– Не уходи, – сказал он, хотя Тамара еще не двинулась с места. – Ты поймешь. Я тебе объясню.

И взял ее за руку, притянул к себе. Обнял второй рукой за плечи. Прижался губами к ее губам и стал целовать, крепко, так, что ей даже больно стало. Он будто выпить ее хотел – такой это был поцелуй.

Муж никогда не целовал ее так. Она поняла, что именно так он целует эту свою Илонку. Именно так выглядит с ней его вожделение.

Тамара продумала все: как заставит себя разговаривать с ним прежним тоном, как постарается реже видеть его, как будет притворяться ежедневно, ежечасно… Потому что невозможно ломать жизнь из-за того, что мужчину потянуло к свеженькому тельцу. Потому что Марина выросла с чистым, ясным взглядом на людей, и для нее будет ударом, если родители расстанутся, и не так еще отдельна от них ее жизнь. Потому что мама придет в отчаяние, а сердце у нее больное. Потому что сама она не хочет с ним расставаться, в конце концов!..

Все она продумала, но вот это – как она будет ложиться с ним в постель по очереди с Илонкой, – осталось вне круга ее мыслей. И именно это оказалось непреодолимо.

Муж целовал ее ново, безудержно, а она чувствовала, что ее сейчас вырвет. Горло сжалось спазмом, по всему телу судорогой прошло отвращение.

Тамара откинула голову назад, уперлась ладонями Олегу в плечи. Его протез не был особенно заметен, походка у него была потверже, чем у здоровых и молодых. Но отвращение, физическое отвращение придало Тамаре такую силу, что Олег, когда она его оттолкнула, упал на диван, оказавшийся у него за спиной.

Диван скрипнул, ухнул. Как та кровать, на которой разыгрывались страсти с Илонкой.

Тамара отшатнулась, задыхаясь. Вытерла губы ладонью.

– Я не могу, Олег, – сказала она. – Мне не сохранить… Не получится.

И, проговорив все это, сбивчивое, но ему, без сомнений, понятное, она выбежала из комнаты.

Ночь Тамара провела в «Украине». Эта гостиница оказалась ближайшей из тех, чьи названия пришли ей в голову, когда она села в такси. Войдя в номер, успела увидеть из окна сверкающую реку внизу, Москву в огненном ночном сиянии, а потом заснула, будто в обмороке, не только без сновидений, но, казалось, и без жизни.

Ночью ее телефон был выключен, а утром пришло сообщение: «Возвращайся домой. Я ушел».

Что это значит, было непонятно. Ушел на работу или совсем – из ее жизни? Как бы там ни было, Тамара поехала на Краснопрудную. Не в доме же из красного кедра ей теперь жить.

Открыв платяной шкаф, она обнаружила, что Олег ничего с собой не взял. Это не объясняло его планов. На работе у него была одежда на любой случай, от неожиданной командировки до, кажется, Судного дня. Да и купить все что угодно в случае необходимости не составляет труда.

Через три дня ей позвонил растерянный подрядчик и сообщил, что Олег Сергеевич переехал в дом, и непонятно, как в связи с этим вести работы, отделка ведь не закончена. Тамара ответила, что по всем вопросам следует теперь обращаться только к Олегу Сергеевичу, и, положив трубку, перевернула эту страницу своей жизни.

Все дальнейшее – расстроенная Марина, испуганная мама, сердитый папа – прошло по ее сознанию краем. Она собрала все силы для того, чтобы это было так, и это стало так. В конце концов, у дочки целая жизнь впереди, своя жизнь – привыкнет к изменению родительской. Родителям труднее будет воспринять перемену в Тамариной жизни как данность, но тут уж она ничего поделать не может. А с собой – может. Может взять себя в руки и возьмет.

Через неделю она обнаружила, что Олег, как было заведено, положил деньги на ее карту. Он делал это ежемесячно – переводил ей и Марине определенную сумму на обычные расходы, а на непредвиденные давал отдельно. Может, это давно уже и не он, а программа какая-нибудь делает. Что ж, пусть перенастроит программу.

«Он платил мне за то, что я была его женщиной, – подумала Тамара. – Оплачивал услуги, которые женщина предоставляет мужчине. Ну так теперь ему платить мне не за что».

Она понимала, что Олег может воспринять вернувшиеся от нее деньги как чрезмерно эффектный жест. Но ей было необходимо от них отказаться. Следовало разорвать все связи с ним, чтобы перевернуть страницу окончательно, и поскорее. Только после этого она сможет жить. Так что ничего нарочитого, чистый прагматизм.

У Тамары было немало драгоценностей. Олег не умел их выбирать, но часто просил ее, чтобы она купила себе что-нибудь от него в подарок – к Новому году, ко Дню рождения, на память о совместном путешествии или об отдыхе у моря… Только не бижутерию свою любимую, а бриллианты от какого-нибудь известного ювелирного дома или что-то подобное. Она улыбалась, слыша это от него. Но в результате у нее набралось достаточно вещей, которые, каково бы ни было их происхождение, определенно принадлежали теперь ей. Их она намеревалась продать.

