За окном взметнулось легкое облачко дорожной пыли. Вика улыбнулась проезжавшему мимо парню на мотоцикле — вид у него был презабавнейший. Тяжелый шлем, казалось, сейчас свалится на дорогу вместе с головой — такая тонкая шея и такие узкие плечи были у этого парня. Викиной улыбки он, наверное, не заметил, потому что смотрел на дорогу сосредоточенно и серьезно. «А вдруг — милиция? — мелькнуло у Вики в голове. — Я ведь угнала эту машину… Угнала!» Сердце — она ничего не могла с этим поделать — ликовало.

Дорога была почти пустой, как будто все водители сговорились, решив не мешать Вике совершать свои первые дорожные опыты. Редкие машины, попадавшиеся на пути, сначала пугали Вику. Ей казалось, что приближающаяся точка движется прямо на нее, что сейчас они столкнутся, и единственным желанием было — зажмурив глаза, беспомощно отпустить руль. Она не успевала опомниться, как снова оставалась одна на пустой дороге — встречная машина благополучно проезжала мимо. Вика снова улыбалась и ехала вперед. Она представляла себе изумленные и испуганные лица Кирилла и Леры, и ей становилось смешно. Что ж, сами виноваты — не надо было забывать о ней, не стоило оставлять одну, наедине с ветром и гаснущими спичками!

Совсем освоившись, она переключила радиоволну и наткнулась на удивительную мелодию в испанском стиле. Скрипка и гитара — нечто совершенно невообразимое и великолепное. Нажав на педаль, Вика снова прибавила скорость. На повороте ветер прильнул к ее лицу, выхватил из пучка прядь волос и бросил ее в лицо, на какое-то время полностью закрыв обзор. Вика попыталась сдуть прядь с лица, но та словно прилипла. Она даже не поняла, отчего вдруг так вздрогнула машина, почему руль, такой послушный, вдруг так резко вывернулся вправо и закружился, как мельничное веретено… Откинув со лба злополучную прядь, Вика скользнула взглядом по бледнеющему небу и солнцу, стремительно падающему вниз. На какое-то мгновение Вике показалось, что она сейчас столкнется с солнцем — настолько оно было близко.


— Зачем, Вика?..

Вика отвела взгляд. Просто невыносимо было видеть эти глаза, это лицо, склонившееся над ней, тонкие пальцы, то и дело поправляющие сползающую вниз больничную простыню. Лера была как живой укор — хотя сама, очевидно, этого не сознавала. Она улыбалась, стараясь не показывать, насколько сильно измучилась за эти двое суток, которые провела возле Викиной постели. Она старалась изо всех сил, у нее плохо получалось — словно в тумане, Вика разглядела мелкие складочки возле ее рта, темные, почти что до черноты, круги под глазами, тревогу… Она не отвечала, и Лера снова спросила: зачем?..

Вика и сама не знала. Просто в какой-то момент почувствовала себя такой одинокой, брошенной, никому не нужной, настолько незначительной… Ей просто необходимо было что-нибудь совершить. Какой угодно — но поступок. Вот и все. Вика это понимала, но могла ли она объяснить все это Лере, склонившейся над ней? Лере, которая, как выяснилось, проводит в палате интенсивной терапии уже третью бессонную ночь, поминутно вытирая холодные капли пота с Викиного лба. Той самой Лере, которая, как выяснилось, по ночам поила ее с ложечки прохладной водой, а она злилась в бреду — за то, что та не позволяет ей пить больше и все время твердит это слово «нельзя». Сказать ей, что Вика просто заскучала, что она решила доказать самой себе и всем окружающим, что она — существует? Но разве это не было очевидно? Или, может быть, признаться, что она просто хотела приблизиться к солнцу?

— Не знаю, Лерка. Я и сама не знаю.

— Тихо, — Лера осторожно приложила палец к Викиным губам и улыбнулась, — лучше молчи. Ты еще слишком слабая. Я задала тебе вопрос, но это не значит, что ты должна на него отвечать. Это я так, сама с собой…

— Расскажи мне… расскажи, как все было.

— Ты налетела на большую кочку. — Лера и виду не подала, насколько утомительно для нее было пересказывать всю эту историю, воскрешать в памяти все те события, свидетелем которых она не была, но представляла себе так отчетливо. — Машина перевернулась, тебя придавило…

Вика прислушалась к себе. Она не чувствовала боли, а поэтому не могла определить источник, из которого исходила вся эта слабость, физическую точку преломления абстрактных понятий — жизни и смерти… Лера поспешила ответить на ее невысказанный вопрос:

— Осколок лобового стекла. Он рассек тебе вену, и ты потеряла много крови. Очень много крови, потому что «скорая» приехала не сразу, а тот парень, который обнаружил тебя в кювете, не сумел как следует блокировать кровотечение. Он сделал тебе перевязку, но… В общем, — Лера вздохнула, — все обошлось.

Вика попыталась что-нибудь вспомнить. Физически ощущая, с каким напряжением работает мозг, она вдруг смутно различила в памяти знакомое лицо.

— Лера, скажи… Мне это просто показалось, или я действительно видела Кирилла…

Лера удивленно взмахнула ресницами, карие глаза заметно посветлели — так резко сузились зрачки, превратившись в едва заметные крапинки. А потом она вдруг улыбнулась:

— Значит, ты все помнишь!

