Оркестр потихоньку заводил новую песню, мягкую, но ритмичную мелодию, которая медленно заполняла весь зал. Джеймс взял одну мою ладонь в свою, а вторую положил себе на плечо. Он повел меня на пару шагов в сторону, раскачивая нас назад и вперед, затем сделал два шага назад и один шаг влево, а я следовала за ним, не сводя при этом глаз со своих ступней, вернее, с подола длинного платья.

– Не смотри вниз, – тихо сказал он.

Нехотя я подняла глаза. Джеймс выглядел так, будто с рождения только и делал, что танцевал на балах. Что, вероятно, могло быть правдой. Все-таки лучше бы я поучаствовала в репетициях, или хотя бы посмотрела пару уроков в Интернете, или потренировалась с Эмбер.

Джеймс вдруг наклонил голову, прижавшись губами к моему уху.

– Расслабься, – шепнул он.

Легко сказать. Но я пыталась. Я пыталась ослабить напряжение в руках и не так судорожно следить за тем, чтобы делать правильно все шаги. Я отпустила мысли и расслабилась – в точности как себе представляла, когда мы в первый раз примеряли костюмы.

Джеймс подхватил танец. Он мягко вел меня по паркету, и я чувствовала себя так, будто воспарила. Интересно, нам еще когда-нибудь представится случай потанцевать? Что произойдет, если я скажу, что с этого дня он больше не обязан участвовать в наших заседаниях?

Хотя я вообще не хотела этого, я вдруг почувствовала тяжесть в груди. Я пыталась игнорировать это, но тяжесть становилась все более гнетущей, чем дольше я думала о том, что после этого вечера будет между Джеймсом и мной.

– Что случилось? – спросил он и испытующе прищурил глаза.

– Я должна тебе что-то сообщить.

Бирюзовый взгляд Джеймса остановился на мне, он смотрел выжидательно и терпеливо, хотя я и видела искру подозрения.

– Я думала о том, что ты сказал в день моего рождения. Что это твой последний год, и потом… – Я откашлялась и почувствовала, как Джеймс вдруг напрягся. – Ну, в общем, я поговорила с ректором Лексингтоном. Мы сошлись на том, что тебе пора вернуться к тренировкам.

Его движения на какой-то момент стали медленнее, и он продолжил танец, как будто только заучивал хореографию.

– Что? – просипел он. Голос у него сразу охрип. Голос – это то, что всегда его выдает. Взгляд остается твердым, осанка прямой, а движения уверенными – но голос отказывается в этом участвовать. Если Джеймса что-то задело за живое, это сразу заметно по голосу. Так и сейчас.

– Я считаю, ты действительно круто вписался в команду и много привнес в обсуждения. И Лексингтон оценил твои старания. – Моим расслабленным тоном я хотела вообще-то добиться того, чтобы атмосфера между нами разрядилась, но произошло как раз наоборот. Глаза Джеймса потемнели, и в следующий момент он притянул меня к себе – теснее, чем полагалось в Викторианскую эпоху. Но танцпол был полон, и все танцующие заняты самими собой, так что никто не обратил на нас внимания. На нас и на тот факт, что Джеймс свирепым взглядом вышиб из меня дух.

Он снова подал голос:

– Ты…

Внезапно гирлянды погасли. Все разом. Пара оркестрантов ошиблись, и по залу разнеслись фальшивые ноты. А свет гирлянд – единственное освещение зала.

– Джеймс, клянусь, если это опять твои проделки, то я…

– Не мои, – перебил он. Я едва видела его лицо, но он, кажется, был растерян не меньше меня. Наконец он тихо выругался: – Надо бежать к распределительному щитку. Оркестр не может играть. Сейчас же весь вечер пойдет насмарку.

Я кивнула, и Джеймс крепче сжал ладонь. Мы вместе стали пробиваться сквозь растерянную толпу, я при этом чуть не наступила на подол собственного платья. Когда мы вырвались в коридор, я с облегчением вздохнула. Джеймс выпустил мою руку, пока мы шли по лестнице в подвал, и я держалась за перила. Я пыталась не думать о том, почему мне вдруг так болезненно стало не хватать его теплой кожи. В подвале было темно. Джеймс достал телефон и включил фонарик, чтобы осветить дорогу.

– Как холодно, – пробормотала я, обнимая себя руками. – И жутко. – Мне чудилось, что того и гляди из-за угла выскочит клоун, или монстр, или их гибрид.

Джеймс ничего не сказал, он направлялся прямиком к большому распределительному щитку слева по коридору.

– Вообще-то меня должно насторожить, что ты так хорошо знаешь, где он находится.

Джеймс нахально улыбнулся. Он открыл дверцу личным ключом и отступил на шаг в сторону, чтобы я тоже могла заглянуть внутрь. Два предохранительных автомата были выбиты, и когда Джеймс вскинул вверх их тумблеры, издалека до нас донеслись восклицания радости. В следующую секунду свет вспыхнул и здесь, внизу, с легким пощелкиванием неоновых трубок. Я вздохнула с облегчением. Джеймс снова закрыл распределительный щиток, и я тут же развернулась к выходу. Мне хотелось поскорее выбежать из этого подвала.

Подхватив подол платья, я стала подниматься по лестнице. Когда я была уже почти наверху, сзади меня удержал Джеймс:

– Погоди.

