Передо мной к доске для заметок прикреплена карточка, которую Джеймс написал на день рождения. Его слова тогда так много значили для меня. Я и впрямь думала, что он написал их всерьез. Теперь казалось, что все, что между нами произошло, я выдумала. Как будто наши разговоры по телефону, те моменты, когда мы смеялись, поцелуй – все было плодами буйной фантазии.

Вдруг я почувствовала, что больше ни минуты не могу находиться рядом с этой карточкой. Я сорвала ее с доски, взяла черную ручку и написала первое, что показалось мне в тот момент осмысленным:

Джеймс,

пошел ты. – Руби

Я разглядывала свое произведение, склонив голову набок. Я написала эти слова ровно под его словами, и было больно смотреть на них и понимать, что мы действительно до этого дошли.

– Руби? – Эмбер сунула голову в комнату. – Папа приготовил ужин. Ты придешь?

Я кивнула, не в силах оторвать взгляда от карточки.

Эмбер подошла и заглянула мне через плечо. Она вздохнула и погладила меня по руке. Потом без лишних слов взяла из-за двери коробку и помогла убрать туда сумку. Сердце обливалось кровью, когда я положила карточку сверху и заклеила коробку.

– Я могу завтра по дороге в школу занести ее на почту, – тихо сказала она.

В горле застрял комок, и он становился все больше.

– Спасибо, – хрипло ответила я, когда Эмбер обняла меня.

Эмбер забрала коробку к себе в комнату, чтобы я ее больше не видела. Я благодарна ей за то, что она ничего не сказала про толстовку Джеймса, хотя я совершенно отчетливо видела, как ее взгляд на какой-то момент замер на ней. У меня не хватило душевных сил упаковать толстовку вместе с сумкой в коробку. И я отказываюсь думать о том, что бы это могло значить.

После ужина я легла в постель и уставилась в потолок. Этот вечер и эту ночь я отвела на то, чтобы выплакать все, что было между мной и Джеймсом. Чтобы мысленно попрощаться с другом, которого потеряла, сама не зная почему.

Но не больше. Я – попрежнему я, и я поклялась себе, что никто и ничто не заставит меня свернуть с пути. С завтрашнего дня все будет так, как было последние два года. Я сосредоточусь на школе и буду посещать собрания оргкомитета. Я буду ходить с Лин в столовую на обед. Я буду готовиться к собеседованию в Оксфорде.

Я снова буду жить в мире, в котором Бофорт, как и все остальные в Макстон-холле, не знают моего имени.

Джеймс

Руби просто чемпионка по самоустранению. Такое впечатление, что она наизусть знает мое расписание, лишь бы только нигде со мной не встретиться. Если наши пути все же пересекались, она проходила мимо уверенным шагом, не удостоив даже взглядом, обеими руками вцепившись в ремни зеленого рюкзака. Всякий раз, когда ее видел, я вспоминал карточку, которая, вдвое сложенная, лежала у меня в портмоне и которую я иногда доставал, когда тоска по Руби становилась нестерпимой.

Как и сейчас.

Когда это наконец кончится? Когда я снова смогу думать о чем-нибудь другом, кроме Руби? К тому же сейчас самый худший момент из всех возможных, чтобы отвлекаться на что-то. В четверг состоится тест Thinking Skills Assessment, и если я хочу получить хотя бы небольшой шанс, чтобы поступить в Оксфорд, я должен пройти его блестяще.

К сожалению, я не мог вспомнить ничего из того, что мы обсуждали с Лидией последние полчаса. Мы распечатали все задания для упражнений, какие смогли найти, расстелили их на полу в ее комнате и проработали одно за другим, пока не загудело в голове. Только что Лидия захлопнула книгу, которую листала в поиске ответа, и оперлась на локти. Она лежала на животе, подогнув ноги и покачивая ступнями в такт музыке, которая тихо играла фоном. Когда она вытянула руку, я молча подал ей пачку с чипсами, из которой мы вот уже час ели по очереди.

После этого я еще раз нежно провел пальцем по карточке Руби. Она совсем износилась, уголки загнулись. Я хотел снова засунуть ее в портмоне, но тут Лидия подползла ближе.

– Что это у тебя? – неожиданно спросила она и выдернула карточку быстрее, чем я успел среагировать. Я попытался ее отнять, но Лидия развернула бумагу и прочитала слова – мои и Руби. Взгляд сестры омрачился, и когда она подняла глаза, я увидел в них жалость.

– Джеймс…

Я выдернул карточку у нее из руки и снова сунул в портмоне, которое тут же спрятал в кармане брюк. После этого открыл книгу, которую Лидия только что отложила в сторону, и начал читать. Правда, буквы не складывались ни во что осмысленное, как я ни старался сосредоточиться.

Какого черта так колотится сердце? И почему такое чувство, будто меня застукали?

– Джеймс.

Я отрываюсь от книги.

– Что?

Лидия села, скрестив ноги, и начала скручивать волосы в неаккуратный пучок, который затем закрепила на голове резинкой.

– Что с этой карточкой?

Я пожал плечами:

– Ничего.

Лидия подняла бровь и бросила многозначительный взгляд на карман брюк, где только что исчезло портмоне. Потом она снова посмотрела на меня, на сей раз теплее:

– Что произошло между тобой и Руби?