— Я ничего не помню. — Вика попыталась пошевелить головой, по привычке подкрепляя слова мимикой, и в тот же момент почувствовала внутри сотни булыжников, маленьких и больших, но одинаково заостренных.

— Это мы тебя нашли. Я посмотрела в окно и увидела, что машины нет. Кирилл добежал до поворота, но тебя уже не было. Потом мы взяли машину у соседей. Это мы тебя нашли, — повторила Лера, — но ты была без сознания… Ты была без сознания и вся в крови.

— Потом приехала «скорая»?

— Не было никакой «скорой». Мы остановили попутку. Я уехала с тобой в больницу, а Кирилл остался.

— А что с машиной?

— Ничего. Ничего страшного, просто помялась и лобовое стекло разбилось. Это не важно. Главное — что ты жива. И совсем скоро будешь здорова. Сегодня тебя должны перевести в обычную палату. Или завтра.

— Мы с тобой теперь совсем родные. — Вика вынула из-под простыни бледную кисть и накрыла Лерину ладонь. Она показалась ей горячей. — Ты спасла мне жизнь.

— Да брось ты, — отмахнулась Лера, — любой честный пионер на моем месте поступил бы точно так же. Помнишь, мы когда-то были пионерами…

Вика молча закрыла и снова открыла глаза. Она прекрасно знала, что сейчас чувствует Лера, которая совершенно неспроста начала молоть чепуху. Только можно ли подобрать слова, чтобы выразить это чувство?


Отделение травматологии в Первой городской больнице располагалось на четвертом этаже, и это Вике нравилось — настолько, насколько вообще может нравиться человеку что-то связанное с больницей. Стоя у большого окна, Вика снова наблюдала за солнцем, которое изо дня в день совершало свой привычный ритуал, обходя землю с востока на запад, прокатывалось по небу, строго и неукоснительно соблюдая траекторию движения и время своего присутствия на небе. Ну разве что на минуту — с каждым днем оно уходило всего лишь на минуту раньше, но Вика могла это простить: в конце концов, у солнца могут быть неотложные и более важные дела там, с обратной стороны горизонта, оно, может быть, там нужнее, чем здесь. Тем более что Вике в больнице было совсем не одиноко: в палате она лежала вместе с веселой и разговорчивой женщиной, которая, впрочем, очень поздно всегда просыпалась, но это было даже лучше — она не мешала Вике встречать рассвет. Потом был завтрак, обед, дневная дрема, а вечером приходила Лера.

— Не понимаю, почему меня держат в больнице, — жаловалась Вика.

— Потому что у тебя давление еще не стабилизировалось, ты еще слишком слабая. И потом, твоя коленка…

— Моя коленка здорова. Она чувствует себя прекрасно, — возражала Вика, впрочем, только ради того, чтобы что-то сказать. Лера приносила разные вкусности — шербет, ириски, молочный коктейль, домашние пельмени в кастрюле, обмотанной несколькими слоями газеты и полотенцем, яблоки, бананы и вареную свеклу. Пельмени Вика ела с удовольствием, молочный коктейль пила залпом, а вот фрукты есть что-то не хотелось, и уж тем более вареную свеклу, на которой Лера настаивала от лица лечащих врачей.

— Она тебе необходима! — говорила Лера. Вид у нее был, как у профессора диетологии. Вика улыбалась, подавляла чувство неприязни к свекле, к которой, впрочем, до этого времени была равнодушна, и вгрызалась зубами в бордовую мякоть, тошнотворно сладкую, — только чтобы Лера была довольна. Они вместе жевали ириски и курили в конце длинного и узкого больничного коридора.

Как-то в один из дней больничного заточения к ней в палату вместо Леры заглянул Кирилл. Дверь, приоткрывшись, как-то удивленно скрипнула. Вика обернулась; время близилось к пяти, а это значило, что дверь ошибается, удивляться здесь нечему — Лера всегда приходит в пять часов. Кирилл, прищурившись от яркого света — дверь в палату располагалась точно напротив окна, — сразу не смог разглядеть Вику, сидящую в изголовье больничной кровати с книжкой на коленках. Зато Вика, наоборот, сразу и отчетливо увидела его. Увидела, удивилась, улыбнулась, немного испугалась. Она сразу почувствовала себя провинившейся школьницей или просто нашкодившим щенком…

— Кирилл! — Она сползла с кровати и принялась водить босыми ногами по полу в поисках тапочек.


Кирилл пришел с большим полиэтиленовым пакетом, который они оставили в палате, а сами отправились в коридор — как выражалась сама Вика, «курить и говорить».

— Я разбила твою машину.

— Я сразу понял, что ты сумасшедшая. Сразу, как только тебя увидел. Помнишь, когда ты возникла на пороге и сказала, что у твоей бабушки была точно такая же квартира, как у моих родителей. Я подумал — она сумасшедшая.

— Наверное, — ответила Вика вполне равнодушно.

— Ты ее не разбила. Просто немного покалечила, но ее уже отремонтировали. Теперь как новая.

— Остается только сказать мне спасибо. Кстати, а где Лера?