— Алекс, — тихо спросила я, — А может случиться, что диагноз неверен, или ты просто выздоровеешь?

— Нет, девочка моя, я уже чувствую, что это близко.

— Мне очень жаль, — я взяла его руку и прижалась к ней щекой.

Он потрепал меня по волосам и опять положил руку на руль. Подъехав к моему дому, Алекс спрашивает:

— Ты готова уехать дней через пять? И еще, зачем тебе три месяца оплачивать квартиру? Откажись сейчас от нее, а потом, когда мы вернемся, можно найти другую, все равно скоро нужна будет более просторная.

Я киваю головой: — Если ты позволишь пока привезти к тебе книги и картины, то пожалуй, я прерву аренду.

Вечером, устроившись на диване с книжкой, я начинаю размышлять, что я буду делать три месяца в деревне. Нужно взять книги и работать, можно продолжить тему французской поэзии. Я задумываюсь, о чем бы мне хотелось написать, вспоминаю, как писала книгу «Их взгляд на любовь», насколько мне казалась, за редкими исключениями, предвзятой точка зрения мужчин на женщину и ее любовь. И я вдруг понимаю, что больше всего мне хотелось бы написать о своем видении мужчины и его любви. Я бы написала о Сергее, и об Иве с его безумным ревнивым чувством, и конечно о Коле — с восторгом и благоговением, преклоняясь перед его невероятной любовью, и еще — мне очень хочется написать об Алексе. Так что, пожалуй, я не возьму с собой много книг, только для развлечения. Отправив Коле письмо с описанием происшедшего, я собрала вещи, попрощалась с Сарой, заручилась обещанием, что она приедет навестить меня, и мы отправились в Фернгрин.


Дни потекли медленной чредой, жизнь наша была размеренной. Я писала с утра до обеда, потом делала перерыв и мы гуляли. Поработав еще часа два и выпив чаю, мы снова отправлялись бродить по окрестностям, а вечером сидели в гостиной, разговаривая. Чаще всего я просила Алекса поиграть. Иногда он играл свои композиции и они мне очень нравились. Я спросила, почему он сейчас не пишет музыки, и Алекс признался, что бросил это занятие после смерти жены.

— Знаешь, я словно оглох, я не слышу больше музыку внутри себя. Анна была для меня как наркотик, она возбуждала во мне творческие порывы.

— Я слышала, что она была эксцентрична. Расскажи о ней, если тебе не трудно.

— Эксцентричной ее мог считать только истинный англичанин, она действительно не вписывалась в общепринятые представления. Она была как пузырьки в шампанском — весела и подвижна, и «ударяла в нос», если ты понимаешь, что я хочу сказать.

— Да, — засмеялась я, — отличная характеристика. Она была тебе необходима, потому что способна была тебя расшевелить и вы дополняли друг друга.

— Ты права. Без нее я потерял смысл жизни.

Алекс рассказывает мне о жене, об их жизни, разные смешные эпизоды. О дочери он не говорит никогда, и я не спрашиваю. Мне кажется, что эта потеря для него еще более страшная. В доме нет ни одной их фотографии. Однажды я, набравшись храбрости, спрашиваю миссис Марш:

— Я уверена, что у вас храниться хоть одна фотография мисс Ферндейл. Не могли бы вы показать, как она выглядела?

Миссис Марш смотрит на меня таким же колючим взглядом, но потом приносит мне две фотографии. На одной Алекс, совсем молодой и очень обаятельный, стоит у пруда с девочкой лет шести, которая хохочет, показывая смешные молочные зубы с дырками на месте выпавших. На другой — о, на другой прелестная юная девушка с темно-каштановыми волосами и выражением, словно она еле сдерживается, чтобы не рассмеяться. Я сразу вспоминаю слова Алекса о пузырьках шампанского и в памяти всплывают строки из любимых стихов Цветаевой:

Застынет все, что пело и боролось,

Сияло и рвалось:

И зелень глаз моих, и нежный голос…

— О-о-о, — только и могу выговорить я сквозь подступившие слезы, — Иногда я сомневаюсь, есть ли Бог на небе, правда, миссис Марш?

Она смотрит на меня несколько смягчившимся взглядом и спрашивает:

— Вы ведь ждете ребенка, леди Элизабет? — она впервые называет меня по имени, я только киваю головой, — Может, это и примирит его с жизнью!

Тут уж я не выдержала и разрыдалась. Что может примирить Алекса с жизнью, которой у него не осталось! Миссис Марш приносит мне воды. После этого она начинает относиться ко мне несколько иначе, без особой любви, но заботливо.


По пятницам к нам приходят на чай священник Хартнелл и Вильямсы. С Хартнеллом я иногда говорю о религии. Меня очень интересует современная смесь веры и знаний, которые эту веру расшатывают. Мы сходимся на том, что теперь это свод моральных принципов, девиз которых — терпимость к слабостям других и взыскательность к себе. Хартнелл интересуется православием, но тут я ему мало чем могу помочь.

В начале августа из Лондона нам пересылают извещение о разрешении на въезд в Союз по гостевой визе. Я уговариваю Алекса поехать со мной, это развлечет его, разве не интересно побывать в такой закрытой стране, как наша?

