— Ты что, прикидываешься, или и правда такая наивная дурочка? Да он на мне женился потому, что у вас с Сергеем была счастливая на первый взгляд семья. Я устала так жить.

— Света, хочешь, мы никогда не увидимся больше?

— Чтобы он ходил, как лунатик? Когда ты вернулась из Парижа, я поняла, какая это большая разница — он без тебя и он, когда ты здесь. Он весь засветился и ожил, я-то не знала раньше, каким он может быть.

— Что же нам делать? Светлана, как скажешь.

— А, пусть идет, как идет!

Я вдруг вспоминаю Ива и его роман, и какой конец он придумал отношениям героини с Николя. Я не говорю об этом Светлане, но все-таки замечаю:

— Надо написать Иву. Сюжет для очередного романа.  

— О, господи! — вскрикивает Светлана, и мы вдруг начинаем смеяться.

Так нас и застает Иван Семенович. Он всю эту историю переживает тяжело. Со мной он обращается, как с больной, но боится даже заговорить на эту тему. Однажды только он, покраснев, говорит мне:

— Лизочка, мы с Еленой любим тебя и считаем дочерью. Я надеюсь, что ты и дальше будешь жить с нами?

Теперь он, видя такое веселье, радостно говорит нам, потирая руки:

— А что, девицы, не выпить ли нам по рюмочке за ужином?

Внешне я быстро прихожу в себя, но чувствую себя ужасно, словно из-под ног выбита почва. Даже диплом защищаю, не осознавая важности происходящего. Я становлюсь нервной и слезливой, меня мучают головные боли, ночами лежу и думаю о своей жизни, вспоминая прошлое, которое становится теперь необыкновенно притягательным, как всякая утраченная вещь. Защита, несмотря ни на что, проходит отлично. Мне предлагают на выбор работу на кафедре или в Институте языкознания. Советуюсь с Еленой, и она говорит: «Оставайся в университете, тут хоть лица молодые вокруг, в институте ты закиснешь. В следующем году пойдешь в аспирантуру».

3. Развод и первый любовник

Летом Елена устраивает меня в археологическую экспедицию в приазовские степи. Мы живем в палатках прямо на раскопках на реке Миус недалеко от Таганрога. Вечерами после работы, пропыленные и прокаленные степным солнцем, загорелые до черноты, мы купаемся в реке и долго сидим у костра, разговаривая, слушая шум цикад и лягушачьи хоры в речной запруде. Обычно я молча сижу, глядя в черное бархатное небо, полное звездного мерцания, куря сигарету за сигаретой, пока археологи откуда-то не узнают, что я училась в Париже. Начинаются охи и ахи, расспросы, мне приходится рассказывать им, как я там жила.

— Эх, я бы с удовольствием копнул курган под Парижем! — мечтательно доносится из темноты.

Однажды, в один из самых жарких дней, когда даже ночь не принесла прохлады, я рассказываю о Рождестве в Швейцарии, о катании в санях по заснеженной долине в лунном свете.

— Да, у нас от этой роскоши только луна! — говорит кто-то по ту сторону костра, — Счастливая ты, Лизка!

— Да, я очень счастливая!

И вдруг слезы начинают литься у меня из глаз — впервые за эти месяцы. Я встаю тихонько, чтобы никто не заметил, и ухожу в степь. Терпкий полынный запах, когда я растираю машинально стебель в руках, приводит меня в чувство. Выплакавшись, я чувствую такое облегчение, словно снова родилась на свет, потому что осознаю, что уже переболела Сергеем и теперь начну выздоравливать. Я возвращаюсь к костру и включаюсь в общий разговор, не заметив, что наш начальник экспедиции Дмитрий Александрович (Митя, как мы все его звали за глаза), ходил за мной, боясь, как бы что-нибудь не случилось. Он один знал от Елены, что произошло, и я иногда замечала его внимательный взгляд.

На другой день мне среди осколков и черепков, которые пока и составляли нашу основную добычу, попалась монетка из серебра, почерневшего от времени, полустертая, с трудно-различимым рисунком. Я отнесла ее Мите. Позже он показал мне ее уже отчищенной, рисунок стал заметнее. Выгнутая дугой рыба напоминала дельфина в прыжке. Надпись по-гречески «Танаис» означала, что монетка из колонии Танаис в устье Дона.

— Таких монет много во всех музеях. Возьми ее себе, она принесет тебе удачу, — он положил ее мне на ладонь.

— Это похоже на дельфина.

— Это и есть дельфин. Тогда его считали рыбой, приносящей счастье.

— Да, удачи у меня маловато. Спасибо!

— Лиза, — начал он, но потом махнул рукой, — Ладно. Тебе здесь нравится?

— Да, очень.

— Я рад. Хочешь завтра поехать со мной в Таганрог? Искупаешься в море. Степь не наскучила?

— Искупаться — это здорово. Но степь мне не наскучила, она лечит. Такая первобытность, что все проблемы кажутся ерундой.