После того как она вернула Олегу деньги с карты, он не подавал ей никаких знаков своей жизни. Марина пыталась что-то о нем рассказать, но Тамара попросила ее этого не делать. Знала только, что он поселился в доме из красного кедра с Илонкой. Может, с уже беременной – такие девочки обычно знают, что свои позиции следует закреплять.

Можно было сказать, что год ее жизни прошел как сон пустой; полтора года, вернее. А можно – что она привыкла к своему новому существованию. Случается гораздо худшее с людьми. Один шаг с тротуара – и удар грузовика, и жизнь меняется необратимо или исчезает совсем. А она живет. Да, живет. Хотя и приходится немножечко уговаривать себя, немножечко напоминать себе, что это именно жизнь.

В новогоднюю ночь Марина, которая уехала со студенческой компанией праздновать в Суздаль, позвонила и сказала, что папа в больнице, она выезжает, но непонятно, сколько будет добираться, потому что здесь сильная метель.

– Мама! – воскликнула она. – Поезжай к нему, я тебя прошу!

«Она просит меня как постороннюю. Как дальнюю родственницу, которую неловко отвлекать от праздничного стола, однако приходится за неимением других вариантов».

Но это не так.

Тамара поняла, что это не так, в ту минуту, когда услышала дочкин встревоженный голос.

Марина сказала, что он в ЦКБ. Новогодней ночью дороги были занесены снегом вровень с тротуарами. Тамаре казалось, что до Крылатского ехали бесконечно долго. Такси на территорию не пустили, потребовали оформлять пропуск. Тамара вышла из машины, не глядя ни на кого и никого не слушая, обогнула шлагбаум и пошла, а потом побежала по аллее к корпусу, где находилась травматология. Ветер бил в лицо, широкие снежные змеи вились под ногами.

– Не так все страшно, – сказал дежурный врач. – Сядьте. Воды выпейте. Да успокойтесь же вы! Ну, упал, да. Ударился. Пока не двигается, но это еще не значит, что с головой что-то серьезное. Или с позвоночником. Понаблюдаем. Пьяные часто навзничь падают, – добавил он. – Хоть на протезе, хоть на своих двоих. Себя не помнят, что поделаешь.

Тамара вошла в палату. Олег лежал неподвижно, голова у него была забинтована. Она забыла спросить, как он упал. Лицо не разбито. Как он мог быть пьяным? Никогда не бывал.

Но, подойдя к кровати, она почувствовала именно запах выпивки, притом крепкой и долгой. Что такое запой, Тамара знала с молодости, выросла ведь в богемной среде. Но у ее мужа ни запоев никогда не бывало, ни даже склонности к ним.

Она смотрела на его закрытые глаза, на темные тени под ними, на ввалившиеся небритые щеки. Что она чувствует, только жалость или что-то еще? Этого она не понимала. Но равнодушия к нему, но отдельности от него – того, что, она надеялась, должно прийти за год, – не было точно.

Тамара села на край кровати. Олег открыл глаза. Взгляд был мутный, тяжелый. Но направленный при этом на нее, на ней сосредоточенный. Тамара видела: ничто не имеет для него сейчас значения: ни больница, ни собственная неподвижность, – только она.

– Простишь меня? – спросил он.

Губы едва двигались, голоса почти не было слышно.

– Да, – ответила она.

А к чему было себя обманывать?


Тамара вспоминала это ночью, лежа под невесомым, как цветок лаванды, одеялом в «Нормандии», потом утром, складывая вещи в чемодан. Все это выстроилось в ее памяти в структуру последовательную и стройную: их разрыв, ее попытка забыть его, невозможность это сделать, прощение, его возвращение к ней и то, как постепенно они привыкали, прилаживались друг к другу снова, и наладили жизнь, и довольно гармонично наладили, хотя, на сторонний взгляд, и несколько странно, быть может.

И только вчерашним вечером Тамара поняла, какой ценой далась ей эта налаженная гармония.

Она погрузилась в нее как в Вечность. В ту самую Вечность, которую должен был из льдинок сложить Кай в чертогах Снежной королевы. В этой Вечности, в этой абсолютной гармонии не было отчаяния, но только потому, что не было в ней вообще никаких страстей. Ни любви, ни ненависти, ни возмущения, ни даже простого физического влечения. Да, и этого последнего не было теперь тоже, по абсолютной шкале не было, ни к мужу, ни к кому бы то ни было еще. И друг юности, с которым на мгновение показалось возможным что-то волнующее, ничем не смог Тамаре помочь.

А кто смог бы, что смогло бы? Она не знала.

Глава 13

– Тебе правда нравится?

– Конечно, ма. Я такого никогда не видела.

– Тебе идет.

– Такой любому пойдет.

– Нет, именно тебе, – покачала головой мама. – Он трогательный и ясный. Как ты.

Марина хотела засмеяться этим словам, но не засмеялась, а только улыбнулась.

Кулон, который мама купила ей в подарок в маленькой ювелирной лавке в Довиле, был действительно хорош. И уж точно необычен – цветок лаванды с эмалевыми лепестками. Маленький бриллиант был закреплен в середине венчика таким образом, что вздрагивал от каждого движения, даже от дыхания. Мама сказала, что это особенная техника – танцующий камень. И объяснила, почему такой кулон пойдет Марине, вызвав у нее улыбку. Не очень веселую, но тут уж ни мама, ни кулон ни при чем.