Внутри меня завязывается настоящая битва желаний. С одной стороны, я хочу все рассказать Ниллу. Он должен знать; после того как он доверился мне, у него есть на это право. Но, с другой стороны, я не хочу.

– Сиенна? – Нилл сильнее сжимает меня руками, и я зажмуриваюсь, как беспомощное существо, которым больше не собиралась быть.

Не хочу жалости.

Не хочу выглядеть бедной запутавшейся маленькой девочкой.

А прежде всего не хочу умножать все случившееся, сохраняя это в головах других людей.

Не хочу…

Внутри меня растекается чернота ночи, и в этой мгле нет ни одной звезды.

Пальцы Нилла нежно пробегают по моей щеке, стирая слезы.

– Только одно предложение, хорошо? Ты вовсе не обязана объяснять. Просто начни. И если дальше у тебя не получится, я не стану настаивать. Если не рассказывать о пережитом, то оно будет иметь над тобой слишком большую власть. – Теплая ладонь накрывает мой затылок, пролетают секунды, а я вслушиваюсь в сердцебиение Нилла.

– Мой отец – жестокий ублюдок, – роняю я неожиданно даже для себя. – Он бьет маму, нет, не просто бьет, он избивает ее до такого состояния, что иногда она несколько дней не может выйти из дома. А она… оправдывает его. Она его защищает. Любит его вопреки всему. – Делаю судорожный вдох. Если сейчас замолчу, никогда не смогу еще раз начать сначала. – Эпизодически их отношения выглядят абсолютно нормальными, случаются даже моменты, в которые кажется, что все хорошо… но это неизменно снова нас настигает. Он неизменно снова нас настигает. – Так много воспоминаний… они подкрадываются чересчур близко ко мне, становятся чересчур громкими. Нужно заглушить их хоть чем-нибудь. – Можно открыть окно?

Не задавая лишних вопросов, Нилл поднимается, а я остаюсь и пару мгновений ощущаю себя так одиноко, что едва сдерживаю слезы.

Потом он возвращается, садится на диван и вновь притягивает меня к себе. Звук его сердцебиения смешивается с шумом прибоя и свистом ветра.

– Тебя и твою сестру он тоже бьет?

– Пиппу он прежде никогда не трогал, – бормочу я. – Но с недавнего времени… она не все мне рассказывает.

Нилл колеблется всего секунду.

– А тебя он уже бил, – бесцветным голосом заключает он.

Хотя сейчас темно, мне хочется забраться под одеяло и свернуться калачиком. Меня переполняет стыд. Я понимаю всю его неуместность, но тем не менее он во мне уже прижился. Никто не должен видеть, как меня бьют. И все-таки именно такие картинки сейчас появляются перед глазами у Нилла. Я ненавижу отца и за это тоже.

– Не часто, – выдавливаю из себя наконец, чтобы смягчить следующие слова, хотя это и кажется невозможным. – Но из-за него я потеряла Фэй.

– Фэй?

Я… я была беременна, – резко выпаливаю, пока не успела передумать. – Он меня избил. И я потеряла ребенка, – сообщаю, и мне приходится сглотнуть несколько раз. Потому что меня тошнит, потому что я не хочу рыдать, потому что это было, есть и всегда будет больно.

– Ты… – начинает Нилл.

Пожалуйста, не произноси это вслух.

– Твой отец?..

В эти секунды, которые тянутся одна за другой, мне кажется, что сердце Нилла с такой же силой колотится в грудной клетке, как и мое собственное.

– Ну что же, тогда я скажу, – в итоге заговаривает он, причем очень медленно и размеренно, – что мы поедем в Талламор и объясним твоему отцу, что последствия не заставят себя ждать, если он еще хоть раз поднимет руку на твою мать или сестру. Или на тебя.

– Что? – Резко вскидываю голову, чтобы заглянуть в лицо Ниллу, но в темноте это оказывается невозможно. – Ты же не серьезно!

– Серьезней некуда.

– Нилл! И что конкретно ты сделаешь? Поедешь в Талламор и сам изобьешь моего отца?

– Звучит как план.

– Идиотский план! – Отстраняюсь от него, чтобы сесть прямо.

– Это единственный язык, который понимают такие люди, как он.

– Но это не мой язык! – колко отвечаю я. – И не твой тоже!

Еле заметное движение прямо передо мной, могу поспорить, что он передернул плечами. Именно в этот момент в памяти всплывает, как спокойно Нилл выдворил за дверь дебошира в «Брейди». И эта мысль – что Нилл не видит никакой проблемы в применении физической силы – не способствует разрядке внезапно накалившейся обстановки.

– Просто забудь, – прошу я, даже не потрудившись скрыть разочарование в голосе.

– Просто забыть? А ты забыла?

– Если бы я знала, что у тебя возникнет такая ужасная идея, то вообще бы ничего не рассказала!

– А как насчет твоей матери?

– Моя мать уже взрослая!

– И сестра?

Ярость, которая в обычных условиях направлена на меня саму, когда бы я ни задавала себе этот вопрос, не ищет обходных путей и врезается прямо в Нилла:

– А ты полагаешь, будет достаточно организовать что-то вроде спецотряда, который изобьет моего отца и спасет сестру? Ты хоть подумал, что она никогда мне этого не простит? Что моя сестра в принципе не хочет, чтобы ее спасали, потому что считает, что обязана защищать маму?

– Вашей маме надо бежать оттуда вместе с твоей сестрой.