Мы едем на экспедиционном газике в Таганрог. Я помогаю Мите получить в банке деньги, и мы закупаем продукты и всякие мелочи по длинному списку, в который каждый вписал что-нибудь необходимое. Это заняло массу времени. Мы скупили все журналы и газеты в киоске, в книжном магазине среди пыльных брошюр и книг об ударниках комсомольских строек я увидела вдруг «Сто лет одиночества» Маркеса. Мы взяли все три имеющихся экземпляра, а потом я разглядела среди учебников «Маленького принца» Экзюпери на французском языке с рисунками автора. Я открыла наугад и прочитала по-французски: «Мы в ответе за тех, кого приручили» и перевела Мите, грустно улыбаясь. Он обнял меня за плечи и вдруг сказал:

— Пойдем обедать в ресторан, я ужасно есть хочу. И обязательно выпьем! Гулять, так гулять!

Мы зашли в ресторан на центральной площади и заказали всего, что там было: очень вкусного борща, фаршированного перца, котлеты, салат, компот и отличный крымский мускат. Скоро стало понятно, что котлеты, как и по всей стране, у них несъедобные, зато овощи как домашние. Мы переглянулись и попросили еще по порции перца. Официантка после наших похвал зарделась и таинственно сказала: «А хотите мороженого?» Мы ели мороженое и запивали его мускатом.

— Пир души! Я даже в Париже так вкусно не ела! — говорю я официантке, слизывая с ложечки остатки мороженого, — А мороженое, может быть, тоже можно повторить?

— А вы были в Париже? — на одном дыхании спрашивает она.

— Да, я там училась полгода, но питалась сухими корками, денег ведь было в обрез.

— Еще бы! Да я все деньги потратила бы на тряпки, совсем не ела бы!

Она бежит за мороженым, и мы, смеясь, съедаем его, допиваем мускат, я блаженно откидываюсь на спинку стула и говорю:

— Я пьяна! Но это не так страшно, как то, что я объелась!

Митя смотрит на меня и смеется.

— Я никогда не видел тебя такой.

— Какой?

— Беззаботной. Ты всегда была очень замкнутой.

— Ну, теперь ты знаешь рецепт «женщина беззаботная»: хороший обед и полбутылки муската.

— Нет, это произошло раньше. Вчера?

— Позавчера. Понюхала горькой полыни. Помнишь, у Цветаевой? Горечь, горечь, вечный привкус…

Я от горечи целую

Всех, кто молод и хорош,

Ты от горечи другую…

Я запнулась.

— Я не «молод» и уж наверняка не «хорош», но за «всех» могу, наверное, сойти, — спешно говорит Митя, — Всегда готов выставить свою кандидатуру.

— Тогда ты будешь претендентом номер два. Есть один романист и лыжный инструктор в Лугано, который считает себя номером первым.

— Ну, с романистом из Лугано я, конечно, тягаться не могу, но у меня есть большое преимущество!

— Какое? — не могу удержаться я.

— Тогда как первый претендент благополучно пребывает в Швейцарии, я по счастливому стечению обстоятельств — рядом с тобой.

— Ну так воспользуйся преимуществом, если тебя не смущает обмануть доверие Елены. Она ведь тебе поручила следить за мной?

— Напротив, я выполняю ее точные инструкции. Она просила встряхнуть и развлечь по обстоятельствам, используя любую возможность и не стесняясь в выборе средств.

— О, господи, узнаю Елену! Она всегда мечтала скинуть меня на любые надежные мужские руки, какие подвернутся.

— Я что, не первый?

— Что ты, она предлагает меня на всех углах.

— У тебя замечательная свекровь!

— Да, и что мне больше всего нравится, теперь я люблю ее просто так. Ну, пошли?

— Так что насчет инструкций?

— По обстоятельствам, — пожимаю я плечами.

Мы садимся в наш газик, едем вдоль моря от города к устью Миуса и, найдя пустынный пляж, останавливаем машину прямо у песчаной полосы берега под кустами ивы, дающими призрачную тень. Мы долго брели по колено в воде, пока не добрались до глубины, где можно было плавать.

— Лиза, ты не боишься так далеко заплывать? — тревожно спрашивает Митя.

— Нет, я в воде чувствую себя лучше, чем на суше.

— А я вот — нет. Я городской человек, а работаю чаще в степи, а ты похожа на того дельфина, что изображен на твоей монетке, — я смеюсь и быстро плыву к берегу, а Митя кричит вдогонку: — Лиза, а кто же меня будет спасать?!

Я подплываю ближе: — Ты действительно не стесняешься в выборе средств.

— О, боже мой, но я и правда не очень хорошо плаваю!

— Тогда держись, — я подставляю плечо и он кладет на него одну руку, загребая другой. Когда мы, почувствовав под ногами песок, становимся в воде, Митя говорит с облегчением:

— Ну вот, теперь я опять чувствую себя мужчиной! А ты устала.

Митя подхватывает меня на руки и несет к берегу, но, не дойдя, начинает целовать, прижимая к себе. И вдруг я чувствую, что мое тело перестает повиноваться разуму. Бешеное желание закипает во мне, ноги подгибаются и я увлекаю его за собой прямо в воду, которая даже не прикрывает нас на мелководье. Следующие полчаса были безумием. Я не знаю, в каких археологических раскопках он этому выучился, но то, что он со мной проделал в море, было восхитительно. Наши тела скользили в объятьях, почти невесомые в теплой соленой воде, мои волосы колыхались вокруг нас, когда я, откинувшись на спину, подставляла свое тело его горячим губам. Мы отдыхали, лежа на кромке воды, обессиленные любовью, Митя положил голову мне на грудь, чуть касаясь губами кожи, что вызывало ответный трепет, и спросил: