Наталья Шатрова - Спаси меня, мой талисман!

Недвига слушала, удивляясь: вроде сильная и умная женщина, не терпящая над собой власти, а так безропотно предана человеку, который, видимо, ее ни во что не ставил. Почему женщины так легко подчиняются мужчинам?

– Я рада, что мы встретились с тобою, – Недвига решительно перевела разговор. – Я о тебе много раз думала. Сначала часто тебя вспоминала, затем с годами забывать стала, а нет-нет да и придет на память наше путешествие. Как мы могли сразу друг друга не узнать? А ведь многие отмечали, что мы похожи. Сколько времени даром потеряно… Теперь все по-другому будет.

– Наивная ты, Недвига, – покачала головой Тенгиза. – Между нами пропасть, неужели ты не понимаешь? Сколько лет мы с тобой не виделись? Я давно привыкла обходиться одна, решать все своими силами, и никто мне не нужен.

– И ты совсем не рада? Вот ни капельки, нисколечко?

Слова Тенгизы поразили ее в самое сердце. Недвига не могла поверить, что сестра настолько стала равнодушной.

– Радости я действительно не испытываю, – усмехнулась Тенгиза, – хотя чувство какое-то в душе есть. Вроде ненавидеть тебя я перестала.

– Как ты можешь так говорить? – совсем расстроилась Недвига. – Ведь мы же сестры!

– Ну и что? Я теперь прыгать должна от счастья? Через тебя мне попало.

– Ты сама в этом виновата. Жила бы себе спокойно, как большинство тех рабынь, что тоже в стан были отправлены, никого не трогала, ничего бы не было…

– Ты не понимаешь, я в Итиль хочу, я дочь увидеть хочу. Раньше я думала: вернусь, каган в жены меня возьмет, подарками осыплет. А теперь кому я такая нужна? Как ты думаешь, я долго буду болеть?

– Не знаю…

Недвига не хотела расстраивать женщину. Тенгиза была изуродована до неузнаваемости, и шаман сказал, что после таких пыток она не выживет.

Тенгиза поняла.

– Ты думаешь, я умру? – спросила сурово. – Нет, не дождетесь. Я долго проживу и попытаюсь еще поквитаться с обидчиками. У меня они поплачут, умоются еще слезами…

Тенгиза попыталась встать, но тут же со стоном опустилась на ложе.

– Все тело болит, – пожаловалась она.

– Сейчас я тебе примочки сделаю, на раны положу, будет облегчение, – засуетилась Недвига.

Проснувшиеся домочадцы с удивлением увидели, как Недвига заботливо ухаживает за Тенгизой.

– Чего ты с нею носишься? – спросила старшая жена. – Тенгиза все равно уже не жилица на этом свете, а тебе бы самой силы надо поберечь.

– Она же страдает, мучается. А я почти поправилась.

– Сама виновата. Пусть спасибо скажет, что в вежу разрешили ее принести, а то за такое в степи могли оставить.

– Тенгиза сполна уже расплатилась, зачем же сейчас ее мучить, – поддержала Недвигу Рута, приподнимаясь со своей постели.

– Ишь, какие добрые рабыни у нашего вождя, – усмехнулась старшая жена, но больше ничего не сказала, махнув рукой.

Рабыни притихли. Тенгиза тоже молчала: не стонала, не жаловалась. Днем пришел шаман, смазал всем женщинам раны какой-то мазью, покряхтел, читая заклинания.

Вечером Недвига впервые после наказания уснула: располосованная спина больше не беспокоила.

Проснулась она от тихого шепота, зовущего ее:

– Недвига, Недвига, подойди ко мне.

Женщина нехотя поднялась: хотелось спать, глаза сами закрывались, – прошла к Тенгизе:

– Пить подать?

– Нет, – больная покачала головой, – мне ничего не надо. Я умираю.

– Ну что ты, – попыталась Недвига успокоить женщину, – с чего ты взяла? Все хорошо, ты поправишься. Завтра шаман придет…

– Нет, я чувствую, смерть рядом. Я ощущаю ее дыхание. Смерть холодная, неприятная, липкая… Если бы ты знала, как не хочется умирать весной. Кругом трава зеленеет, птицы поют, жизнь обновляется – и все это уже не для меня.

Недвига невольно поежилась. Тенгиза замолчала, закрыла глаза, переводя дыхание, затем, набравшись достаточных для продолжения разговора сил, прошептала:

– Подойди к моим вещам, Недвига.

Рабыня повиновалась, прошла в угол, где были сложены вещи сестры.

– Там ларец маленький, видишь?

– Да, – среди вороха роскошного тряпья Недвига действительно разглядела небольшой деревянный ларчик.

– Открой. Видишь крестик? Возьми.

Недвига бережно взяла маленький золотой крестик с изображением распятого человека.

Недвига подошла к больной, протянула крестик, но та покачала головой.

– Это тебе. Он – магический. Смотри, на нем какие-то непонятные слова написаны. Говорят, он счастье приносит. Только его постоянно носить надо, а я прятала.

Недвига поднесла крестик к сальному светильнику, вгляделась в слова, начертанные на нем.

– Тенгиза, это христианский крест. Все христиане такие носят. Ну не совсем такие, конечно, этот крест дорогой, не каждый себе позволить может. Я даже знаю, что здесь написано. Сейчас вспомню… Эти слова часто мой хозяин-грек повторял, когда я в Херсонесе жила. Да, точно: «Спаси и сохрани» – вот что написано.

