– Нет, уже порядок. Нерв в локте защемила. Ты как раз его задела. Ничего страшного, уже прошло.

Пиппа говорит слишком быстро. Я перевожу глаза на ее руку. На ней толстовка с длинными рукавами, которая свободно спадает на джинсы. Я не собираюсь сейчас насильно задирать ей рукава, но…

– Можно взглянуть?

– На что?

– На твою руку.

– Да ничего такого, Бунтарка, все нормально, – опять убеждает меня Пиппа. – Забыли, ладно?

Молча смотрю на свою младшую сестру, и Пиппа поднимается с дивана.

– Ладно, хорошо, ты права: там синяк. Просто синяк. После физкультуры.

– У тебя каникулы.

– Занимались со Скарлет. Мы… мы…

– Ты сочиняешь на ходу, Пип, – перебиваю я ее самым спокойным тоном, на какой только способна. – Прямо как мама.

– Не сочиняю я! – Пиппа зло смотрит на меня. – Это всего лишь синяк, я ударилась, с каждым случается!

Мой взгляд опускается с ее лица на пол. Сжимаю кулаки, затем переступаю через себя и вскидываю глаза.

– Знаешь, зачем я на самом деле здесь?

– Ну, разумеется, – вызывающе парирует Пиппа, – но забудь об этом.

– Ты могла бы поехать со мной в Каслданнс. Хотя бы до конца каникул.

– Могла бы. Но не поеду.

– Пиппа, прошу тебя…

– Прости. Слышишь, Бунтарка, прости. Ты проделала такой путь, но… я с тобой не пойду. Сколько раз я тебе это повторяла, нечестно теперь заявляться сюда и такое устраивать.

– Я всего лишь хочу…

– Да просто поверь уже, что мы тут и так справляемся, даже без тебя! – Проследив за моим взглядом, который смещается к ее руке, она едко добавляет: – Ну и что? Тебе часто так доставалось, и тем не менее ты не сразу из-за этого сбежала.

– И чего ты ждешь, Пиппа? Чтобы он тебе тоже дал повод, невыносимый повод, чтобы наконец-то исчезнуть отсюда?

– А вот это уже мое личное дело!

– Ты можешь жить у меня! У меня никого не было, я не знала, куда податься, но у тебя есть я!

– Когда уехала ты, я все еще была тут! Если я тоже уйду, кто останется с мамой?

«Так уйди, – больше всего хочется сказать мне. – Уйди, а я останусь тут». Но Пиппа не может просто поменяться со мной жизнями, к тому же и не хочет.

– Давай поговорим с мамой. Тебе не обязательно уезжать без ее разрешения.

– Даже если бы она согласилась, я не свалю отсюда просто так, понятно? Мы не можем обе так поступить!

Пиппа первой обнажила нож, и я вполне уверена, что она это осознает. Слишком часто я просила у нее прощения за то, что оставила ее одну в этой гребаной ситуации.

– Ты знаешь, почему я ушла.

Она ничего не отвечает на это.

– Ты знаешь, что я сбежала не из-за парочки синяков.

– И я тоже так не сделаю!

– Нет. Сделаешь. – Я тоже встаю с дивана. – Я тебя здесь не оставлю! Я тебя здесь одну не оставлю! Ты только взгляни на себя! Носишь толстовки с длинными рукавами летом и врешь мне на ровном месте. Где еще ты в синяках, Пип? Или там ссадины? Рваные раны?

– Просто вали обратно, Сиенна! – визжит вдруг Пиппа. – Во всем этом дерьме и так достаточно тяжело жить, так еще ты строишь из себя великую спасительницу! Просто езжай обратно на свой остров!

– Мне жаль, Пип, – произношу я, нет, почти хриплю. А потом прохожу мимо, обойдя ее по широкой дуге, чтобы случайно не задеть. Тяжелым шагом иду назад через прихожую к лестнице. Там наверху моя бывшая комната, а ныне отцовский Святой Грааль. Его хренова коллекция музыкальных пластинок. Я уже иду!

Позади слышатся торопливые шаги Пиппы, и я перешагиваю через две ступеньки не потому, что боюсь, что она меня остановит, а потому, что боюсь, что у меня не хватит смелости.

– Бунтарка! Ты что хочешь?..

Рывком распахиваю дверь в свою старую комнату. Кровать, на которой я спала, пропала, как и шкаф. Мой письменный стол справа от двери все еще здесь, но на нем больше нет тетрадей, книг и других бумажек, а вместо красной лампы в углу стоит металлический светильник.

А вдоль стен глубокие стеллажи. Множество стеллажей, и каждый заполнен пластинками, на которых, гарантирую, нет ни единой пылинки, и все они тщательно рассортированы по исполнителям. Наугад вынимаю одну из обложек.

– Сиенна, ты чего? Поставь на место!

Пиппа бросается ко мне, и именно так я преодолеваю последнее сомнение, последний психологический барьер.

Сестра вскрикивает, когда я вытаскиваю из чехла черную пластинку и швыряю через всю комнату.

– Сиенна!

Пиппа падает следом за ней, пока я выхватываю с полок новые обложки, бросаю за спину, раскидываю по полу. Первый порвавшийся картонный чехол вдохновляет меня на то, чтобы сознательно вытряхивать из них блестящие диски и варварски рвать на мелкие кусочки защитные конверты.

– О боже… о, пожалуйста… черт, Сиенна, перестань!

Пиппа оставляет бесполезные попытки все собрать и несется ко мне. А я бью пластинку, которую как раз держу в руках, о край стола. С громким треском она ломается. А я поднимаю руки вверх.

Этого должно хватить.

