Поэтому она и предпочла не разглашать то обстоятельство, что каждую пятницу, вечером, по требованию Бэрона она должна проводить один час наедине с двадцатидевятилетним Тайлером Парнеллом. Это же не вечно будет продолжаться! А она уж постарается при встречах с Парнеллом напускать на себя такого холоду, что он скоро и сам потеряет к ней всякий интерес.

Юным любовникам, которые после того первого соединения ежедневно предавались пылким объятиям на берегу Пуэста-дель-Соль, легко было позабыть обо всем и обо всех, кроме них самих. Здоровые, молодые, ослепленные любовью и ликующе-счастливые, они и не догадывались, что не только их невинность ускользала от них, пока жаркие дни индейского лета уступали место прозрачным, прекрасным дням осени.

Вместе с летом умирали также юность, доверие и счастье.

Началом конца стал один из холодных октябрьских вечеров, наступивший после самого дивного дня, какой им только был отпущен судьбой. Луис, лежавший без сна у себя в постели и поглощенный мыслями об Эми, почувствовал, как нарастает в нем внезапная тревога. Поднявшись с кровати, он натянул штаны и вышел прогуляться.

Шагая вдоль стены большой асиенды, он оказался около западного патио. Патио Салливенов. И тут, при ярком свете луны, он увидел Эми в компании Тайлера Парнелла. Пораженный в самое сердце, он молча повернулся, добрался вновь до своей комнаты и заметался из угла в угол, терзаясь ужасной душевной болью.

Все еще могло бы наладиться, если бы юная пара имела в своем распоряжении хотя бы один день. Эми сказала бы Луису правду, что Бэрон ее шантажирует. Что ей никакого дела нет до какого-то Тайлера Парнелла.

Но эта возможность ей так и не представилась.

Глава 11

—Выиграл!

Единственный глаз Педрико Вальдеса искрился радостью, когда тот торжествующе взглянул через стол на своего удивленного партнера.

— Выигрыш-то мой, Патрон, — сказал он снова и гордо сложил руки на груди.

Не в силах этому поверить, Уолтер Салливен покачал седеющей головой. Вот уже больше десяти лет они с Педрико Вальдесом каждый вечер играли вдвоем в домино. И за все эти годы ни разу не случалось, чтобы у него на руках оставалось так много очков.

— Подловил ты меня наконец, Педрико, — признал он, широко улыбаясь; две неиспользованные костяшки так и лежали у него на ладони.

— Точно! — отозвался довольный слуга. — Сколько там у вас, Патрон? Хорошо бы побольше!

Он вынул перо из чернильницы и потянулся за белым листком, стремясь поскорее записать счет. Он ждал. Уолтер Салливен не произнес ни слова. Педрико вопросительно взглянул на хозяина и увидел на багровом лице владельца ранчо выражение невыразимого ужаса.

— Господи помилуй, Патрон! — воскликнул Педрико, уронив перо. — Что это с вами?

Перепуганный Педрико вскочил так резко, что опрокинул свой стул, и поспешил обогнуть стол, по пути вопрошая, что стряслось. Но Уолтер Салливен не мог говорить. Он судорожно хватался за сердце, и боль искажала его лицо. Хозяин задыхался и хрипел; глаза его закатились… и он обмяк в своем кресле. Он умер от сердечного приступа. В его крупном кулаке все еще были зажаты две костяшки домино.

Дубль шесть и пять — шесть.

Под убийственными лучами техасского солнца, отвесно падающими на землю, на маленьком ухоженном кладбище Орильи между двумя своими братьями стояла Эми. Прямо перед ней находился массивный бронзовый гроб с телом ее отца. Падре, местный священник, в черном облачении отслужил по-латыни панихиду; скотники, ковбои, а также горожане из Сандауна воздали покойному дань уважения. На глазах у многих блестели слезы.

Хотя солнце стояло в зените, Эми чувствовала странный озноб; горе у нее мешалось с изумлением. У нее в голове не укладывалось, что такой энергичный и полный жизни человек, как ее отец, мог столь внезапно уйти из этого мира. Короткая панихида подошла к концу. Эми выступила вперед.

Она наклонилась, набрала горсть сухой техасской земли, которую так любил покойный отец, и медленно рассыпала ее над гробом. Подняв с лица черную вуаль, она нагнулась, прижалась губами к крышке гроба и беззвучно произнесла: — Спи спокойно, отец. Орилья в хороших руках.

В течение всего этого долгого жаркого дня посетители заполняли многочисленные помещения нижнего этажа асиенды. Магделена, Роза и Педрико сновали среди гостей, разнося на серебряных подносах прохладительные напитки. В обоих обеденных залах были расставлены длинные столы с разнообразной едой, чтобы могли подкрепиться те гости, которые намеревались задержаться подольше.

Эми, которой надлежало выполнять обязанности хозяйки дома, справлялась с ними вполне успешно: стоя между братьями, она пожимала руки и принимала соболезнования. Но ее синие глаза все время обегали толпу в поисках Луиса. В конце концов она углядела иссиня-черную шевелюру и темное красивое лицо. Но Луис не смотрел в ее сторону.

С грустью отметив это, она вернулась к своей печальной роли как раз вовремя, чтобы поприветствовать Дугласа Кроуфорда — рослого, крепко сбитого рыжеволосого хозяина соседнего ранчо — и его беременную жену Ширли. Эми поблагодарила молодых соседей за их приход и выслушала подобающие случаю слова сочувствия.