Мои плечи окаменели.

– Понятия не имею, о чем ты говоришь.

Лидия тихо фыркнула и покачала головой.

– Я точно знаю, что ты чувствуешь, – говорит она после недолгого молчания. – Не надо притворяться передо мной, будто тебе плевать на ситуацию с Руби. У меня же есть глаза, Джеймс. Я вижу, когда другим плохо.

Я снова уставился в книгу. Лидия права – мне отвратительно. Просто вся моя жизнь – катастрофа, и я ничего не могу с этим сделать.

– Что больше всего тяготит, – сказал я, – так это то, что у меня поганая семья и что мысли о своем будущем я нахожу отвратительными.

Я чувствовал на себе сочувственный взгляд Лидии, но не мог поднять на нее глаза. Я боялся, что потеряю в этом случае последнее самообладание, что еще осталось у меня, а этого я не могу себе позволить. В доме, где у отца всюду глаза и уши и где я никогда не чувствовал себя по-настоящему защищенным.

– Руби тоже погано. Почему…

– На Руби я обратил внимание только ради тебя, – перебил я. – А больше в этом не было ничего.

Слова царапают горло и звучат абсолютно фальшиво. Я не мог нормально дышать, а взгляд Лидии был таким проницательным, что в груди становилось все тяжелее. В глазах возникло непривычное жжение, из-за которого я часто моргал и тяжело сглатывал.

– Ах, Джеймс, – прошептала она, взяла мою холодную руку и погладила большим пальцем. Не припомню, когда мы последний раз так прикасались друг к другу. Я некоторое время разглядывал ее бледные пальцы. Каким-то образом ей удалось этим простым жестом сделать так, что мне стало легче дышать.

– Я знаю, каково это, когда тебе не достается любимый человек, хотя ты знаешь, что он единственный, с кем эта жизнь могла бы быть хоть как-то терпима, – неожиданно сказала Лидия и крепко сжала мою руку. – Когда я познакомилась с Грэхемом, то сразу поняла, что между нами что-то особенное.

Я резко поднял голову. Лидия спокойно ответила на мой взгляд. До сих пор она ни разу не заговаривала со мной о Саттоне и моментально пресекала любую попытку диалога. То, что она все-таки заговорила об этом, знак того, что у меня не получилось утаить от нее отчаяние и боль. Тем не менее я благодарен ей за смену темы.

– Как вы вообще познакомились? В школе?

Она отрицательно помотала головой. Какое-то время казалось, что она подыскивает правильные слова. Я вижу, каких сил ей стоит рассказать эту историю. В конце концов, сестра вечно хранила эту тайну.

– Это было больше двух лет назад, вскоре после Грега, – начала Лидия, и меня одолела ярость. Грег Флетчер много месяцев подряд выдавал себя за друга Лидии, хотя на самом деле был редактором местной газеты. Он использовал Лидию и разбил ей сердце, только чтобы добраться до информации о нашей семье и фирме.

Я крепче стиснул руку Лидии.

– У меня тогда больше не было никакого желания… ни к чему, – продолжала она. – Я полностью замкнулась.

– Я помню. – Средства массовой информации набросились на нашу семью, как гиены, после разоблачительных историй Флетчера. Это было плохое время, и нам всем пришлось искать путь, как справиться с этим. Для меня это стал кокс и обилие алкоголя, их зловещая тишина и стена, сквозь которую ничто не проникало.

– Однажды вечером я просто страдала в отчаянии. Не с кем было поговорить, а это так необходимо временами. Мне исполнилось пятнадцать лет, я потеряла девственность с репортером, потому что оказалась наивна и поверила, будто на свете есть кто-то, кому я интересна. Не семейство Бофорт. Мне было ужасно. Я во всем винила себя и не понимала, как могла быть такой дурой.

Она сделала короткую паузу и глубоко вздохнула.

– В тот вечер я завела анонимный профиль на Тамблере. Мне просто хотелось высказать все, но чтобы это не имело никаких последствий. Мой первый пост был просто кучей путаных слов. Я писала, что чувствую и что хотелось бы родиться кем-то другим. Через день я получила очень милое сообщение на почту.

Я уставился на нее:

– Но ведь не от Саттона, нет? Или от него?

Она кивнула.

– Там была пара милых, сочувствующих слов, но в этой ситуации они значили для меня целый мир. – Легкая улыбка пробежала по ее губам. – И тогда мы начали регулярно переписываться. Мы говорили обо всем на свете, доверяли друг другу вещи, о которых раньше никому не говорили. Грэхем рассказывал мне об Оксфорде, конкуренции и постоянном давлении, которого он однажды не выдержал. А я о своем разбитом сердце и страхах перед будущим. Мы взаимно подбадривали друг друга. Разумеется, я никогда не называла ему настоящую фамилию и его фамилии тоже не знала. Несмотря на это, то, чем я с ним делилась, ощущалось реальнее, чем все остальное в моей жизни.

– Сумасшествие какое-то.

Она кивнула:

– Я знаю.

– И потом? – спросил я.

– Через полгода мы в первый раз созвонились. Разговаривали пять часов. У меня ухо болело потом полночи, так крепко я прижимала к себе трубку. Со временем мы стали разговаривать еще больше.