Когда я просыпаюсь, утреннее солнце усеивает стену пятнами света. Голова Эмми покоится у меня на груди, ее рот во сне слегка приоткрылся. Закинув ноги Ниллу на живот, она словно связывает нас, и все вместе мы образуем что-то вроде смазанной буквы Н на огромной двуспальной кровати.

С усилием отрываю взгляд от девочки.

Глаза Нилла тоже еще закрыты, однако улыбка, которая оказалась последним, что я видела вечером, так и не сошла с его лица.

Меня переполняет счастье, совершенно внезапно и абсолютно неожиданно. Из-за Эмми. Потому что она так лежит между нами, как будто все мы – одно целое.

И из-за Нилла. Потому что… потому что…

Похоже, он чувствует мой взгляд, и веки под темными бровями начинают подрагивать. А когда его глаза распахиваются, а легкая улыбка на лице становится шире, я нахожу ответ.

Потому что прямо сейчас голос сердца заглушает голос моего недоверчивого, израненного, глупого разума. Потому что я влюбилась.

Я тоже ему улыбаюсь.

* * *

Атмосфера по сравнению со вчерашним днем изменилась, и я надеюсь, что это не плод моей фантазии. Пусть Эмми и не стала общительней, но больше так упорно не избегает моего взгляда, а на вопрос Нилла за завтраком, хочет ли еще один тост, она отвечает: «Да», вместо того чтобы просто кивнуть.

На наше предложение перед обедом снова отправиться на прогулку по острову она реагирует менее безучастно, чем день назад.

– Вероятно, мы даже встретим Эльзу, – говорю я, расправляя серую куртку девочки так, чтобы она могла сунуть в нее руки.

Эмми застегивает молнию и аккуратно запихивает зайца между футболкой и ветровкой.

– Нобс тоже хочет встретиться с Эльзой, – объявляет она.

– Ну, тогда мы в любом случае обязаны найти Эльзу, – заключает Нилл. Он уже распахнул дверь наружу и стоит, окруженный яркими лучами солнца.

Бросив на него лишь короткий взгляд, Эмми марширует мимо отца на улицу, но Нилл воспринимает это почти философски. Чуть не задушившее его вчера отчаяние он, казалось бы, преодолел, в карих глазах читается новообретенная решительность.

Эмми идет впереди, а не плетется позади нас, и от всех этих мелочей сегодня утром у меня становится легче на душе.

Море насыщенно-синее и спокойное, а ветер не настолько сильный, чтобы полностью лишить нас солнечного тепла. Волосы Эмми словно ярко-рыжее пятнышко среди зеленых лугов и серых камней, она бродит по траве возле тропинки в поисках той единственной овцы, которая, быть может, подпустит к себе маленькую девочку.

Близость Нилла я ощущаю слишком отчетливо. Дорожка узкая, но никто из нас не обгоняет другого, чтобы двигаться по отдельности. Вместо этого то Нилл, то я шагаем по протоптанной тропинке, пока второй, как Эмми, сходит на траву. Мы практически прижимаемся плечами друг к другу, а редкие соприкосновения наших рук вовсе не случайны.

Первые пятнадцать минут мы держимся на почтительном расстоянии, но потом Нилл выдыхает и своими теплыми пальцами обхватывает мою ладонь.

– Если Эмми… – начинаю я.

– Эмми вчера видела, как мы целовались. Поэтому сегодня нет смысла прикидываться, что мы живем на одном маяке по чистой случайности, разве не так? – говорит Нилл. – Надо просто не торопиться, и вот это, – он несильно пожимает мою руку, – как раз первый этап из десяти.

Пока на заднем плане в ослепительных лучах солнца Эмми по какой-то непонятной причине тыкает Нобса мордочкой в траву, слова ее отца посылают волну мурашек вниз по моему позвоночнику, и в данный момент это кажется мне совершенно несвоевременным. Как бы там ни было, не удержавшись, я все же уточняю:

– Из десяти этапов?

– Может, даже из двенадцати.

– А что же было вчера? – смеюсь я. – Второй этап?

– Что-то типа того. Эмми, с Нобсом все в порядке? – кричит он.

– Нобс нюхает цветочки! – доносится в ответ, и теперь смеется уже Нилл.

На мгновение мой взгляд падает на наши сцепленные ладони. Как это часто бывает, куртку Нилл не надел.

– Ты так и не рассказал мне, что означают твои татуировки.

– Ну, это не так уж и потрясающе, – замечает, приподнимая правую руку. – Дерево я наколол вскоре после девятнадцатого дня рождения. После школы я не представлял, что делать со своей жизнью. Какое-то время просто плыл по течению, экспериментировал с алкоголем и запрещенными веществами и все больше скатывался в том направлении, которое неминуемо завело бы в тупик. Однажды мы с парой приятелей решили отправиться в кругосветное путешествие. В результате уехали мы не особенно далеко, но этот вояж все равно меня изменил. Почти два месяца я пробыл в Греции, работал там официантом в ресторане на курорте Селианитика – это деревня на северном побережье Пелопоннеса. Там неподалеку от пляжа росло старое оливковое дерево. По рассказам местных жителей в него минимум раз пять ударяла молния, но, несмотря ни на что, на нем каждый год вырастает пара-тройка оливок и появляются новые листья. Не очень много, конечно, их легко можно пересчитать, но это символично. Тату появилось за три сеанса в одной студии в Коринфе. Компас между корнями – это моя спонтанная идея. Он указывает путь. В Греции я наметил себе цели, а по возвращении в Ирландию начал воплощать их в жизнь.

– Какие цели?

– Я захотел стать татуировщиком.