– Ну, я же говорю, магический, – Тенгиза нашла в себе силы улыбнуться, но улыбка получилась жалкой, обреченной. – Я тебе его дарю…

– Я же не христианка, – Недвига попыталась отказаться от подарка, но, увидев, как болезненно сморщилось лицо сестры, поспешно согласилась: – Спасибо. Ты всегда была добра ко мне.

Тенгиза хмуро усмехнулась, помолчала, набираясь сил для дальнейшего разговора, затем поднесла к своим глазам руку, стала разглядывать на ней украшения.

Многие в стане завидовали ей: пальцы обеих рук Тенгизы были унизаны кольцами и перстнями, – все мужчины, которым она принадлежала, баловали ее, одаривая различными каменьями.

– Вот он, – Тенгиза сняла с пальца перстень, протянула Недвиге. – Смотри, какой красивый перстень. Камушек у него особенный: если будешь в него долго смотреть, увидишь свое будущее. Это изумруд. Он и счастье приносит, но только тем, кто душой и помыслами чист. А я стервой родилась, видимо, потому и умираю сейчас.

Недвига повертела перстень перед глазами. Холодно-зеленый камень в золотом обрамлении действительно казался таинственным.

– Перстень с секретом, – продолжала между тем Тенгиза. – Нажми тихонько на камушек, открывается углубление, в него можно что-нибудь прятать. Там яд был. Я его извела уже…

Недвига при этих словах содрогнулась, ей даже показалось, что перстень обжигает ладонь. Появилось желание отшвырнуть его, но, боясь обидеть сестру, Недвига, превозмогая себя, продолжала держать его.

– Недвига, я знаю, глупо думать, что ты когда-нибудь встретишь мою дочь, но все же, вдруг судьба смилостивится и случится чудо, ты увидишь мою девочку… Отдай перстень ей… Он дорогой, много рабов стоит. Это подарок кагана. Храни его.

– Хорошо, – на глаза Недвиги навернулись слезы.

– А теперь иди, я хочу побыть одна.

Рабыня отошла, прилегла на свою постель. Не заметила, как уснула.

Утром ее разбудил вскрик Руты. Недвига испуганно вскочила.

– Что кричишь, как ненормальная, – укорила старшая жена рабыню. – Мертвых не видела?

Недвига невольно повернулась в сторону сестры. Та лежала спокойно на спине, глаза закрыты, руки вытянуты вдоль тела. Поза до того безмятежна, что не верилось в ее смерть.

Недвига подошла к постели покойной. Постояла молча мгновение и не выдержала, слезы заструились по щекам. Чтобы скрыть их, она закрыла лицо рукавом рубахи.

Недвига сидела на берегу маленькой речушки и смотрела на быстро несущиеся воды. Удивительно: маленькие речки всегда шумные, пенистые, стремительно несутся в большую реку, а та степенно принимает их в себя, вбирает в могучую семью и катит размеренно и тихо.

Вот так и жизнь человеческая: в отдельности кипучая и суетливая, а в общей семье, в племени обыденная, незаметная. Обидно, что мало кого в стане обеспокоила смерть Тенгизы, наоборот, многие даже радовались втихую. Кровушки-то она попила вдоволь у бедных женщин, и дня не проходило без ругани и рукоприкладства. Но Недвига забыла обиды, нанесенные когда-то Тенгизой, и все в себя прийти не могла, все спрашивала у судьбы: почему же так получилось?

Тенгизу похоронили тихо, незаметно, и с ее уходом в мир иной в семье воцарился лад и покой. Кутай больше не дулся на Недвигу и снова стал требовать от нее ночных утех. Теперь он подобрел, чем очень обрадовал рабов, да и детей, внуков и их близких, и конечно старшую жену, на которой возмещал всю злобу последних месяцев. О Тенгизе он никогда не вспоминал: была жена, и нету.

Недвига с горечью думала, что и ее жизнь промелькнет незаметно, не оставив ни следа, ни памяти. Но, в общем, жизнь налаживалась – и это радовало ее, хотя о пережитом она не забывала. Вот вроде солнышко светит, и улыбнется Недвига теплому дню, но набежит тучка, и тень печали ляжет на красивое лицо.

Чаще стала задумываться о жизни своей. То ли возраст такой пришел – все вспоминается, переосмысливается. То ли встреча с сестрой душу перевернула, а только раньше-то и не думалось ни о чем, а теперь спать спокойно не может, все ворочается с боку на бок.

Не было дня, чтобы Недвига о дочери не грустила. Как там Ярина? Хорошо ли ей живется? Замуж, наверное, вышла, пора – семнадцать лет скоро. О Даре иногда вспоминала. Хоть и рос на глазах, а все же не кровный сынок, – и печали меньше. О муже-северянине вообще давно не думала. Сейчас даже сомневаться стала: а любила ли когда его? Уважала – да. Благодарна была, что купил, женой назвал, жизнь добротную подарил, хоть на время, но спокойную и безмятежную, можно сказать, счастливую. Но пора та миновала безвозвратно, и время новое наступило, совсем другое, непохожее на то.

В стане Недвига ходила печальная, потерянная – вроде и выполняла домашнюю работу, и придраться не к чему, но так, будто руки работали, а мысли далеко-далеко. Рута как-то не выдержала:

– Недвига, тебя подменили, что ли?

– Вот еще, с чего ты взяла?

– А с того, что после смерти Тенгизы ты совсем другая стала.