– А твоя мать?

– Что, прости?

– Мать тоже приезжала к тебе, с тех пор как ты уехала? Или ты к ней?

– Нет, – признаюсь, – но мы время от времени созваниваемся по телефону.

– Ей нельзя?

– Не понимаю…

– Твой отец ей запрещает?

– Наверное. Без понятия. По-моему, она, скорее, по собственной воле старается поступать так, как, ей кажется, он хотел бы.

– И сколько вы с ней уже не виделись?

– Больше года, – тихо отвечаю я.

– А через пару часов ты встретишься с ней лицом к лицу… Как ты себя сейчас чувствуешь?

Такой вопрос я и сама себе уже задавала. Вопреки всему я рада опять увидеться с мамой. И в то же время злость и страх, словно веревками выдавливают из меня весь воздух. Знаю, что она по мне скучает, но вместе с тем так же уверена, что она винит меня за то, что я ушла. Ведь, по ее мнению, мы – как семья – могли бы выдержать что угодно. Я предательница. А по моему мнению, она – как мать – полностью облажалась.

– Сиенна?

– Тут так просто не ответишь.

Чувствую, что Нилл смотрит на меня, но упрямо сверлю взглядом боковое стекло. Не хочу сейчас говорить о матери. Желудок моментально узлом завязывается, стоит мне только подумать о ней или об отце. Через пару часов у меня больше не получится ее избегать, однако до тех пор я лучше буду просто таращиться в окно на дорогу. Впрочем, Нилл не собирается заканчивать эту тему.

– Что ты сделаешь, если сестра не захочет уехать с тобой?

А вот и он. Вопрос, решающий все, и, вместо того чтобы невозмутимо пожать плечами, я наигранно смеюсь.

Дура.

Кто угодно сообразил бы, что следующая фраза, которую я произнесу – не больше чем дурацкая ложь. Тем более Нилл – не кто угодно.

– Ну и ладно.

– Ну и ладно? Серьезно? Невзирая на то что ты в курсе, что происходит у тебя дома? – За недоверчивыми словами Нилла мелькает что-то еще. Видимо, гнев. Потому что я пытаюсь держать его за дурака. Или потому что он во мне разочарован.

– Нилл, я больше ничего не могу сделать, кроме как попробовать, разве нет? – Из-за собственной тревоги сорвавшаяся с моего языка фраза звучит куда жестче, чем должна была, и в течение нескольких минут мы едем молча. И как раз когда я почти готова извиниться, Нилл спрашивает:

– Почему ты не хочешь, чтобы я зашел?

Вздохнув, я поворачиваюсь к нему.

– Мы же это уже проходили. Чего ты этим добьешься? Никто в моей семье с тобой не знаком. Думаешь, моя сестра быстрее согласится уехать, если увидит тебя?

– Речь не об этом.

– А о чем? О чем тогда речь?

– Просто я не верю, что ты вот так спокойно зайдешь в дом, предложишь сестре поехать с тобой в Каслданнс и снова уедешь, когда она откажется.

– Но именно так я и поступлю.

– Хватит делать из меня идиота.

Теперь настает моя очередь недоверчиво смотреть на Нилла. Он еще никогда мне не грубил подобным образом.

– Просто не суйся в это, ладно? – огрызаюсь я. – Это мое личное дело!

Нилл играет желваками, устремляя взгляд на дорогу, и какое-то время спустя произносит:

– Или ты рассказываешь мне, что у тебя на уме, или я разворачиваю машину.

– Ты этого не сделаешь!

Вместо ответа Нилл включает поворотник и съезжает на обочину. Резко дергаясь, автомобиль останавливается. Я в недоумении смотрю на Нилла, который сидит, развернувшись ко мне всем корпусом.

– Я не повезу тебя туда, к этому уроду, зовущемуся твоим отцом, если ты не расскажешь, какой у тебя план, и я не буду уверен, что тебе ничего не угрожает. Ты не собираешься просто любезно поинтересоваться у своей сестры, поедет ли она с тобой в Каслданнс, это можно было сделать и по телефону. Либо ты доверяешь мне настолько, чтобы рассказать правду, либо разбирайся с этим без меня.

Балансируя между яростью и паникой, я смотрю на дорогу. Я могла бы просто выйти из машины и попробовать поймать попутку. И тогда с Ниллом будет все кончено. Навсегда. Но ведь если я хотя бы намекну, что в действительности задумала, он наверняка не поедет дальше. Или будет настаивать на том, чтобы в Талламоре сопровождать. Черт возьми, да он не имеет ни малейшего понятия! И права вообще сюда вмешиваться тоже!

Резкий ответ уже вертится у меня на языке, когда я поворачиваюсь к Ниллу, но при виде его давлюсь собственными словами. Тот, кот не знает его, решил бы, что он абсолютно спокоен. Одна нога чуть согнута, правая рука лежит на руле, взгляд прикован ко мне. Однако у него в глазах я читаю больше, чем сказали бы его сжатые в тонкую линию губы. Он на самом деле не имеет ни малейшего понятия, но не готов с этим мириться. Он переживает, волнуется обо мне, и какой же сволочью я буду, если обижусь на него за это?

Но несмотря ни на что… не могу ему рассказать, я… скажу потом. Пытаюсь уверить себя и одновременно его. Сегодня вечером я отвечу на все его вопросы до единого, но в данный момент просто хочу добраться до Талламора.