Я повернулась к нему и вопросительно посмотрела.

– Ты правда думала, что я могу устроить что-то подобное? – Он выглядел серьезно озадаченным, как будто не мог поверить, что я ожидала от него такое.

Но если быть честной, то… да, я ожидала.

Не знаю, что происходит между нами. И хотя мы в последние недели сблизились, это не значит, что я ему доверяю. Слишком уж много всего случилось раньше, и у меня в ушах до сих пор стояли их с Лидией угрозы. Я обещала Лин быть осторожной и придерживаюсь этого обещания.

– Ну, разве что на миллисекунду, – жалобно созналась я.

Он был озадачен.

– Ничего подобного я больше никогда не сделаю, Руби. Теперь я знаю, сколько трудов ты в это вложила и как много это значит для тебя.

Такое чувство, будто кто-то двумя руками сдавил мою грудную клетку, чтобы мне стало трудно дышать.

– Извини, – тихо сказала я. – Думаю, я просто испугалась, что опять получится так, как в начале учебного года.

Джеймс тут же отрицательно помотал головой:

– Нет.

Он поднялся на ступеньку выше, и теперь наши глаза оказались на одном уровне. Его лицо было так близко ко мне, что я смогла различить внутри радужки отдельные голубые крапинки и их темную окантовку.

Я не представляла, что будет, когда Джеймс перестанет появляться на собраниях группы раз в два дня. От одной этой мысли у меня перехватывало дыханье. Будет ли у него тогда вообще какая-то причина проводить со мной время? Он начнет тренироваться и тусить со своими друзьями куда чаще, чем за последние недели. Он ведь заметит, как сильно ему этого недоставало? Насколько больше удовольствия он получит, проводя субботние вечера с друзьями за выпивкой, вместо того, чтобы вместе со мной писать доклады о политической ситуации в Великобритании или о моих новых любимых манга?

Заметит ли он, как мало на самом деле вещей, где пересекаются наши миры?

Я так наслаждалась нашим общением и совсем не хотела его терять. Правда, боюсь, что в этой ситуации у меня нет права голоса. Нам обоим было ясно, какой мир он выберет в конце концов.

Теснота в грудной клетке становилась все сильнее. Может, будет легче, если я сама приму за него решение, пока он его не принял, причинив мне боль.

– Итак, это было последнее наше собрание в команде, – сказала я, глядя ему при этом в глаза. Сердце колотилось как сумасшедшее. Если бы он подошел чуть ближе, то наверняка бы услышал.

– Это верно, – тихо ответил Джеймс.

Какое-то время мы просто смотрели друг на друга. Потом одновременно сделали вдох, собираясь что-то сказать, и оба замерли. Воздух между нами был заряжен, а мой пульс бился с такой частотой, что я больше не могла вынести ни секунды. Я сделала первое, что пришло в голову: протянула Джеймсу руку.

– Было очень приятно работать с тобой, – выдала я как можно формальнее.

Джеймс сперва удивился. Потом в его бирюзовых глазах возникла эмоция, которую я уже видела, но так и не смогла разгадать. Теперь я знала, что она значит, – тоска.

Он взял руку и мягко сжал ее.

– Звучит так, будто ты со мной прощаешься.

В тот момент, когда до меня дошли его слова, я поняла, что он прав. И вместе с тем я заметила, что совсем не хочу этого. Я не хочу с ним расставаться. Наоборот, я хочу и впредь иметь возможность разговаривать с Джеймсом. Рассказать ему о себе больше и самой слушать, как он мне что-то доверяет.

Я хочу знать о тебе все.

Эта мысль овладела мной с такой внезапностью и силой, что в животе возникло то же чувство тоски, какое я видела в его глазах. Оно было настолько горячим и так быстро растекалось по венам, что я сильнее стиснула пальцы Джеймса. Не знаю, что со мной творится, но… ноги стали ватными, а рука в моей руке такой горячей. Каково было бы чувствовать ее на других частях тела? Я хочу большего, чем это соприкосновение. Я хочу как можно больше его. И это так больно.

– Джеймс…

– Да, – пробормотал он. И было заметно, что он так же растерян, как я.

Тут он притянул меня к себе, и я упала на него.

Долю секунды он смотрел мне в глаза, потом обхватил ладонью мой затылок.

И в следующее мгновение он прижался своими губами к моим.

Я больше ни о чем не могла думать. Голова отключилась, рациональных мыслей в ней больше не было, только жар, пронизывающий все мое тело. Я обвила его шею обеими руками и зарылась пальцами в волосы. Он начал страстно целоваться.

Целуется Джеймс в точности так же, как двигается и как вообще держится: самоуверенно и гордо. Он точно знает, что должен делать, точно знает, как прикасаться ко мне, чтобы загорелся огонь. Я почувствовала его язык внутри своего рта – Джеймс делал это без страха и сомнения – он стал играть с моим языком, отчего у меня едва не подкосились колени. Но если бы я начала падать, он успел бы подхватить. Его рука крепко обнимала меня, прижимая к себе. Я чувствовала жар сквозь свое громоздкое платье, но мне этого мало. Я хочу большего.

Я тихо постанывала, ладони скользили по его плечам и снова возвращались к шее и к вырезу на рубашке. Кожа у него шелковистая и теплая, и все во мне кричит и требует большего, большего, большего.