— Я опишу все это в новом романе, — задумчиво говорю я.

— А как все это можно великолепно снять! — откликается Витторио, — главное — выбрать нужный цвет, это не должно быть рекламным роликом для туристов.

— Желтый и оливковый. И серый.

— Да, это роскошно. Лиза, ты художник.

— Я даже не писатель, хотя и пачкаю регулярно бумагу. Я филолог без работы. Иногда так тоскую без французского языка. В университете я писала исследование лексики «Опасных связей» Шодерло де Лакло. Ах, какое это было наслаждение. А мемуары Сен-Симона, госпожи Севинье, Боссюэ или Ларошфуко! Истинное удовольствие состоит в чтении умных мыслей, а не в попытках выразить невыразимые чувства.

— Это цитата?

— Нет, смеюсь я, — это личное наблюдение. Но я могу процитировать одно мнение о нашей вчерашней попытке заглянуть в будущее: «Было бы куда полезнее употребить все силы нашего разума на то, чтобы достойно пережить случившееся несчастье, чем стараться предугадать несчастья, которые нас еще ожидают». Приблизительно так считал Ларошфуко.

— К счастью, мало кто согласен с ним, — замечает Саша, — Я думаю, что основной двигатель цивилизации — желание узнать, что с нами будет впереди.

— Саша, глупый, не цивилизации, а философии, — поправляет Митя, — нашей цивилизации наплевать на будущее, она благополучно губит сама себя, не думая о последствиях. Философия же анализирует прошлое и настоящее, чтобы логически рассчитать пути будущего и очень удивляется, почему, когда оно наступает, оно не вмещается в заготовленные рамки.

— Митя, ты пессимист, — ужасаюсь я, рассматривая, не сильно ли обгорели на солнце ноги.

— Я реалист, — уточняет Митя, — И я проголодался.

— Здесь недалеко есть рыбная таверна. Пошли? И вино неплохое.

Мы усаживаемся в тени увитой виноградом беседки и нам приносят миску рыбы, тушеной в оливковом масле с овощами, фрукты и вино. Мы попросили покислее, но оно все равно оказалось густым и сладким.

— По древнегреческой традиции вино нужно разбавлять водой, — поясняет Митя, и мы тут же решаем пить по-древнегречески.


После обеда мы отвозим Митю в Афины, и на меня вдруг нападает страсть к покупкам. Я вожу всех по дорогим магазинам площади Омония и лавочкам в районе Монастыраки и выбираю подарки Мите, его детям, жене, прошу отвезти сувениры моей сестре, маме, племянницам, моей свекрови Елене и свадебный подарок Коле. Нагруженный свертками Митя в отчаянии, как это все довезти, тогда я покупаю большой кожаный чемодан. Митя в изумлении смотрит на меня.

— Лиза, ты с ума сошла, такие громадные деньги!

— Митя, я же сказала, что богата, и потом, много зарабатываю: каждый мой роман приносит приличный доход, в Англии собираются экранизировать мой «Психоанализ», а Витторио покупает экранизацию «Жизели». Куда мне эти деньги? — ворчливо поясняю я, — Я хотела жить на них с Колей, но раз не удалось, они мне ни к чему. У меня ведь еще дом в Лондоне, акции от мужа. Я вообще могу не работать, но тогда лучше повеситься. Я все бы деньги отдала, чтобы оказаться дома, или чтобы Колю выпустили сюда, пусть даже с женой. Перспектива жизни без него наводит ужас. Меня удерживают только дети.

— Дети, дети. У тебя ведь были проблемы?

— Меня вылечили в Швейцарии. Алиске пять лет, это дочь Ива. Леди Элис Ферндейл. Алику два года, это наш с Колей.

— Лиза, твоя жизнь фантастична. Больше всего я завидую твоей возможности реализовать себя. Ты можешь делать все, что захочешь. Писать статьи и романы, сниматься в кино, ездить, куда захочешь. Я об Италии только мечтал, а ты там живешь.

— А хочешь, поедем ко мне на несколько дней? — тут же ухватилась я за эту мысль, — Митя, поедем! Я все оплачу, мне так тоскливо.

— Ну, я не знаю. После конгресса у меня два свободных дня, я хотел поездить немного по Греции, сколько хватит денег.

— Митя, какая тебе разница? Грецию ты немного посмотрел, посмотри немного Италию. И не два дня, а неделю. Я тебе сделаю официальный запрос из Рима, из Археологического института, я знаю директора, — и поясняю на удивленный Митин взгляд, — Я заключала с ним договор о совместных исследованиях римских поселений в Британии. Вот мои координаты и деньги на билет. Приглашение ты получишь через день и сразу отошли его в Университет, но лучше не упоминай мое имя.


Вечером мы улетаем в Рим. На другой день Саша спрашивает, уезжать ли ему в Кембридж или остаться еще. Я отправляю его в Англию, убедив, что я в порядке и жду приезда Мити.

— Саша, я всегда любила тебя как своего сына. Считай все-таки, что я твоя приемная мать. Хорошо? Я ведь знаю тебя почти всю твою жизнь.

— Я очень люблю тебя, Бетси. Больше, чем приемную мать, — смущаясь, признается он и добавляет: — Если тебе что-нибудь нужно будет — только позови.

— Спасибо, дорогой!

— Бетси, заведи тебе любовника!

— Саша!!

