Но ни о чем подобном он в этот вечер не думал, просто шел через рощу и, время от времени наклоняясь, выламывал из земли грибы; ножа у него не было. Сумерки еще не наступили, а ведро было уже почти полно, когда он услышал в дальнем конце рощи девичье восклицание и гул нескольких мужских голосов.

Это его насторожило. Парни из деревни Чисмена обычно держались от «Ласточки» в отдалении. Перед приездом студентов местный участковый пообещал им большие неприятности, если станут драки затевать, а ходить к студентам и не затевать драк было невозможно, вот и не ходили. Но мало ли что! Вчера не ходили, а сегодня пришли.

Андрей направился туда, откуда слышались голоса. Вскрик повторился. Он был сердитый и испуганный одновременно, это было ясно даже на расстоянии.

Когда Андрей добежал до поляны, с которой этот крик доносился, то увидел что и ожидал: девчонку из своей группы Лину и компанию из пяти чисменских парней. Лина стояла посередине поляны, а парни окружили ее и толкали от одного к другому. Не сильно, а со смехом, едва ли не с добродушным. Но выглядело это так резко, так как-то грубо, что принять происходящее за шутку было невозможно.

Да и Лина снова вскрикнула как раз в ту минуту, когда Андрей показался на поляне, и ничего веселого в ее вскрике не было.

– Эй, вы что? – крикнул он, подходя поближе.

Что произойдет дальше, легко было предсказать. Один из парней шагнул к нему, пнул ногой ведро так, что все грибы раскатились по траве, и поинтересовался, чего это он такой борзый, другой толкнул его в грудь и получил в ответ удар в скулу, третий подставил подножку, но Андрей не упал, а, устояв на одной ноге, ударил другой. Потом его, конечно, повалили на землю и стали избивать все впятером. Никаких навыков рукопашного боя, дзюдо или бокса у него не было, в могучих уличных боях стенка на стенку он не участвовал и даже никогда их не видел, его жизнь проходила иначе… В общем, опыт у него имелся только самый простой, на уровне школьных потасовок, а такой опыт был сейчас бесполезен. Через полминуты он почувствовал, что глаз заливает кровью, а в следующие полминуты – что избивавшие его парни бегут прочь, а от корпусов «Ласточки» слышен приближающийся топот множества ног.

– Ты живой? – спросила Лина.

Ее голос звучал на удивление спокойно. Только несколько хрипло, потому что все время, пока Андрея избивали чисменские, она визжала так, что он даже звуки ударов не слышал через ее визг.

Он сел и потрогал зубы. Целы. Голова гудит, но не сильно. Наверное, ногой по ней не ударили. А кровь-то откуда?

– У тебя бровь рассечена, – сказала Лина. – Поэтому крови так много. Они только крови и испугались.

Тут подбежали наконец однокурсники, девчонки стали причитать, парни – кричать, что сейчас всех найдут и всем покажут… Кто-то дал Андрею носовой платок, он прижал его к рассеченной брови, и кровь вскоре остановилась.

Лина в это время ясно и последовательно рассказывала, что произошло. Он слышал ее рассказ лишь краем уха, но и краем уха было слышно, что она описывает его поведение как что-то сродни самоотверженности д’Артаньяна. При этом в Линином голосе так же не слышалось волнения, как и в ту минуту, когда она спросила, живой ли он.

Руководитель «картошки», институтский физрук, пил беспробудно, в дела своих подопечных не вмешивался, и сообщать ему о случившемся не стали. Тем более обошлось же. Промыли рассеченную бровь перекисью водорода, заклеили пластырем. Лина, правда, сказала, что надо поехать в Москву и наложить швы, иначе останется шрам, но Андрей оставил ее слова без внимания.

А саму ее без внимания он не оставил. Она его, что называется, зацепила. И не столько даже своей красотой, совершенной и очевидной, сколько спокойствием в такой ситуации, когда сто девчонок из ста дрожали бы от ужаса, икали и рыдали. Она же в такой ситуации даже визжала функционально – просто звала на помощь наиболее действенным способом.

Тем же вечером, уже в сумерках, Андрей позвал ее прогуляться в роще.

– Не боишься? – спросила Лина. – Вдруг они опять придут. – Но тут же добавила: – А вообще-то правильно, что не боишься, бомбы в одну воронку не падают. Во всяком случае, подряд.

Ему приходилось слышать такое мнение, и он не был с ним согласен хотя бы потому, что с осторожностью относился к любым броским фразам. Но спорить не стал – ему было выгодно, что Лина так думает.

Они медленно шли по тропинке к пруду и разговаривали.

– А что ты подумал, когда стал меня защищать? – спросила Лина.

– В каком смысле – что? – не понял Андрей.

– Их ведь было пятеро. Силы явно не равны, ты не мог этого не понимать. Значит, чтобы против них пойти, ты должен был что-то такое подумать… Вот мне и интересно что.

– Ничего, – усмехнулся он. – Это не тот случай. Тут если подумаешь, то неизвестно еще, пойдешь или нет. А если просто сделаешь…

– То что?

– То, может, и сделаешь что надо.

– Интересная логика, – хмыкнула она.

– Обыкновенная формальная логика, – пожал плечами Андрей.

