— В самолете. Не мог уснуть, и в салоне было темно, поэтому, несмотря на руководство по безопасности, достал ручку.

Я нашел бы это смешным, если б не был столь заинтригован.

— Что ты нарисовал?

Он тяжело сглотнул, и уголок его губ опустился.

— Я… э — э… Рисунок у меня с собой. — Он достал кошелек и вытащил сложенный листок. — Надо бы его доделать как следует. Это всего лишь общая идея. Но ты хотел символизирующий тебя рисунок. То, о чем я думаю, когда вспоминаю о тебе.

Глубоко вздохнув, он протянул мне листок.

Это был слон. Он нарисовал его только ручкой, но использовал простецкий инструмент для письма в качестве кисти. Внутри слона был неразрывный узор из листьев и кругов, расцветка была синей, но различной насыщенности… Это было невероятно.

Должно быть, Эндрю принял мое молчание за огорчение, потому что начал нервно тараторить.

— Ты хотел, чтоб я нарисовал то, что приходит в голову при мыслях о тебе. И я… Не знаю. Может, это глупо…

Рисунок был потрясающим, но какое имел ко мне отношение, до меня так и не дошло.

— Я напоминаю тебе слона?

— Да. Слоны ничего не забывают. Ты хочешь нечто такое, что символизировало бы твой путь до сегодняшнего момента твоей жизни. Ну, вот оно. Ты говорил, что никогда не забудешь о том, как с тобой поступила семья. Ты и не должен. Ты всегда должен об этом помнить. А еще ты должен помнить, насколько стал сильнее. А слоны — самые сильные животные, и они неординарные, но еще необыкновенно нежные и мирные. Это и о тебе.

Ох.

Он добавил:

— А листья означают смену времени года, течение времени и, разумеется, новый рост. Мне подумалось, подойдет.

Не укладывалось в голове, что он вложил в этот рисунок столько смысла. Я вгляделся получше в нечеткие круги из синих чернил. Это были не круги.

— Это музыкальные ноты?

— Первый такт «Аллилуйи».

Сердце сжалось, оборвалось и рухнуло в пятки, и слезы наполнили мои глаза.

— Ох.

Казалось, он встревожился.

— Если тебе не нравится…

— Нравится? Он совершенен. Совершеннее быть просто — напросто не может. Никто никогда… Никто… — Говорить я не мог. И глупая слеза катилась по моей щеке. Я вытер лицо тыльной стороной ладони.

Эндрю пришел в ужас.

— Ты не должен был плакать.

Сквозь слезы я фыркнул.

— Все дело в идеальности. Абсолютной идеальности. — Я передал рисунок, чтоб и другие могли увидеть, и поцеловал Эндрю, не заботясь о том, что за нами наблюдали наши друзья. — Ты придумал цвета?

Эндрю скорчил рожицу.

— Вот как раз с цветами я и не сумел определиться. Видишь ли, цвета и затенение первостепенны в моей работе, но для тебя я выбрать не смог. Мне хотелось основные цвета: красный, синий, зеленый. Потому что именно от них происходят остальные цвета.

И именно об этом я думаю, когда вспоминаю о тебе. Базисные цвета и освещение… — Его слова превратились в бормотание.

«Базисные цвета и освещение».

Мой голос был густым и был наполнен непролитыми слезами.

— Ох.

Эндрю пожал плечами.

— Но основные цвета вряд ли подойдут для тату.

— Эмилио все сделает, — наконец — то обретя голос, произнес я.

Я посмотрел на Эмилио, но он изучал нарисованного ручкой слона.

— Да, конечно, — не отрывая глаз от листка, отозвался он. — Очень хорошо, — сказал Эмилио. — Очень — очень хорошо. Ты адаптировал его для татуировки как настоящий профи.

Эндрю раскраснелся.

— Это всего лишь черновой набросок. Я переделаю как полагается, если Спэнсер скажет, что хочет именно его.

— Хочу его, — указав на листок, категорично заявил я. — Сделай его красным, синим и зеленым.

— Но это всего лишь сделанный в самолете рисунок. — Эндрю глазел на меня, будто я выжил из ума. — Когда ты спал, я за тобой наблюдал. Знаю, это звучит жутковато. И думал я лишь о том, как можно разглядеть настоящего человека, когда он находится в состоянии покоя. И это, наверно, звучит глупо.

— Вот почему я хочу именно этот рисунок, — ласково ответил я.

— Но он не идеален.

Я улыбнулся.

— Для меня идеален.

Эпилог

Два года спустя


Я повесил трубку и улыбнулся Хелен.

— Грандиозное открытие через восемь недель.

Мать Эндрю прислонилась к моему офисному столу и закрыла рот руками.

— Как же я тобой горжусь.

— В основном всем занимался Льюис. — Я отверг ее комплимент. Но через два месяца в Сиднее откроет свои двери «Фонд Арчера Коэна». В течение двух лет с момента нашего с Эндрю возвращения домой из Сиднея я постоянно был на связи с Льюисом и подкидывал ему идеи для проекта, который зажег в нем искру. Он очень тяжело воспринял потерю брата, и строительство фонда, приюта и безопасного места для представителей ЛГБТКИ — сообщества, было его проявлением скорби. Он не сумел помочь Арчи, когда тот нуждался, зато теперь сможет помочь другим людям. Может, это и материальное выражение вины, но явно позитивное.