— Хорошо, — улыбается Алекс, — Я так привык каждый день видеть тебя, что не выдержу месяц одиночества.

В сентябре, распрощавшись с миссис Марш и отдав распоряжения закрыть дом на зиму, мы летим в Ленинград. Попав в родной город через два года, когда уже и не надеялась, я заплакала. Нас встречает вся семья: родители, сестра, Коля с Сашей. Все окружают меня и начинают ахать, глядя на мой огромный живот. Наконец, я обнимаю смущенного Сашку и говорю ему:

— Помнишь, как ты просил родить тебе девочку, чтобы ты женился на ней? Немного поздновато, но будет девочка, и ты будешь первым претендентом!

В суматохе встречи Алекс оказывается в стороне и с улыбкой наблюдает за нами. Коля подходит к нему поздороваться. Наконец я, оторвавшись от мамы и сестры, вспоминаю, что их всех нужно познакомить. Родители смотрят на Алекса с опаской: что еще им ждать от очередного мужа? Моя крохотная квартирка, конечно, тесна нам, Коля предлагает свою, у них с Сашкой теперь просторная квартира в центре, на улице Чайковского. Все стены там увешаны чудесными картинами современных ленинградских художников, многие из которых были друзьями Светланы. Алекс с восторгом оглядывает их.

Когда мы остаемся вдвоем с Колей, он наконец может обнять меня.

— Вот ты и увидел меня толстой, как слониха, и дальше будешь только смотреть. Жалко!

— Я буду еще обнимать и целовать, — он прижимает меня к себе и вдруг смеется, — Ух, как он толкается! Тоже решил поздороваться!

— Это не он, а она!

— Откуда ты знаешь?

— Мне даже показали ее на телеэкране. Такая смешная страшилка.

— Она будет красавицей, ведь у нее такие красивые родители.

— Я думаю, может она будет счастливей нас?

— Мы сделаем все, чтобы она была счастлива, — обещает Коля.

— Да уж, будущая леди Ферндейл. Знаешь, когда я узнала о титуле, мне захотелось закричать: я хочу обратно! А она привыкнет к этому с рождения. Хотя здесь это не имеет значения. Будь я тысячу раз леди, к тебе я могу попасть только кривыми дорожками.

— Ничего, Бетси, на нашей улице тоже будет праздник!

Весь месяц мы с Алексом ездим по городу и окрестностям. Город привели в порядок к Олимпиаде и он необычайно хорош, Алексу он очень понравился. Бесконечные встречи с друзьями за чашкой кофе и бутылкой сухого вина, наши разговоры обо всем далеко заполночь увлекают его. Мы с Колей с двух сторон по очереди переводим ему, чтобы он мог принять участие в беседе.


Когда мы едем домой, Алекс говорит, что никогда не наблюдал такого удивительного общения и теперь понимает, почему я тоскую и рвусь домой. Он привез меня из Хитроу к себе домой и спросил:

— Ты ведь будешь теперь жить со мной? Я так привык, что ты всегда рядом. Да и за тобой нужно теперь следить, ведь скоро уже?

— Алекс, я не хочу затруднять тебя и нарушать привычный образ жизни. Я справлюсь.

— Я прошу тебя! Мне этого хочется. Хорошо? — он с тревогой ждал ответа и мне пришлось согласиться.

Так я поселилась в доме Александра Ферндейл. Спальня моя выходила в просторный холл второго этажа, напротив спальни Алекса. Еще он предложил работать в его кабинете, но я предпочитала сидеть внизу в холле, где могла попросить Алекса поиграть мне. Подолгу сидеть за работой было уже тяжело, я устраивалась в кресле у камина, Алекс подставлял мне под ноги скамеечку и я, полулежа, обложенная для удобства подушками, сидела, слушая музыку, или мы разговаривали. Однажды я поглаживаю выпирающий живот и вскрикиваю от неожиданности, когда чувствую особенно сильный толчок.

— Что, — улыбаясь спрашивает Алекс, — у него сегодня тренировка по футболу?

— Скорее уж занятия балетом, это ведь девочка, мне уже точно сказали.

Алекс замер на минуту, а потом, приблизившись, спросил:

— Можно мне послушать?

— Конечно.

Он прикладывает руки и с довольным лицом слушает энергичные попытки моей дочери достучаться до неведомого мира.

— Юная леди, мы ждем тебя!


Через две недели он по совету моего врача заранее отвозит меня в клинику. Я солгу, если скажу, что родила легко, помучилась я изрядно, больше суток, но была так счастлива, что вытерпела бы вдвое больше. Алекс приехал, когда меня уже привезли из операционной, где накладывали швы. Дочка моя, которую мне сразу дали обнять, но я ее не рассмотрела толком, была вымыта и запелената, сестра внесла ее следом за вошедшим Алексом и положила мне на руки. Я взглянула в ее сонные голубые глазки, которые вдруг широко раскрылись, словно удивляясь открывшемуся перед ней миру, и воскликнула:

— Да это же Алиса в стране чудес! Я так ее и назову, пусть ее мир будет только чудесным!

Алекс сжал мою руку и, осторожно поцеловав мою дочку в лобик, сказал нежно: