Сисейру не стал задерживать Отавиу в больнице, считая, что дома тот сможет восстановиться гораздо быстрее. Но Отавиу вообще не чувствовал себя больным и, едва вернувшись домой, сразу же собрался на работу — продавать хот-доги.

Все домашние в испуге принялись отговаривать его, а он не мог взять в толк, чем они так обеспокоены.

— У меня же ничего не болит! Почему я должен сидеть без дела и тем более лежать в постели?

Никто не решался сказать ему правду, и тогда Жулия взяла всю ответственность на себя.

— Папа, у тебя был тяжелый приступ. Ты потерял сознание, упал. Поэтому мы и хотим, чтобы ты сейчас не перенапрягался, не утомлялся.

—  Да меня как раз безделье утомляет! А на работе я отдыхаю!

— Но хотя бы временно ты все-таки должен поберечься. Я обещал доктору Сисейру, что дома у тебя будет щадящий режим, — поддержал Жулию Алекс.

—  Вам вообще не следовало везти меня в больницу! — ответил на это Отавиу. — Подумаешь, велика беда — голова закружилась! Ну и что? Стоило ли так суетиться? Даже у Сели бывают головокружения. А в моем возрасте мне сам Бог велел испытывать подобные недомогания.

— Нет, папа, ты нас очень напугал! У тебя был серьезный приступ. Ты просто ничего не помнишь, — сказала чуть больше, чем следовало, Сели и умолкла под строгими взглядами сестер.

Но Отавиу этого оказалось достаточно, чтобы заподозрить их в каком-то сговоре.

— Скажите мне правду, что со мной случилось на самом деле! — потребовал он. — Чем я вас так напугал? Я не просто упал в обморок, а перед этим еще что-то натворил?

Все наперебой стали говорить, что ничего страшного он не натворил, и кое-как им в тот раз удалось развеять подозрения Отавиу. В итоге он даже согласился побыть несколько дней дома и не нарушать предписания врача.

Вечером, однако, произошел досадный инцидент, переполошивший всех в доме. Отавиу наскучило оставаться не у дел, и он решил усовершенствовать рецепт соуса для хот-догов, добавив туда еще один компонент. Его пребывания на кухне никто не заметил, хотя он возился там около часа. Когда же соус был готов, Отавиу решил позвать для дегустации Алекса и Онейди. С таинственно—  заговорщицким видом он направился к ним в комнату, рассеянно помахивая острым ножом, которым только что резал помидоры.

По случайному совпадению Онейди как раз в этот момент обралась выйти из своей комнаты. Открыв дверь, она увидела прямо перед собой Отавиу — с ножом в руке!.. Вопль, который издала в испуге несчастная Онейди, огласил весь дом. К месту происшествия одна за другой сбежались дочери Отавиу. Они подумали, что их отец опять упал в обморок, а он оторопело стоял, держа в руке нож и не понимая, отчего вдруг так пронзительно закричала Онейди.

Алекс тем временем успел выйти из шока и, заслонив своей мошной фигурой жену, осторожно вступил с Отавиу в переговоры:

— Дай мне этот нож, Отавиу. Зачем он тебе?

—  Нож? — удивился тот. —  Ах, да… Нож… Возьми! А зачем он тебе?

— Ну, так, на всякий случай, — пробормотал Алекс, с опаской принимая нож из рук Отавиу. — Ты же почему-то пришел с ним сюда…

Отавиу начал что-то говорить про соус и внезапно умолк, потрясенный своей догадкой. Ему, наконец, стало ясно, чего так испугалась Онейди.

И как ему ни внушали потом, что у Онейди был всего лишь обычный испуг и нож тут не сыграл никакой роли, Отавиу с той поры стал бояться сам себя.

— Наверно, я действительно в момент затмения сделал что-то ужасное, только вы от меня это скрываете. — Повторял он. — А если так, то вам опасно находиться со мной под одной крышей.

Эта мысль, глубоко засевшая в сознании Отавиу, не способствовала его выздоровлению. Он замкнулся в себе, стал чуждаться Алекса и дочерей, а Онейди и вовсе обходил стороной, поэтому не мог появляться даже на своей любимой кухне.

В связи с такими неприятными изменениями в поведении отца Жулия сказала сестрам:

— К сожалению, теперь уже ясно, что на скорое выздоровление папы надеяться не стоит, и мы должны заботиться о том, чтобы ему не стало еще хуже. Та вспышка ярости, которая была у него недавно, скорее всего, уходит своими корнями в далекое прошлое, когда в день смерти дедушки он упал и потерял память.

— А при чем тут ярость? На что ты намекаешь, сестричка? —  недовольно, даже с угрозой, произнесла Бетти, давая понять Жулии, что не позволит ей бросать тень на доброе имя отца.

—  Ты напрасно горячишься, — Ответила ей Жулия. — Папа дорог мне так же, как и тебе. Однако следует признать, что наш отец, как и любой другой человек, весьма далек от совершенства. Но мы все любим его, и нам только надо подумать, как ему сейчас помочь,

—  Раньше папе нравилось подолгу со мной беседовать, а теперь я вижу, что это его тяготит, —  сказала Бетти. — Ну, я стараюсь ему не докучать,

— А меня как раз и беспокоит его стремление к уединению, — Продолжала Жулия. Он ведь по натуре человек общительный. А мы запретили ему работать, вот он и сник. Мне кажется, это была ошибка. Пусть лучше он продает хот-доги, общается с людьми. Что вы на это скажете?

