– Одно время мне казалось, что и нам этого не избежать, – призналась Бренда. Тони знала о романе Бренды и Сэнди, об увлечении Джефа, из-за которого Бренда вернулась из Германии. – И дело было не просто в мимолетной интрижке, как у Джефа с той девицей из клиники. Мы стали чужими друг другу, просто жили в одной квартире. Для меня главным была моя карьера, Джеф занимался своей клиникой. У нас просто ничего не осталось друг для друга.

Тони кивнула.

– Знаешь, что мне сказал Так? Что ему даже не хочется заводить какие-то любовные отношения. У него на это нет ни времени, ни сил. – Тони отпила еще глоток чая. – Мы теперь свободны, но это не свобода, а какой-то ужас. Я иногда знакомлюсь на работе с каким-нибудь мужчиной. И нас тянет друг к другу. Я чувствую себя настолько свободной, что даже могу обсуждать с этим человеком все, что с нами происходит. Мы с ним задаемся вопросом, не помешает ли наша связь, если она зайдет далеко, деловым взаимоотношениям. И почти всегда приходим к выводу, что помешает. Мы выпиваем еще по рюмке, соглашаемся, что лучше ничего не начинать, пожимаем друг другу руку и прощаемся. Вот так, – сказала Тони. – Таков конечный итог всей этой шумихи о сексуальной революции. Разговоры и рукопожатия!

– Самое поразительное, что тебя это как будто и не очень огорчает. – Бренда налила Тони еще чашку ароматного чая.

– Не огорчает, – согласилась Тони. – Я свой выбор сделала. Я хотела блестящей карьеры, и я ее делаю. И я вполне удовлетворена своим выбором. Но знаешь, Бренда, я восхищаюсь тобой. Я бы не смогла отказаться от всего, что дает работа: от денег, власти, привилегий, радостных волнений, чувства принадлежности к делу. Это затягивает, как наркотик, – заключила она. – И, как наркотик, может оказывать побочное действие. Не всегда приятное. Например, можно оказаться лишенной семьи и остаться среди голых стен. И все-таки сомневаюсь, чтобы я смогла поступить так, как ты.

– Мне тоже плохо без работы. И не просто потому, что она приносит радость и удовлетворение, но и из-за денег. Сейчас все так дорого. Мы не привыкли кое-как перебиваться на одно жалованье, – сказала Бренда. – Перед тем, как я снова зебеременела, я пыталась получить работу в филиале «Ол-Кем» в Новой Англии. Я позвонила Диане Уайр… ты ее помнишь. Я ее все время опекала. Я взяла ее на работу, а когда уезжала в Германию, рекомендовала ее на мою прежнюю должность. Мне пришлось три раза звонить, прежде чем она мне перезвонила. Я спросила, нет ли подходящей для меня работы в какой-нибудь лаборатории в местном филиале, и она ответила, что нет, и все – ничего больше. Она не предложила поспрашивать и что-нибудь разузнать, не пообещала поговорить с друзьями из других компаний… ничего. – Бренда замолчала, уязвленная и обиженная.

– Помнишь, как женщины поддерживали друг друга в прошлые времена, – сказала Тони. – Когда все женщины держались вместе. Когда мы составляли сплоченное меньшинство. Теперь все по-другому. Экономика в упадке. Руководящих должностей очень мало, а для женщин их вообще практически нет, какую бы шумиху ни поднимали по этому поводу газеты. Тем немногим женщинам, которые все же оказались наверху, вовсе не нужна конкуренция, уж поверь мне.

Бренда вздохнула. К сожалению, Тони была права.

– Как бы то ни было, теперь я беременна и о работе речь уже не идет. И у меня другие проблемы… например, подыскать что-нибудь подходящее нам для жилья. Я всегда думала, что, когда у нас будут дети, мы переедем из этой квартиры и у нас будет дом. Я поискала, и хотя домов продается очень много, мы не осилим даже первый взнос, не говоря уже о погашении ссуды. Рейган сократил расходы на здравоохранение, и это уже сказывается на клинике, и Джеф боится, что может остаться без работы, – сказала Бренда. Пока она не бросила работу, она даже не понимала, как они с Джефом были избалованы, имея два жалованья, на которые можно было жить безбедно. Они думали, что так будет продолжаться вечно, и даже не отложили ни цента. И впервые в жизни Бренда, нервничая, чувствуя свою незащищенность и беспокоясь о будущем, наконец начала понимать, каково пришлось ее матери, когда умер отец. Как это было для нее страшно, как внезапно все на нее свалилось и как она не была к этому готова. – Когда появится еще ребенок, нам будет здесь очень тесно.

– А почему ты не продашь свои акции и на эти деньги не купишь дом? – спросила Тони. – Помнишь, те премиальные, которые ты мне дала, чтобы я для тебя их вложила в дело.

– А сколько теперь стоят эти акции? – спросила Бренда. Она никогда не принимала в расчет эти деньги: она хотела, чтобы они были отложены для Каро и ее братьев или сестер, которые могут появиться.

– Семьдесят тысяч долларов, – ответила Тони.

– Семьдесят тысяч долларов! – Бренда чуть в обморок не упала.

Она почти не слушала объяснений Тони. Исходная сумма, которую она вложила в компанию по производству кремниевых кристаллов для компьютеров, увеличилась в пять раз.