Она вздохнула с облегчением только поздно вечером, когда Педрико закрыл дверь за последним из отъезжающих посетителей. Сразу же укрывшись в уединении своей комнаты, Эми скинула несносную черную одежду, ополоснулась в ванне с прохладной водой, надела чистую сорочку, легкие панталоны и кружевную нижнюю юбку и устало присела на кровать.

Голова у нее раскалывалась и в глазах щипало, когда она вытянулась на кровати, чтобы дать себе отдых. В том подавленном состоянии, в каком она пребывала, ей отчаянно не хватало Луиса… чтобы он поддержал ее и утешил. Чтобы он любил ее.

«Завтра, — пообещала она себе самой, глядя в темноту, — завтра мы поедем к реке».

Но для Эми и Луиса никакого «завтра» уже не было.

У высокого парадного окна отцовской библиотеки стоял Бэрон Салливен, его душили злоба и мстительное нетерпение. Он провожал взглядом тележку, которая удалялась от дома по длинной подъездной аллее, оставляя позади себя облако пыли. Лошадьми правил Педрико; позади него сидели Магделена и Роза.

Бэрон отослал всех троих в Сандаун, поручив им развезти по разным домам корзины со снедью, оставшейся от поминок. Он не хотел, чтобы слуги путались тут у него под ногами. Ему предстояло свести кое-какие счеты.

Бэрон высвободился из черного траурного сюртука, сорвал с шеи галстук, расстегнул жесткий белый воротник и закатал рукава рубашки. Он велел Лукасу, чтобы тот принес ему моток крепкой веревки и пастушеский кнут, который всегда хранился у него под кроватью.

Пока Лукас торопливо выполнял полученные от брата инструкции, Бэрон снял с вешалки потертый отцовский ремень с пистолетами и вынул из кобуры украшенный резьбой шестизарядный «Роджерс и Спенсер». Зарядив пистолет, он засунул его за пояс своих темных брюк.

Вернулся Лукас, и Бэрон небрежно повесил смотанный черный кнут и веревку себе на левое плечо, а потом взглянул на брата.

— Другого такого случая у нас не будет, — решительно заявил он, и его голубые глаза холодно блеснули. — Давай-ка спустимся и потолкуем по душам с полукровкой.

Лукас вполне одобрил этот план:

— Сдается мне, ты уже кое-что припас в уме для мальчика-любовничка.

Уже на пути к выходу из библиотеки Бэрон бросил через плечо:

— Это точно, что припас. Предложение убраться вон из Орильи. — Он направился к лестнице. — Но сначала я хочу послушать, как он будет исповедоваться в своих грехах.

В восточном патио не было никого, кроме Луиса. Его черный пиджак от костюма был переброшен через спинку ажурного металлического стула, а сам он в белой рубашке, расстегнутой на груди до пояса, лежал на мягком желтом шезлонге. Откинувшись на спину, заложив руки под голову, он предавался грустным размышлениям; кончался октябрь, и все выглядело чрезвычайно уныло, хотя солнце и светило вовсю. Мрачный и подавленный, он отчаянно стремился к одному: получить возможность поговорить с Эми.

То был понедельник, а они не были наедине с пятницы. В пятницу вечером он видел ее в обществе Тайлера Парнелла. Неужели она его обманывает?

Краешком глаза он успел уловить какое-то движение и резко повернул голову. Быстро, как кошка, он вскочил — и увидел приближающихся к нему братьев Салливен. Выражение холодных голубых глаз Бэрона не сулило Луису ничего хорошего, это было очевидно.

Его высокое тело напряглось, темные глаза блеснули, и он поинтересовался:

— Что вам угодно?

Беседа оказалась короткой.

Выхватив пистолет и направив его прямо в грудь Луису, Бэрон ответил:

— Чтобы ты немедленно — и навсегда — убрался из Орильи. Начиная с этого момента все совершалось столь быстро для разговоров не оставалось времени. Лукас стремительно метнулся вперед и толкнул Луиса к выходу из патио с такой силой, что Луис потерял равновесие. Он споткнулся о белый металлический столик, который от этого свалился вместе со всем, что на нем стояло. И хрустальный кувшин с водой, и стаканы, ударившись о грубый кирпичный пол, разбились вдребезги.

Приземлившись среди осколков стекла, Луис порезал ладони и лицо.

Но он этого даже не почувствовал.

Не помня себя от негодования, он вскочил на ноги с ловкостью акробата и бросился на Лукаса с поднятыми кулаками, игнорируя направленный на него ствол пистолета. Ему удалось двинуть Лукаса прямо в подбородок, но это весьма напоминало попытку мелкого насекомого ужалить медведя-гризли. Разъярившись, Лукас обрушил мясистый кулак на левую скулу юноши, и тот снова растянулся на полу.

Луис почувствовал вспышку огненной боли у себя в голове. Как ни был он ошеломлен, он попытался подняться на ноги, и в этот момент из дома торопливо вышел дон Рамон, услышавший шум потасовки.

Дон увидел, как жестокий удар Лукаса сбил Луиса с ног; увидел Бэрона с пистолетом в руке, с веревкой и смотанным кнутом на плече. Его обуял ужас, и он попытался образумить осатаневших братьев, умоляя их пощадить его единственного сына. Он был немедленно наказан за непрошеное вмешательство, получив резкий удар тыльной стороной руки Лукаса, пришедшийся ему в лицо. Из рассеченной губы Дона хлынула кровь. Он качнулся назад, но усилием воли заставил себя удержаться на ногах. Он видел только одно: нацеленный пистолет. И обратился к Бэрону, взывая к его здравому смыслу. Бэрон не стал слушать.