими, как будто прощаясь с Алексеевой надеждой на победу.

— Игра еще не закончена, — раздраженно ответил Алексей.

Он хотел поставить на кон еще несколько рублей, как вдруг получил такой сильный удар локтем в бок, что пальцы его разжались и карты рассыпались по грязному столу. Четыре упали на пол, причем три — картинкой вверх.

— Какого черта?!

Алексей потянулся за картами, но было слишком поздно. Брюхо толстяка не помешало ему первым подхватить карты с пола.

— Семерка, девятка и десятка. Невыигрышная комбинация, — ухмыльнулся он и окунул густые усы в кружку пива. — Правильно тебе твой друг советует, сдавайся. — Его серые глаза жадно засветились.

Алексей поднял руки, показывая, что сдается. Когда противник сгреб деньги и засунул выигрыш в карман, Алексей повернулся к Попкову.

— Ты, пьяный идиот, ты понимаешь, что я из-за тебя проиграл? — зашипел он, но вдруг увидел выражение глаз казака. — Ладно. Игра окончена. — Алексей поднялся и в шутку козырнул противнику. Похоже, сегодня не мой день.

Но толстяк не слушал его. Он уже подыскивал себе новую жертву среди стоявших у прилавка.

Алексей с неохотой подчинился Попкову, рука которого легла ему на плечо, и позволил увести себя вглубь зала, где виднелся пустой столик. Мужчины сели друг напротив друга. Алексей подумал о проигранных рублях, вздохнул, закурил сигарету, затянулся и посмотрел на Попкова.

— А ты не так пьян, как кажется, верно?

Рот казака растянулся в довольной усмешке.

— Я никогда не пьянею. Уже мог бы и запомнить.

— Ну и что же такое важное стряслось, что нужно было прерывать игру?

— Игра, в которую я играю, в сто раз важнее.

— И?

— И я выпил.

— Точнее, напился.

— Конечно. Если бы я не напился, я бы ничего не узнал. Теперь для разнообразия послушай меня, ладно?

Алексей откинулся на спинку стула, подальше от исходившего от казака запаха.

— Хорошо. Давай. Где же ты был?

— В борделе.

— Черт, только не говори, что ты триппер подхватил.

— Заткнись, а! Я ходил туда не девок лапать, я высматривал кого-нибудь из охранников лагеря. Мужики ведь там наверняка на стену лезут без баб, ну я и сообразил, где их искать надо.