Меня разбирает смех, и Нилл присоединяется ко мне. Эмми на секунду оглядывается на нас, после чего опять сосредотачивается на уроке биологии для Нобса.

– А ворон? – Теперь я заинтригована.

– Ворон… – задумчиво повторяет Нилл, – ворон отражает завершение отношений, которые много для меня значили, но все-таки оказались провальными. Девушка, с которой я тогда встречался, хотела постоянства. А еще домик на природе, две машины и стабильную зарплату. Она ненавидела мой салон, даже невзирая на то, что мы там познакомились. Я наколол ей бабочку, – ухмыляется он. – Женщинам нравятся бабочки.

При мысли о бабочке на своей коже я леденею.

– Это значит… – размышляю я вслух, – ворон – это ты? Возвращаешься к своему изначальному пути?

Нилл изумляется.

– Точно, – произносит он в итоге, – можно и так выразиться.

– Цепь – это твоя бывшая девушка?

– Только ей не говори.

– Хорошо.

– Спасибо.

– Вы еще поддерживаете связь?

– Нет, и уже довольно давно. Вскоре она познакомилась с парнем, разделяющим ее жизненную позицию, и я туда уже определенно не вписывался. А теперь ты, – внезапно добавляет он. – «Никогда, никогда, никогда не сдавайся». Договоренность с самой собой?

Я моментально жалею, что заговорила о татуировках.

– Да. – Пульс вдруг резко учащается, с каждым пролетающим мгновением дискомфорт лишь растет. Нилл был со мной так откровенен, однако все во мне противится тому, чтобы ответить ему с такой же искренностью. И хотя на пронзительно-синем небе еще светит солнце, мне внезапно становится холодно.

– Эльза! Там Эльза!

Голос Эмми разбивает купол, образовавшийся над нами с Ниллом. Девочка устремляется к пухлой, почти круглой овечке, несомненно, похожей на Эльзу. Но если вчерашнее животное стояло спокойно, то эта особь убегает прочь, по пятам преследуемая ребенком.

– Эмми! – зову я, поскольку толстая овца скачет по пригорку к утесам, а я не уверена, что малышка в данный момент отдает себе в этом отчет. – Не так быстро! Подожди нас!

Но она не слышит или решила снова меня игнорировать. Островки растительности на камнях обманчивы. Они плавно тянутся к небу и так же плавно понемногу спадают на скалы. Легко не разобраться, насколько близко ты подошел к краю. А если трава сырая от росы и скользкая, или если споткнешься о заросший мхом камень…

– Эмми! – рвется за дочерью Нилл. – Стой!

Сначала овца, а следом за ней малышка достигают самой высокой точки холма и пропадают из поля видимости, скрывшись за ним.

– Эмми! – ору я. Как и Нилл, я несусь так быстро, как только способна. Нельзя было отпускать ребенка так далеко от себя, проклятие, нам следовало догадаться, что при виде животных она забудет все предупреждения об обрыве!

От неожиданного детского визга я спотыкаюсь. Плашмя растягиваюсь на траве и тут же вновь вскакиваю, не давая времени телу оценить потенциальные травмы. Что стряслось? Почему малышка кричала?

– Эмми, – вырывается у меня. Паника без остатка выдавливает кислород из легких.

Нилл сильно меня обогнал, сейчас он уже на вершине, а у меня из глаз стремительно текут слезы. О черт. О, пожалуйста, нет. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, нет…

С той стороны раздается плач, и, когда я наконец забираюсь на холм и вижу склон, от облегчения у меня подкашиваются ноги. Эмми стоит на коленях чересчур близко к краю, но Нилл рядом и держит ее за руку. Овца же блаженно щиплет травку прямо у обрыва.

Последнюю пару метров я прохожу очень медленно, не отрывая внимательного взгляда от Нилла и Эмми, которая до сих пор отчаянно всхлипывает. Она поранилась? Что?..

– Нобс! – хнычет малышка, и пускай она не пытается вырываться, ладонь Нилла продолжает сжимать ее предплечье. Он поворачивается ко мне, а потом снова переводит взгляд на дочь.

– Эмми, – его голос звучит настойчиво. – Отойди вместе с Сиенной немного назад, ладно? Совсем чуть-чуть, на несколько шагов. А я взгляну, где Нобс.

– Что случилось? – спрашиваю я.

– Эмми упала, а Нобс… – Нилл смотрит на кромку скал.

Я прикрываю глаза. Нобсу этого не пережить.

Неуклюже опускаюсь на траву и протягиваю руки к Эмми. На четвереньках девочка подползает ближе и просто падает мне на колени. Ее всю трясет, она обеими руками так вцепляется в мои ноги, что я вздрагиваю. Ах, Эмми. Только не Нобс. Только не он тоже.

Нилл мелкими шажками продвигается вперед, а потом ложится на живот, чтобы выглянуть за острый край утеса. Затем отодвигается обратно.

– Он лежит там между камней. Отсюда нам его никогда в жизни не достать.

Эмми корчится еще сильнее. Судорожные всхлипывания превращаются в безудержные рыдания. Я беспомощно глажу ее по дрожащей спине. Глажу и глажу, пока она не выбивается из сил, а потом и вовсе затихает, и даже тогда я не прекращаю утешать ее. Нилл встает на колени возле нас, опустив голову и уперев кулаки в землю. Сейчас он выглядит как спринтер, который ждет стартового выстрела, но не слышно ничего, кроме прибоя, который где-то внизу обрушивается на скалы. И это единственный раз, когда меня не успокаивает его шум. Рано или поздно какая-нибудь волна доберется до маленького плюшевого заячьего тельца и утянет его за собой.