Я помогал ему всем, чем только мог, как и Хелен. Она бесплатно предложила свою бизнес — модель, и всякий раз, как у него появлялись вопросы, он шел к нам. Наш отец, мягко выражаясь, не особо обрадовался этой авантюре. Но Льюис посмотрел ему прямо в глаза и заявил: если ему что — то не нравилось, тогда он потеряет своего единственного ребенка. О моем вкладе отцу известно не было, но Льюис сказал, что я буду обязан приехать на открытие. И я ни за что его не подвел бы.

— Пусть он нас увидит, — произнес Льюис. — С этим фондом он никак не связан.

Вообще. — Льюис удостоверился, чтоб именно так и было. — Это наши деньги и наш фонд. Он не имеет права его трогать. А когда он увидит, что в день открытия ты стоишь рядом со мной, надеюсь, это сожрет его заживо.

Я попробовал поспорить, что в таком случае его позиция в сети отелей «Атолл» окажется под угрозой, но Льюис был непоколебим.

— Есть вещи гораздо важнее, Спэнсер. Я знаю, где пролегает граница моей преданности. Именно там, где все это время должны были быть они.

От его слов в горле вырос ком.

— Я тобой горжусь, — сказал я ровно за секунду до того, как те же самые слова повторила мне мать Эндрю.

— Вам с Эндрю придется ехать, — проговорила Хелен. — Возьми несколько недель отпуска, проведи время с Льюисом. Попутешествуй, отдохни. Ты заслужил.

Я улыбнулся.

— Спасибо. Прежде чем соглашаться, я уточню, сможет ли Эндрю взять отпуск.

Я начал помогать Хелен в фонде «Акация», разыскивал находившихся в группе риска тинейджеров и молодых людей, подвергшихся насилию и дискриминации из — за сексуальной ориентации или гендерной принадлежности. Моя роль относилась к типу «офицер по связи». Дети могли выйти на связь со мной, а я — с ними. Оглядываясь назад, эта роль идеально мне подходила. Что началось как помощь по случаю, превратилось в работу с почти полной занятостью. Мои деньки в качестве «фиксатора отношений» были сочтены. Теперь четыре дня в неделю я проводил в фонде «Акация» и по — прежнему пару дней в неделю помогал Эмилио в салоне. Около года назад я перебрался к Эндрю, поэтому помощь была отличным оправданием потусоваться с Эмилио. До сих пор каждую неделю в обязательном порядке мы собирались за воскресным завтраком.

Может, стоило спросить Янни, вдруг он захочет стать приглашенным спикером на открытии в Сиднее? Он — то уж точно мог бы поручиться за успех такого фонда. Питер, без сомнений, поедет с ним: с первой встречи они были неразлучны. Их дружба переросла в большее, чем просто любовь к немому кино. Для них это была долгая, двухлетняя дорога, но сейчас Янни разительно отличался от того паренька, что я когда — то встретил, называл себя ухоженным твинком Питера и превосходно им командовал. Питер потакал каждой его прихоти и любовно на него смотрел, но всем было ясно, что Янни его обожал. Янни его боготворил. Их отношения в стиле «дэдди — кинк[21]» были отработаны до совершенства, и я провозгласил их своей самой успешной историей… Ну, кроме нас с Эндрю, разумеется.

— О, а вот и Эндрю, — выдергивая меня из мечтательности, изрекла Хелен.

Ну, разве он не был отрадой для глаз? Господи, я мог бы им упиваться. Прошло уже два года, но стоило его увидеть, и всякий раз екало сердце.

Хелен хмыкнула.

— Знаешь, что мне больше всего в тебе нравится, Спэнсер?

Я оторвал взгляд от шедшего к нам Эндрю и посмотрел на нее. Это могло вывернуть куда угодно.

— Нет.

— Выражение твоего лица, когда ты видишь моего сына. То есть я очень рада, что он счастлив, и, безусловно, ты хорошо к нему относишься. Но когда он приходит сюда, и ты его замечаешь, все твое лицо изменяется. Будто внутри загорается свет.

Я охнул.

— При виде его у тебя захватывает дух.

Я прокашлялся.

— Да.

Хелен безмятежно вздохнула, и тут в дверном проеме появилась голова Эндрю.

— Можно войти?

— Конечно, — отозвалась его мать и любовно улыбнулась. Она грациозно поднялась и проскользнула к двери. — Я как раз говорила Спэнсеру, что меня восхищает то, как он на тебя смотрит.

Эндрю поджал губы и взглянул на меня с извиняющимся видом.

Я пожал плечами и покачал головой.

— Я не стесняюсь.

Хелен чмокнула Эндрю в щеку и испарилась в коридоре. Эндрю вошел и, подавшись ближе, поцеловал меня.

Я вдохнул его аромат. За два года моя любовь к его запаху совершенно не уменьшилась.

— И чем я обязан такому удовольствию?

Он прислонился задницей к столу.

— Что, мне нельзя заскочить на работу к своему бойфренду?

— Можно.