Когда в девятом классе у них ввели этот предмет, он изучал логику вдумчиво, даже на факультатив ходил. И был уверен, что сегодня не вышел за ее рамки.

Пруд зарос ряской, над ним склонились березы, все это выглядело как на открытке, а они сидели на берегу под водопадом золотых листьев и рассуждали о формальной логике.

Андрею очень нравилась Лина. Просто очень. Она сильно волновала его. Он притянул ее к себе и поцеловал.

– А бровь не заболит? – спросила она.

– Ну, я же не бровью, – ответил он.

Долго целовались, сидя на траве под березой. Но Лина только отвечала на его поцелуи, а сама была к нему безучастна. Андрей чувствовал это, и желание его от этого возрастало.

Первая близость с девушкой произошла у него два года назад. Правда, оба тогда быстро поняли, что это была случайность, только от нетерпения. Но нетерпение-то было у них взаимным… А сейчас со стороны Лины, которая нравилась ему несравнимо больше и той первой его девушки, и еще одной после нее, – Андрей не только нетерпения не чувствовал, но даже чего-нибудь вроде любопытства.

И это распалило его гораздо больше, чем если бы она была с ним страстна, как в фильме «Девять с половиной недель», который он посмотрел дома у приятеля тайком от его родителей.

Так, бесстрастно с ее стороны, они целовались минуту, две, пять… Потом Андрей почувствовал, что в Лининых плечах начинается какой-то трепет. Потом этот трепет прошел по всему ее телу, и оно выгнулось так, что ее грудь сильно прижалась к его груди. От этого у него захватило дыхание, и его поцелуи стали еще нетерпеливее.

Когда он стал расстегивать на Лине куртку и джинсы, пальцы у него дрожали и путались. Она отстранила его руки. Он замер, не понимая, что это означает, но тут она стала расстегивать все эти застежки сама, и он помогал ей. Или мешал, может… Это уже не имело значения, помогал или мешал – она ответила на его порыв, и эта победа над ее холодностью, над ее отстраненностью наполнила его таким восторгом, каким не могла бы наполнить податливость.

Так начался их роман. Если можно было назвать этим словом отношения, которые то прерывались, то восстанавливались снова. Прерывались без ссор, незаметно, и восстанавливались всегда тоже как-то естественно, будто иначе и быть не могло.

На память о той осени, кроме отношений с Линой, у Андрея остался шрам, приподнимающий бровь, и привычка всегда иметь в кармане перочинный ножик. В первую же свою поездку за границу – это был студенческий обмен с Кельнским университетом – он за огромные, просто немыслимые деньги купил настоящий швейцарский, бордовый с серебряным крестом, и никогда с ним не расставался.

Глава 6

Андрей еще в Чисмене заметил, что Лина выглядит как-то иначе, чем другие девчонки. Но сразу не понял, с чем это связано, тем более он так увлекся ею, что было не до мелочей. Лишь потом, уже в Москве, это стало ему понятно. В Лининой одежде, колечках и сережках, манере разговора – в ней во всей, в самой ее сущности – было то, что он условно обозначил как лоск. Даже ее холодноватое спокойствие было частью того лоска, той привычки ценить себя, которая давалась простой и очевидной вещью – ее богатством.

Богатство было, конечно, не ее, а родителей, но она пользовалась им с полным сознанием своего права это делать.

Когда Андрей понял это, их отношения не то чтобы разладились, но как-то… насторожились. Он узнал – не специально, а потому что на курсе это было многим известно, – что ее отец при советской власти работал в Совете министров, потом сориентировался в стремительно меняющейся действительности и занялся бизнесом. И не торговлей пирожками у метро, а настоящим бизнесом в химической промышленности. Вскоре он развелся с Лининой матерью, но с самой Линой отношения, наоборот, укрепил, к третьему курсу взяв ее на работу в свою фирму.

Андрей не следил за всем этим пристально, но узнавал от Лины новости ее жизни каждый раз, когда они опять сближались после более или менее длительной отстраненности – и в годы учебы, и потом, когда Менделеевка была уже окончена.

Сближения происходили бурно – не в смысле выяснения отношений, а в смысле физической тяги друг к другу, – поэтому ему бывало не до того, чтобы расспрашивать о подробностях. Он просто узнавал, что дела ее отца идут успешно, что от широты открывающихся перед деятельным человеком возможностей голову может снести, но у них с отцом не сносит…

Все это она рассказывала ему обычно в постели. Просто потому, что рассказать о своей жизни ей, наверное, хотелось сразу, а когда их в очередной раз прибивало друг к другу, то довольно долго они постель вообще не покидали – в квартире, которую отец купил ей у метро «Университет», или в тех, которые Андрей снимал после окончания учебы сначала на Сходненской, потом на Шаболовке. Поэтому все их разговоры в постели и происходили.

Пока она рассказывала, Андрей пил красное вино из круглого бокала на тонкой ножке, Линина голова лежала у него на плече, в руке она тоже держала бокал с вином, только с белым, которое любила больше красного. Слушал он ее не слишком внимательно: его память – не ума, а тела память – была заполнена картинами только что происходившего между ними, ее поцелуев, объятий, и он думал главным образом о том, что сейчас отставит бокал, возьмет второй у нее из рук и тоже поставит на пол, и все повторится снова, и снова не утолится телесный голод, который он чувствует, как только сходится с нею.