– Да, но она не хочет! Ты что, не понимаешь? Думаешь, я ни разу не ругалась с мамой по этому поводу? Все не так просто и определенно не станет проще, если приедет кто-то и отделает моего отца!

– Сиенна? – Сверху доносится голосок Эмми, и она звучит испуганной. Черт, мы слишком громко спорим! Не дожидаясь реакции Нилла, встаю и спешу по ступенькам вверх.

Малышка сидит в центре кровати. По пути я включила лампу на лестнице, и в свете, проникающем из-за двери, волнение на ее лице ни с чем не спутать. Мне хочется отвесить себе пощечину за то, что причиной его стала я.

– Все хорошо, Эмми?

Девочка не сводит с меня глаз, когда я присаживаюсь рядом с ней.

– Я проснулась.

– Я вижу, – улыбаюсь ей, стараясь успокоить. – Можешь снова засыпать, я здесь.

– Ты кричала.

Проклятие. До сих пор я надеялась, что Эмми меня не слышала. Пока размышляю, что ответить, малышка вновь опускается на матрас. Я удивляюсь, когда она нащупывает мою ладонь и закрывает глаза.

– Мама тоже иногда кричала. А потом плакала, – шепчет она.

Незнакомка по имени Кара обретает новые очертания. Не выпуская руки девочки, я ложусь рядом с ней. Ей на лицо падает парочка растрепавшихся прядей волос, свободной рукой я ласково убираю их назад и опять натягиваю сбитое в ноги одеяло на детские плечики.

– Я не уйду, Эмми, – тоже шепчу я.

– Можешь спеть «Сияй, сияй»? – просит малышка. – Мама тоже всегда ее пела.

Вспоминаю вечер, в который Эмми уложила Нобса в мою постель, и о том, как она сбежала из моей спальни, когда я запела. И прикладываю все усилия, чтобы справиться с подступающими слезами.

Сияй, сияй, звезда моя, пока смотрю я на тебя. Высоко над миром так, как алмаз на небесах…

– Сиенна? – бормочет Эмми едва слышно. Она уже почти спит. – А моя мама тоже теперь звезда?

– Да, – выдыхаю я.

Легкий вздох. Если бы я не лежала вплотную к ней и, как хищница, не ловила малейший звук, не расслышала бы его.

Затем дыхание Эмми становится глубже. Она засыпает.

Ах, Эмми.

Тянутся минуты. Минуты, когда я сглатываю слезы, от которых сжимается горло, и ломаю голову над тем, в какой момент начала видеть в Эмми больше, чем просто дочку Нилла, которая время от времени заглядывает ко мне в гости. Она не Фэй, и я не питаю иллюзий по этому поводу. Она – маленькая девочка, которая слишком рано потеряла свою маму, а я… практически стала мамой, если бы не потеряла свою дочь.

Вероятно, в этом-то и дело.

Вероятно, поэтому мы так сильно сблизились.

Но сейчас я не имела права обещать малышке не покидать ее. Нилл со дня на день может уехать обратно, если вернется Дин, а я навряд ли перееду с ним в Гленбей. Не только потому, что мы знакомы всего несколько недель, но и потому, что не представляю себе, как бросить с таким трудом выстроенную нормальную жизнь в Каслданнсе. А еще во время недавнего спора осознала, что мы просто-напросто не подходим друг другу и, быть может, я вообще никогда никому не подойду.

Нервно поворачиваюсь на бок, чтобы смотреть в окно.

Пусть часть меня постоянно тянется к Ниллу, пусть даже в эту секунду я мечтаю, чтобы он лежал здесь со мной, мы продолжаем спотыкаться о… разные вещи. События, которые остались в прошлом, но, несмотря на это, влияют на нашу нынешнюю жизнь. Думаю, все это слишком. Чересчур для двух людей вроде нас. Хотя бы у одного из нашей пары должно быть меньше груза за плечами, больше радости, открытости, беззаботности, никаких покончивших с собой бывших подружек и отцов, которые выбивают из тебя саму способность доверять кому-либо.

От одной лишь мысли о недавних словах Нилла мне становится нехорошо. Что он намерен предпринять? Угрожать отцу? Избить его? Даже если не брать в расчет, что я уже проклинаю образы, стремительно возникающие у меня в голове, он хотя бы продумал свою идею до конца? Да ему же придется убить моего отца, чтобы помешать тому выместить злобу на матери, как только Нилл уедет. На маме и Пиппе.

Тот факт, что Нилл верит, будто ему под силу запугать такого, как отец, только подтверждает, что он понятия не имеет, что на самом деле творилось у меня дома. Мой родитель не из тех, кто, слегка перебрав, становится чуть более буйным или кто периодически грубо себя ведет. Смысл его жизни сводится к тому, чтобы наказывать свою семью за ее существование, вместо того чтобы просто ее покинуть. Насколько проще все было бы, если бы он бросил маму. Однако смесь привычки, удобства и, наверное, какой-то извращенной формы морали вынуждали его каждый вечер возвращаться к нам.

Или же он обыкновенный садист, которому доставляет удовольствие причинять боль окружающим.

Не важно. Не важно, почему отец такой, какой есть. Я уже миллион раз об этом думала, и не то чтобы от этого что-нибудь изменилось.

Все уже позади. Хоть матери так это и не удалось, но я ушла и желаю лишь одного – забрать с собой Пиппу, поскольку в одном Нилл прав: я бросила свою сестру в беде. Вот только как мне донести до Пиппы, что она не в силах повлиять на ситуацию? Что у нее не получится остановить отца и защитить от него маму?