– Прекрати! – пронзительно визжит Пиппа и нагибается над осколками. – Черт побери, прекра… – Она осекается, когда понимает, что я больше не швыряюсь пластинками. – И что это было?

– Я буду ждать здесь, – отвечаю я, задыхаясь от напряжения и адреналина, разгоняющегося по моим венам. – Просто подожду, пока он вернется. Или мы бросаем тебе в сумку пару вещей и уходим. Немедленно.

– Да ты реально чокнулась! – плачет сестра. – Боже, ты совсем рехнулась! Что ты вообще наделала?

– Уезжай со мной отсюда в конце-то концов!

– И бросить маму одну с твоей… твоей… – Она обводит руками хаос, не найдя подходящих слов. – С этим? Ты в своем уме?

– Тогда пусть тоже едет с нами! – рычу я. – Только из-за нее нас годами мучил этот психопат! Чего еще ты ждешь? Что он тебе, блин, руку сломает? Рано или поздно так и будет! Пожалуйста, Пип, собирай вещи и поехали. Прошу тебя! Если он придет домой и увидит это…

– Он тебя убьет, – бесцветным голосом заключает Пиппа. Она бережно складывает осколки пластинки, которые до сих пор держала в руках, на письменный стол.

На это мне ответить нечего.

– Господи, Сиенна. – Мне сейчас почудилось или Пиппа впервые разрывается надвое?

– Пип, – начинаю я, – послушай. Мы сейчас отсюда исчезнем и позвоним маме по пути, хорошо? Мы ее…

– Что здесь стряслось? Сиенна? Зачем?..

Мама. Как раз вовремя.

– Бога ради! – Она возникает в дверном проеме и, ошарашенно мотая головой, входит в комнату. Лицо у нее мертвенно-бледное. – Это ты натворила? Но… но почему?

– Потому что… – При виде ее абсолютного ужаса рушится почти вся выстроенная мной мотивация. – Пиппе пора наконец выбираться отсюда. Вам обеим пора. Ты видела ее руку? – умоляю говорю я.

Мама приближается ко мне на пару шагов.

– Ты устроила здесь погром просто потому, что с рукой Пиппы что-то не так?

– Вот только не надо делать из меня дуру! – Ко мне возвращается ярость. – Ты точно знаешь, что я имею в виду! Он ее бьет! Он бьет Пиппу! Ты знаешь, что это правда!

– Нет, это неправда! – возражает мама, а голос у нее при этом дрожит. – Он не бьет Пиппу! Пиппа, твоя рука, что с ней? Может, он всего лишь слишком сильно прихватил тебя за руку, но он ведь тебя не бьет, не так ли?

У Пиппы глаза как у мертвой, она отворачивается. На лице матери читается откровенное отчаяние. Мне бы стало ее жалко, если бы только что она не попыталась использовать Пиппу, чтобы подстраховать свою вечную ложь. По-видимому, она соображает, что я стараюсь контролировать себя, чтобы окончательно не сойти с ума, поскольку ее тон становится тверже.

– Ты объявляешься тут, никого не предупредив, переворачиваешь эту комнату вверх дном, разбиваешь ценные пластинки! За некоторые из них твой отец заплатил очень большие деньги! Что это такое, Сиенна?

– Что это такое? Посмотри на себя! Обе посмотрите на себя! Превратились в призраков, умираете от страха! До вас не доходит…

Мощный удар по почкам заставляет меня скорчиться от боли. Ни одна из нас его не услышала, мы были целиком заняты тем, что орали друг на друга. Следующий удар отбрасывает меня к одному из стеллажей у стены. Пиппа воет, и я успеваю увидеть, как мама оттаскивает ее назад, после чего получаю еще один пинок в спину.

– Остановись! Ради всего святого, остановись! – кричит мама, хотя отец не обращает на нее совершенно никакого внимания. Он не отвлекается на болтовню. Никаких тебе «Здравствуй, Сиенна», или «Могу я узнать, что тут случилось?», да даже «Я тебя уничтожу, ты, дерьма кусок». Вместо этого его пальцы вцепляются мне в волосы, и, ослепнув от ярости, он меня избивает. Руками я пытаюсь защитить лицо, и вдруг он внезапно выпрямляется, но еще прежде, чем мне удается пошевелиться, чтобы встать на колени, уже вновь нависает надо мной, хватает за футболку и выволакивает из комнаты. Я понимаю, что он задумал, еще до того, как это происходит.

– Бунтарка! Нет! – слышен визг Пиппы, мои ногти царапают стену, затем отец толкает меня с лестницы. Я жестко падаю на ступени, скатываюсь до самого конца, и не успевает даже вспыхнуть боль, как отец сгребает меня за руку, вздергивает наверх и тащит за собой через прихожую к двери.

– Отпусти ее! Ты сейчас ее… лестница…

– Захлопни свою грязную пасть, Рейчел! – Мама вздрагивает от одного лишь его злобного тона. – Что она здесь делает? Кто ее впустил?

Пиппа. О нет, после меня он примется за Пиппу. У меня все болит, голова… как будто кто-то кулаками сдавливает мне виски, но, стиснув зубы, стараюсь стряхнуть с себя это оглушающее чувство и высвободиться из железной хватки отца.

– У меня есть ключ, – севшим голосом цежу я, но он на меня даже не смотрит.

У мамы сереет лицо.

– Я, – выдавливает она, – я открыла Сиенне. Она наша дочь, она…

– Она мне не дочь, ты, потаскуха! – С каждым словом отец орет все громче. – Ты же раздвигаешь ноги перед первым встречным! Мне насрать, кто породил эту тварь, но она больше не переступит порог моего дома, понятно? А теперь… – он распахивает дверь, – прежде всего мы выясним, зачем ты вообще впустила эту дрянь!