— Окажешь мне честь?

Он совершенно точно собирался отказаться, но отец и сестра его перебили. И по прошествии целой песни он сдался.

— Не умею я танцевать, — нехотя поднимаясь, пробурчал он.

Вместе с ним я вернулся туда, где танцевал с его матерью, и как раз вовремя началась следующая песня — «Джорджия в моей голове», медленная — медленная композиция. Я притянул Эндрю к себе. Может, и было чудно танцевать перед всей его семьей, но он, казалось, не возражал. Когда я обернулся, Хелен сидела на диване, а Алан массировал ее босые ступни.

— Так нормально? — прошептал я Эндрю на ухо.

— Да, — пробормотал он. — Очень даже нормально.

Он едва шевелил ногами, но все равно было прелестно. А когда началась следующая песня, он не отстранился. Я прижался губами к его виску и проговорил:

— Мне думалось, ты не любитель танцевать.

— Просто не хочу, чтоб родители лицезрели мою маленькую проблемку, — пробубнил он, а потом качнул бедрами.


“Вот оно что”. Я захохотал, а затем прошептал:

— Проблемка вовсе не маленькая.

— Эй, вы двое, хватит, — прокричала Сара. — Мне завидно до тошноты.

Смущенно засмеявшись, мы оторвались друг от друга, и Сара пропихнула между нами поднос с канапе.

— Ешьте. Если уж мне суждено разжиреть, я заберу вас с собой.

Все еще улыбаясь, я подхватил какие — то зажаристые шарики и откусил. Я сделал всего один укус и понял… Я понял, что ничем хорошим это не закончится. Я попытался сглотнуть и откашляться. Но горло сдавило, сильно сдавило. Я расстегнул верхнюю пуговицу. Опять попытался откашляться.

Дальше посыпалось все сразу.

— Спэнсер?

Я силился дышать. Легкие нуждались в воздухе, но несмотря на мои старания, дышать все равно не выходило. Голова начала пульсировать и кружиться из — за нехватки кислорода, и я припомнил, как мне подумалось, что больно не было. И что слово

“анафилаксия” было довольно своеобразным.

— Боже мой, Спэнсер!

— Его “эпипен”! — Голос Эндрю звучал безумно. Он паниковал, а я лежал на спине на полу, разглядывал потолок и их обеспокоенные лица. И по — прежнему не мог дышать. — Пальто! Принесите его пальто!

Мне было жарко, чересчур жарко, и не хватало воздуха. Руками Эндрю обхватил мое лицо и что — то говорил. Он выглядел испуганным. До меня долетали голоса. Отец Эндрю подошел ближе, и я почувствовал резкий удар по бедру.

Боли не было. Только темнота.

Глава 8

Даже не открывая глаз, я знал, где находился. Звуки, запах… Больница. Кто — то стиснул мою руку, что побудило меня взглянуть.

Эндрю.

Уперевшись локтями в кровать, он сидел возле меня и крепко сжимал мою руку в своих руках. Наши переплетенные руки были около его лица, а глаза его были закрыты.

Он выглядел усталым и будто постарел лет на десять.

— Привет. — Мой голос надломился, горло словно чем — то царапнуло, но он меня услышал.

Он стрельнул в меня глазами и от видимого облегчения осел.

— О, Спэнсер.

— Сколько…? — Я даже не сумел закончить вопрос. — Воды.

Он по — быстрому дотянулся до маленького стаканчика и поднес к моим губам.

Благодаря холодной жидкости горло тут же расслабилось.

— Спасибо.

Эндрю поставил стаканчик на стол возле моих ног.

— Сейчас десять минут девятого, — вновь взяв меня за руку, сказал он. — Ты здесь с пяти. Сюда тебя доставили фельдшеры.

Я ничего не помнил.

— Мам, — крикнул Эндрю. Почти мгновенно вошли Хелен, Алан и Сара. — Можете сообщить, что он очнулся?

— Я схожу, — произнесла Сара и испарилась.

Хелен подошла к моей постели. Опустила ладонь на мою руку и печально улыбнулась.

— Мне жаль, что так случилось. Я уточняла про аллергию на моллюсков. С рестораном я разберусь. Не переживай.

В палату вошла медсестра — «У меня что, отдельная палата?» — проверила какие-то приборы и поинтересовалась моим самочувствием. Затем пришел доктор, но, рассказывая про “тяжелый случай аллергической реакции” и лекарства, которые мне дали, он обращался к родителям Эндрю, а не ко мне.

— Когда была первая аллергическая реакция? — задал доктор вопрос. Врач считал родителей Эндрю моими родителями?

Безусловно, они понятия не имели, когда у меня была первая аллергическая реакция.

— В три года, — ответил я. — Тогда был первый раз. А повторилась, когда мне было двенадцать.

Доктор нахмурил брови.

— Полагаю, становится хуже?

Я кивнул, потом пожал плечами.

— Наверно.

— Ну, вам очень повезло, что ваш отчим был рядом и ввел эпинефрин. В противном случае они навещали бы вас в подвальном помещении. Если вы понимаете, о чем я.

В подвале больницы располагался морг.

— Да.

— Мы оставим его на ночь, — сказал доктор. — И следующие сорок восемь часов я посоветовал бы не оставлять его в одиночестве. — Он еще что — то лепетал, но я очень устал и пребывал в замешательстве.