– Ну ладно. Возможно, у меня есть рычаг давления, чтобы заставить Пиппу поехать со мной, – импровизирую, и от одного моего неожиданно взвешенного тона Нилл, похоже, немного расслабляется. – Но это только между мной и Пиппой, понимаешь? То, о чем ни одна из нас еще никому не говорила, наша тайна, и я буду кошмарно себя чувствовать, если сейчас выдам ее тебе.

На последнем предложении глаза у Нилла чуть сужаются, и я догадываюсь, что он подозревает ложь.

– Я обещаю, даю честное слово, что сегодня вечером все тебе расскажу, хорошо? – Теперь это правда и ничего, кроме правды. – Просто позволь мне поговорить с сестрой.

Нас обгоняет множество машин, одна из них даже издает длинный гудок.

– Позволь мне зайти с тобой, – чуть погодя просит Нилл.

Он знает. Он понимает, что все не так просто. Никогда прежде я не проклинала эмпатию Нилла так отчаянно, как в этот миг, но все равно вынуждаю себя сохранять спокойный тон.

– Нет, этого не будет.

– Почему нет? Из-за слов, что надо дать понять твоему отцу, что так не может дальше продолжаться? В этом дело, так ведь? Ты боишься, что я изобью твоего отца на глазах у сестры?

В эту секунду мне больше ничего не остается, кроме как уставиться на Нилла. Это причина, да, но не единственная.

– Обещаю, я ничего не сделаю. Просто посижу где-нибудь в сторонке, попью водички или типа того. Я и пальцем не пошевелю, разве что…

– Разве… что?

Нилл отводит взгляд, которым только что пронзал меня насквозь.

– Ты вмешаешься, если отец меня ударит.

– Я вмешаюсь прежде, чем он тебя ударит.

Возможно, у него бы и получилось. Даже если он не представляет себе, на что способен мой отец. Как опасен он бывает.

Что-то внутри меня тает из-за Нилла, из-за его решительности, его упорства, его готовности бороться. Из-за его привязанности ко мне, которую он даже не пытается скрывать.

Я наклоняюсь и целую его, целую все еще плотно сжатые губы и закрываю глаза, когда они становятся мягче. Прямо здесь и сейчас есть только Нилл и я, его тепло, прикосновение кончиков его пальцев к моим щекам, к моей шее. Когда его ладонь ложится мне на затылок и притягивает меня ближе, потому что поцелуи становятся глубже, я на секунду, всего лишь на секунду, готова отказаться от своего плана.

Нет.

Речь о Пиппе.

– Я обещаю, я тебе клянусь, что позже отвечу на любой твой вопрос. На любой, все равно, сколько их будет. Но дай мне сегодня еще раз сделать все самой, пожалуйста. Я верю, что у меня есть шанс переубедить Пиппу, но только если я буду одна, – шепчу я Ниллу в губы.

Каждое слово – правда. Сейчас невозможно говорить ничего, кроме правды. Нилл отстраняется буквально на сантиметр, просто чтобы заглянуть мне в глаза. Проходит вечность, пока он наконец не отвечает:

– Хорошо.

Облегчение, переполняющее меня в этот момент, настолько велико, что я чувствую тошноту от безжалостности острого осколка паники, который тут же начинает прорезать во мне дыру. Теперь мне придется это сделать. Нилл меня не остановит.

Он вновь меня целует, на этот раз гораздо нежнее. А потом откидывается на спинку сиденья и заводит мотор.

Остаток пути мы практически не разговариваем, каждый из нас занят собственными мыслями. Все уже сказано.

Нилл игнорирует соглашение касательно моей смены за рулем, а я не напоминаю. Это так не важно.

В Талламор мы приезжаем в двенадцать сорок. Еще перед поворотом на улицу, где находится наш дом, на меня накатывает гнетущее ощущение. Так много воспоминаний, так много моментов, вспыхивающих перед моим внутренним взором. На этом каменном ограждении мы с Ив сидели после школы, когда покупали что-нибудь в супермаркете. Поначалу это были сладости, а потом тетрадки и лак для ногтей.

Неподалеку от этого перекрестка я как-то упала с велосипеда и разбила локоть, коленку и подбородок. Мама пришла в ужас, увидев меня, а папа за это вечером запер меня в комнате. Тогда он так сильно схватил меня за локоть, что под пластырем опять выступила кровь.

Тут мы с Ив встречались каждое утро, чтобы вместе идти в школу, а здесь с Пиппой частенько раскрашивали тротуар цветными мелками. На углу той улицы я стояла, когда Кейден порвал со мной по телефону. Тогда я только недавно узнала о Фэй, но тем не менее воображала, что уже чувствую ее.

Мое сердце, которое начало дико колотиться за пару километров до того, как мы миновали городской гольф-клуб, ненадолго замирает, когда Нилл останавливает машину у лужайки перед нашим домом. За высокой, аккуратно подстриженной живой изгородью виднеется коричневая черепичная крыша над желтой каменной кладкой.

– А ты вообще сообщила кому-нибудь, что приедешь сегодня?

Медленно качаю головой.

– А если никого нет дома?

– Когда папа по воскресеньям идет играть в гольф, у мамы с Пиппой нет причин уходить из дома, – говорю я. – Возвращается он обычно часам к пяти.

– Ладно.

До пяти часов я все успею. Как же я надеюсь, что Пиппу получится уговорить, не прибегая к плану Б. Ненавижу план Б.