— Я тебя очень прошу. Почему ты должна мучиться?

— Саша, отправляйся, иначе я тебя отшлепаю!

Он, засмеявшись, уезжает в аэропорт, а я сажусь, обессиленная. Эти дни мне пришлось держать свои чувства в кулаке, не давая воли, и вот, наконец, я могу выплакаться всласть, но тут вбегает Алиса, чтобы рассказать о новых проделках Джуззи, и я терпеливо выслушиваю историю, как она опять подралась с кошкой и как опять не хотела мыть лапы.

— И она опять ночью спала с Аликом, представляешь, мама? — сообщает дочка таинственным шепотом.

— А ты откуда знаешь? Ты ночью не спала?

— Я встала ночью пописать, смотрю — а Джуззи лежит у Алика в ногах и смотрит на меня. Почему она не ложиться у меня?

— Я думаю, что она защищает Алика, как младшего. Помнишь, как она его вылизала в первый вечер? Она все еще считает Алика щенком и заботится о нем. Ну, беги пить молоко.

Алиса хихикает и убегает, а я иду поцеловать на ночь Алика. Только в постели я даю волю слезам. Но, поскольку состояние нервного напряжения и тоски для меня давно стало привычным, оно стимулирует лихорадочное желание творчества: возвращаясь из посольства я сажусь за письменный стол и работа над романом усиленно продвигается вперед.


Неделя, когда у меня живет Митя, помогает мне справиться с собой. Наши долгие разговоры по вечерам, когда он без сил падал в кресло после целого дня изнурительного осмотра достопримечательностей, помогли мне разобраться в своей жизни. Его меткие замечания, вопросы, сочувствие смягчали боль, но под конец он выругал меня, заявив, что я избалованная, капризная, истеричная дамочка.

— Лучшие русские женщины живут сейчас в таких условиях, которые ты и представить не можешь, в вечных терзаниях, во что одеть, чем накормить семью, что делать с больными детьми, изнуряя себя на работе и дома, умудряясь сохранить божью искру творчества в себе и все время разжигая ее, угасающую, у мужа; самоотверженные, сильные, прекрасные, для которых остановить коня и потушить избу — летняя забава во время отпуска. Посмотри на мою Наташу. Между вторым и третьим ребенком она защитила докторскую диссертацию. Маруся наша астматик и с ней всегда проблемы, Игорек до пяти лет переболел всеми мыслимыми болезнями, Сева был жутким плаксой и до трех лет по ночам писал в кровать. Это она должна бы поехать на конгресс, а не я, античное Причерноморье — это ее тема. А ты живешь, не заботясь о деньгах, на роскошной вилле, где комнат в два раза больше, чем обитателей; детьми занимается няня, хозяйством — прислуга; ты развлекаешься, снимаясь в кино, играя в теннис, летая на уик-энд в Дельфы, ты можешь работать или не работать; мужчины от тебя без ума, у тебя наверняка есть любовник — есть? — ты любишь хорошего человека и уверена, что он тебя — тоже! Лиза!! Что это, как не пресыщенность! Мне стыдно за тебя. Что ты еще хочешь?

— Жить, как твоя Наташа.

— Кисленького захотелось?

— Митя, не ругай меня, — Жалобно прошу я, — Я много пережила и дорого заплатила за все это.

— Да я не ругаю, это я так, хотел тебя встряхнуть. Ну иди, я тебя поцелую.

Я подставляю ему губы. Чмокнув меня, он замечает:

— Ты такая роскошная женщина, что даже у пятидесятилетнего старца взыграло ретивое.

— Тебе нет еще пятидесяти. И потом, ты, как археологическая древность, законсервирован и нетленен, — я провожу руками по его могучим плечам, по пшеничной шевелюре, в которой незаметна седина, и смеюсь, — Митя, ты действительно такой же, как десять лет назад. Скажи мне, ты изменял жене?

— Ну, не вгоняй меня в краску! Случалось изредка, но это между нами.

— Завтра поедешь со мной в Венецию?

— Лиза, не перескакивай с одного на другое, — одергивает он, — Я, конечно, с превеликим удовольствием поеду с тобой в Венецию, как и в любое другое место. Но продолжим разговор о моих изменах жене. Это был чисто академический вопрос? Или у тебя есть что предложить? — я смеюсь, пока он не закрывает мне рот поцелуем, — это в терапевтических целях, — поясняет он.

— Принимать перед сном, по столовой ложке?!

— Можно все сразу. Если не умрешь — будешь жить.

— Чтобы мне захотелось жить, ты должен поразить мое воображение, — лукаво улыбаюсь я, — Как в Таганроге.

— Я постараюсь, но ты сделай скидку на мой возраст.

— Если ты еще раз вспомнишь свой возраст, я тебя убью. Пошли к тебе?

— Лиза, — спрашивает Митя по дороге, — Почему ты не вышла тогда за меня замуж? Ты была бы сейчас небогатая, но счастливая женщина.

— Митя, я тебя прошу, не надо говорить о том, что было бы. Просто люби меня сегодня.

Митя всегда удивлял меня в постели. Он был особенный. Я не могла понять, в чем тут дело, но он умел создать атмосферу радостного ожидания чуда. Эта вершина, на которую мы вместе поднимались, это чудо — все оставалось с нами, мы так и замирали, обнявшись, на вершине, любуясь открывшейся перспективой. Не было возврата в обыденное состояние.