— Может, ты и права, — пожала плечами Бетти. — Хотя работа не самое лучшее лекарство. Ему бы в кого-нибудь влюбиться! Ведь он у нас мужчина страстный. Вот пусть бы и направлял свою страсть в здоровое русло. Тогда бы любовь вытеснила в нем ту злосчастную агрессивность.

Жулия согласилась с сестрой, но заметила, что любовь, как известно, не приходит к человеку по заказу.

— Это дар. Или — испытание, которое нам посылает сам Господь, — добавила она после паузы, и Сели, напряженно молчавшую во время всей беседы, вдруг прорвало:

— Господи, прости меня! Прости! Пошли моему папе выздоровление!

Слезы брызнули из ее глаз, и она, как всегда в подобных случаях, убежала к себе в комнату.

— Что это с ней? Я вроде ничего такого не сказала… — растерянно промолвила Жулия.

— Мы затронули самую болезненную для нее тему — любовь, — пояснила Бетти. — А наша монахиня, похоже, согрешила с Тьягу.

—  Ты отдаешь себе отчет? — уставилась на нее Жулия. — Откуда у тебя такие сведения?

— Интуиция плюс некоторые наблюдения! Попробуй с ней поговорить сама, мне она не открылась.

Жулия отправилась к Сели и сказала, что не оставит ее в покое, пока та не признается, в чем считает себя виноватой.

Сели ни за что не хотела выдавать свою тайну, однако Жулия все же переупрямила ее. Сели, наконец, сдалась

— Ладно, я расскажу тебе все, я дала обет ради здоровья папы. Но нарушила его, и Господь наказал папу!

— Бред какой-то! — возмутилась Жулия. — Господь не может быть таким тираном, чтобы наказывать папу! Тем более — наказывать из-за твоей глупости! Что это за обет? Поясни подробнее.

—  Я пообещала Господу, что, если папа выздоровеет, я стану монахиней.

— Это больше похоже на ультиматум, чем на обет, — заметила Жулия. — Ты не находишь, что в тебе говорит гордыня? Надо же было додуматься до такого: поставить условие самому Господу Богу!

— Нет, это не ультиматум. Я молила Господа послать папе выздоровление! Но оказалась недостойной Его милости. Я сделала то, чего не должна была делать!

— Так… И что же это за проступок?

— Нет, не спрашивай меня больше ни о чем! — взмолилась Сели. — Этого я не могу тебе сказать. Мне стыдно даже вспоминать об этом! Но ты не волнуйся, я буду молиться за папу, как прежде, чтобы он поправился.

— Скоро и я буду молиться. За тебя, — мрачно промолвила Жулия. — Чтобы ты, наконец, образумилась!

Когда она пересказала этот разговор Бетти, та окончательно укрепилась в своих подозрениях:

— Сели отдалась Тьягу, лишилась девственности. Это же ясно как дважды два! Боюсь, она станет сеньорой Сан-Марино раньше, чем я!

Бетти, конечно, пошутила, говоря о том, что Сели первой выйдет замуж за одного из братьев Сан-Марино, однако в этой шутке была довольно большая примесь горечи. Ведь брак Бетти с Арналду по-прежнему существовал только в ее мечтах и планах. А сам Арналду об этом даже случайно ни разу не обмолвился, и Бетти до сих пор не могла с уверенностью сказать, любит ли он ее. Отношения с Арналду продолжались, оставаясь все такими же поверхностными ни к чему не обязывающими обе стороны. Он охотно развлекался с Бетти, всюду представлял ее как свою девушку, но душевной близости, доверительности и теплоты между ними не возникало. И Бетти это настораживало, удручало. Ей хотелось получить в лице Арналду не только мужа, но и друга. Такого, например, как Раул, к которому она шла с любой своей радостью и бедой, точно зная, что найдет там поддержку и понимание.

Как ни странно, похожая доверительность возникла у нее и в отношениях с Гонсалой — несмотря на то, что Бетти тут вела свою игру и не могла позволить себе предельной искренности. Правда, она с некоторых пор не скрывала от Гонсалы, что хочет стать женой Арналду, а та, в свою очередь, говорила: «Я всегда мечтала о такой дочери, как ты».

Таким образом, главное между ними было сказано, и теперь они общались почти как мать с дочерью.

Бетти была в числе немногих, кому разрешалось навещать Гонсалу в доме Флоры. Она тоже сделала попытку примирить родителей Арналду, но Гонсала кое-что рассказала ей о своей семейной жизни.

— Я никогда не была по-настоящему счастлива с Антониу. Мы жили в достатке, но не в любви. У Антониу всегда были на уме только его корыстные интересы. Детьми он не занимался, обо мне вспоминал, лишь, когда надо было идти на какой-либо светский прием. Он умел на людях изображать из себя любящего супруга! Нам очень многие завидовали, не знал, как мы с ним живем в действительности. А я долго подыгрывала ему, хотя чувствовала себя самой несчастной женщиной на свете. Поверь, никакое богатство не может заменить собой доверие и любовь, которые должны связывать супругов! Если между ними нет этих чувств — такой брак все равно когда-нибудь распадется.