– Я продала эти акции и купила акции «Коноко». Когда «Коноко» перешла к «Дюпону», я забрала свою долю прибыли и купила акции нефтяной компании «Марафон Ойл». Вчера перед закрытием биржи они стоили семьдесят тысяч долларов.

– Господи! Тони! Ты – гений! – Бренда, несмотря на беременность, подпрыгнула от радости и сжала подругу в объятиях. – Представляешь, как удивится Джеф, когда я ему об этом скажу вечером! Нам, наверно, придется выбрать, что лучше: оставить эти деньги для детей или купить на них дом, в котором дети будут расти. Но по крайней мере это возможность выбора! Тони, ну чем я могу тебя отблагодарить?

Тони улыбнулась.

– Возможно, когда-нибудь я тебя попрошу познакомить меня с подходящим человеком, которого я могла бы полюбить.

Но когда Джеф пришел домой, у него было такое выражение лица, какого Бренда никогда прежде не видела.

– Клиника закрывается… рейгановские сокращения, – сказал он. – Я остался без работы, Бренда. Меня уволили…


Чем глубже Элен увязала в судебном разбирательстве, тем больше она ощущала гнев и бессилие отчаяния. Чтобы организовать защиту против изменившихся требований Джоанны, ей пришлось начать все сначала с адвокатами и консультантами.

– У меня уходят на это тысячи долларов, и это в то время, когда даже удержаться на плаву и то трудно, – жаловалась она Элу. – Иногда я думаю, что мне надо было поступить так же, как Софи, и продать «А Ля Карт», получить деньги, вложить их в акции и жить с дохода. Но беда в том, что я бы не знала, куда деваться от безделья. Я привыкла работать. Я люблю мою работу. Сколько можно путешествовать и развлекаться? Сколько можно заниматься массажем? Сколько можно ходить по магазинам? – Элен выглядела бледной и осунувшейся.

– Ты выглядишь усталой, – сказал Эл.

– Усталой? – переспросила Элен. – Да я просто выжата, как лимон.

– Ты не слишком устала, чтобы пойти в театр? – спросил он. – Один из моих клиентов – режиссер. Он поставил новую пьесу о чете Перонов. У меня билеты в театр. Ты свободна?

Когда Элен сидела в театре, следя за тем, как красавица Ева, будущая жена президента Аргентины, завоевывает своими песнями и танцами Хуана Перона, а вместе с ним и всю Аргентину, ее осенила настолько смелая и дерзкая идея, что она едва могла усидеть на месте от радостного возбуждения.

– Ты изумительно выглядишь, – сказал ей Эл, когда они выходили из театра. Элен порозовела, глаза ее сверкали, даже походка приобрела легкость и упругость. – Как будто ты прошла курс лечения и отдохнула!

А Элен взглянула на него своими блестящими изумрудными миндалевидными глазами и сказала:

– Ева Перон! Кэтрин Грэхэм! Эсте Лаудер! Голда Меир! Мэри Уэллс Лоренс! И я! Элен Дурбан!

И прежде чем Эл успел спросить ее, что это все, собственно, значит, она закинула руки ему на плечи и на глазах у людей, толпой выходящих из театра, поцеловала его прямо в губы.

– Спорим, что ты не сделаешь того же, когда мы будем наедине, – шутливо сказал Эл, когда поцелуй закончился.

– Спорим, что сделаю! – ответила она, и люди вокруг, многие из которых узнали Элен по ее выступлениям на телевидении, зааплодировали.


– Лью, ты никогда не думал о том, чтобы продать «Декор»? – спросила Элен. Она позвонила ему, как только добралась до дома, и попросила встретиться с ней как можно скорее. На следующее утро они завтракали у Лью в Манхэттене. Лью сидел в своем кресле, а Элен на месте Макса. Маленький телевизор «Сони» был настроен на программу АМ/США, звук приглушен. Пока Элен говорила, Лью отвлекся, глядя на ее изображение на экране.

Он покачал головой.

– Нет, конечно. С какой стати мне это делать?

– Чтобы защитить фирму.

– Защитить? – переспросил он, ничего не понимая. – От чего?

– От Джоанны, – сказала Элен.

– Да кто же ее купит? Компанию, которая влипла в судебный процесс?

– Я.

– Ты? – Лью изумленно заморгал глазами.

– Я, – повторила Элен и, протянув руку, выключила телевизор. Ей нужно было, чтобы Лью слушал ее с полным вниманием, не отвлекаясь.

– Что, если мелкая рыбешка проглотит крупную рыбку? Другими словами, что, если «А Ля Карт» купит «Декор»? Ведь «А Ля Карт» – это моя компания. Зарегистрированная как корпорация на мое имя. Если фирмой «Декор» владею я, у Джоанны нет оснований подавать иск. Ведь она же, слава Богу, не за меня выходила замуж. – Элен остановилась, ожидая от Лью ответа. Глаза ее блестели в предвкушении возмездия.

Лью, который давно восхищался Элен и любил ее, сейчас испытывал потрясение. Неужели она вечно будет его поражать и изумлять? Неужели она вечно будет притягивать его как магнитом?

– Оригинально! – сказал он, и в улыбке, которая медленно расплылась у него по лицу, просвечивало то же, что у Элен – предвкушение праведной мести. – Великолепно! Блестяще!


– Оригинально! Великолепно! Блестяще! – согласился Макс. – Но затея безумно дорогая. Где ты собираешься взять деньги?