После ухода врача Эндрю взял меня за руку и пояснил:

— Мама сказала, что ты ее сын, а отец — твой отчим, — тихо проговорил он. — Нас считают братьями.

Хелен похлопала меня по ноге.

— Чтоб он мог остаться с тобой в палате.

— О, спасибо. — Горло снова царапнуло, отчего я поморщился. — Еще воды.

Эндрю поднялся и помог мне попить. Потом Алан изрек:

— Мы оставим вас на минутку. — Он вывел Хелен и Сару за дверь.

Я глубоко и утомленно вздохнул. Я ощущал усталость всем своим нутром. Эндрю коснулся ладонью моего лица.

— Я охереть как испугался, Спэнсер.

Я кивнул.

— Я тоже.

— Ты перестал дышать. Я подумал, что ты умрешь. — Он сжал мою руку и покачал головой. Он боролся со слезами. Он прильнул ближе и прижался ко мне губами. — Я люблю тебя, — выдохнул он.

Прежде чем я успел ответить, ярким и обеспокоенным пятном в палату ворвалась Лола. Увидев меня, она замерла на месте.

— Спэнсер!

Следом за ней, бледный как приведение, вошел Габ. Содрогаясь, он сел, поднял глаза и, объясняясь, выдал:

— За рулем была Лола. — У него дернулся глаз. — И ехала быстрее обычного.

Лола набросилась на меня с объятиями и выдавила те немногие признаки жизни, что во мне еще оставались. Обычно Эндрю отходил в сторонку, но я по — прежнему держал его за руку. И не отпустил бы ни за что.

— Ты в порядке? — спросила Лола и погладила меня по лицу и волосам. — Мне позвонил Эндрю. Хочешь, чтоб я заработала сердечный приступ? — Она посмотрела на Эндрю. — Спасибо. Как дела? Слава богу, ты его спас.

Эндрю покраснел.

— Вряд ли я много сделал. Отец сохранял спокойствие. А мне крышу снесло.

— Неправда, — донеслись из дверного проема слова Алана. — Именно Эндрю сказал, где был «эпипен».

Лола дотронулась до моей бороды и попыталась привести в порядок прическу.

— Нас один только пересказ напугал.

В этот момент вошла медсестра и остановилась.

— Ну, и кто должен здесь находиться?

— Мы все, — ласково ответила Лола. Розовые волосы были собраны в твист, макияж был совершенен, и на ней было похожее на кексик кукольное платье. Но все это медсестру не обдурило.

Сестра кивнула на меня.

— Мистеру Коэну нужен отдых. Он практически умер, что довольно изнурительно.

Часы посещения подошли к концу. — Потом она заприметила Габа. — Сэр? Вам нехорошо?

Габ, по — прежнему потный и бледный, глянул на нее и отмахнулся.

— Моя жена водит как сатана под наркотой.

Я, как и все остальные, хмыкнул, и прежде чем Лола успела начать спорить, Сара обвила ее руками, и они вышли. Габ отправился следом, Алан похлопал меня по ноге, а Хелен пообещала, что они вернутся утром.

Глядя на Эндрю, медсестра вздернула бровь, но он уселся рядом со мной.

— Я остаюсь.

Нужно было что — нибудь сказать. Перед тем, как нас прервали, он признался мне в любви, а я так ничего и не ответил. Но я дико устал. Глаза сами собой закрывались.

Эндрю большим пальцем рисовал круги на тыльной стороне моей ладони, а потом приподнял ее и поцеловал туда, где только что был его палец.

— Спи, Спэнсер. Я буду рядом.

У меня не вышло сформулировать ни слова, поэтому я сжал его руку и держал так крепко, как позволял мой ослабший организм. И я уснул.

* * *

Проснулся я, когда пришедшая на вечерний обход медсестра проверяла аппаратуру.

Эндрю спал на раскладушке, и от знания, что он до сих пор был здесь, в груди потеплело.

Он меня любил. Я знал, что он любил. Я слышал, как он рассказывал матери. Но он признался мне. Он признался мне, что любил меня. Это было сказано. Слова уже нельзя было забрать назад. Я не сомневался, что в отношении этих трех слов у вселенной имелась оговорка “никаких возвратов”. Не то чтоб мне хотелось, чтоб он от них отказался. Боже, да это последнее, чего мне хотелось.

Зато мне хотелось, чтоб мой глупый мозг и еще более глупое сердце определились, что делать с этими словами.

Самое сложное заключалось в том, что я тоже его любил. Мой глупый мозг был в состоянии признать, что мое предательское сердце сотворило то, что много лет назад я поклялся не делать. Что я влюбился.

И вот он спал на раскладушке в моей больничной палате. И я его любил. Он делал меня счастливейшим мужчиной в мире. Все дело было в словах, тех трех коротеньких словах. Можно было сознаться самому себе, что я любил Эндрю. Но заставить себя произнести их перед Эндрю я не мог.

Было нечто совершенно кошмарное во вручении израненного сердца другому человеку.

Все эти мысли наряду с постоянным писком и наполнявшими больницу звуками не давали уснуть. Эндрю очухался в начале седьмого, растерянный и немного не выспавшийся, но как только понял, где находился, тут же подумал обо мне.