— Я же вижу, что это не так, — вновь спокойно, разве что его руки немного дрогнули. — Просто расскажи мне и я помогу всем, чем смогу.

— Зачем? — я вымученно улыбнулась. — Зачем тебе мне помогать? Из жалости? Я настолько паршиво выгляжу? Реми, ты же меня ненавидишь. Если честно, мне кажется, что я совершила глупость придя сюда. Мне лучше уйти.

Я попыталась встать, но Реми не дал этого сделать. Он сильнее сжал мои ладони в своих и усадил обратно на кресло.

— Я тебя не ненавижу, — парень помотал головой в отрицательном жесте.

— Правда? — сказано с сарказмом. Я опустила голову и хмыкнула. — Тогда с чего вся эта неприязнь и критика в мою сторону? Это ты так проявляешь дружелюбность? Мне все же лучше уйти, — логики в моих действиях не было. Сама пришла, а теперь спешила уйти. Хотя, думаю, что меня можно понять. В голове полнейший бардак, и, кажется, я способна сейчас на более глупые поступки.

Я опять попыталась подняться, но Реми, вновь, не дал мне этого сделать. Нахмурившись, он опустил голову и в блеклом освещении заходящего солнца я заметила, как уголки его губ поползли вниз и на лицо легла мрачная тень.

— Ты мне напоминаешь мою подругу детства, — сказал Реми и мне показалось, что эти слова давались ему невыносимо тяжело. Слишком напряженная спина и пронзающая боль в голосе. — Жули была художником. Отдавала этому всю свою жизнь, но была слишком молода и наивна, чтобы пробиться в мир искусства. Ее не стало пять лет назад, — глубокий вдох. Реми сделал небольшую паузу, но потом опять продолжил, так и не подняв головы. — Жюли была такого возраста как и ты, когда заболела раком и ее медленно убивала болезнь. Но, вместо того, чтобы лечиться, она постоянно рисовала, желая оставить после себя память в виде картин. Вот только, они не были признаны другими, так как, из-за болезни, у Жюли не было достаточно сил, чтобы держать кисти и мазки получились смазанными. Эти картины до сих пор лежат в доме ее родителей. Пылятся где-то в шкафу, так как всем больно на них смотреть, — Реми вновь сделал небольшую паузу. Тень на его лице немного сместилась, сползая вниз, в тот момент, когда он все же посмотрел на меня своими глубокими карими глазами, полными печали. — И ты мне ее напомнила. Даже внешне вы очень похожи. Поэтому, меня стала раздражать твоя любовь к искусству и вечно вымученный вид, из-за бесконечно проведенного времени за картинами. Но наша ругань зашла слишком далеко. Что бы ты не думала, но я волнуюсь о тебе, поэтому хочу помочь.

— Так ты видел во мне умершую подругу? — я горько выдохнула.

— Да, но это было давно. Теперь же я вижу только Клоди Дюбуа. Талантливую и улыбчивую девушку. Поэтому мне невыносимо видеть то, как ты меняешься, — ладони Реми ослабили хватку и парень, большими пальцами, еле ощутимо, погладил мои запястья.

Доброта Реми немного растопила мое сердце и мне захотелось потянуться к его теплому свету, вырываясь из объятий пустой темноты. Поведать о том, что меня тревожило и положиться на его поддержку, надеясь, что хоть что-нибудь можно исправить. Разомкнув губы, я была готова рассказать Реми обо всем, но в дверь постучали, мгновенно, отвлекая наше внимание.

Не дожидаясь ответа, в кабинет, словно вихрь, залетела администратор. Прерывисто дыша, она рассказала о каких-то проблемах, суть которых я не поняла, после чего попросила Реми спуститься на первый этаж.

— Подожди меня тут, — сказал Реми, прежде чем выйти из кабинета. И только за ним захлопнулась дверь, я ощутила облегчение. Мне не стоило рассказывать обо всем Реми. Втягивая парня в свои проблемы, я могла испортить ему жизнь.

Все же, Реми хороший парень и у него будет светлое будущее с красивой женой и несколькими детишками. Зачем ему, вместе со мной, тонуть в грязи и наполнять рассудок негативом? В последнее время я сделала слишком много ошибок и, больше всего, сейчас хотела прервать этот порочный круг неприятностей. Лучше страдать в одиночестве.

Естественно, я не стала дожидаться Реми. Выйдя за дверь, я спустилась на первый этаж, после чего быстро выбежала на улицу, надеясь, что парень меня не заметит.

Si loin de ton ciel,

Si loin de mon appel.

Entends-tu mon coeur?

Entends-tu ma ferveur?

(Emilie Simon «Chanson De Toile»)

Картина седьмая… (Désespoir)

Desespoir

Я оказалась в тупике. Нет пути вперед, но и дорога назад оборвана. Мосты сгорели и обжигающие языки пламени, постепенно, угрожающе сверкая, подбирались ко мне. Смотря на свой личный апокалипсис, я наблюдала за тем, как мой мир превращался в Ад, в котором, главным демоном являлся никто иной, как Арне. Истинный злобный монстр.

Не желая возвращаться домой, я долго блуждала по улицам. В кармане штанов, кроме телефона, было лишь смятых пять евро, неизвестно как попавших туда. Этого хватило на чашку кофе и черствый круасан. Сидя в уже опустевшей кофейне, я, немигающим взглядом смотрела в окно, не замечая ярких ночных фонарей, веселых людей, идущих по тротуару и машин в быстром потоке проезжающих по дороге.

Я бы еще долго там сидела, закрываясь в своем внутреннем, сгоревшем дотла, мире, но ближе к одиннадцати, ко мне подошла официантка и сказала, что они вскоре закрываются. Безразлично кивнув, я вышла из кафе и опять побрела по улице. У меня не было другого выбора, кроме как пойти к Гросье. Денег на дорогу, чтобы поехать еще куда-нибудь не было, а мой агент жила в пяти кварталах от места, где я находилась.

К ней я явилась в полночь и, открыв дверь, Гросье оглядела меня ошарашенным взглядом. Женщина была сонная и одетая в смятый спальный костюм, но, не теряя времени на расспросы, она впустила меня к себе и постелила на диване. Пока я купалась, она приготовила мне свою одежду, от которой пахло свежим запахом ополаскивателя. В ней я практически утонула и рубашка висела на мне словно мешок, но, естественно, мой внешний вид волновал меня меньше всего.

В ту ночь я так и не смогла заснуть. Ворочаясь на диване, я все думала об Арне, ощущая, как сердце вновь возникает в груди для того, что бы в очередной раз разорваться. Зажмуривая глаза, я плотно обнимала легкое одеяло, еле сдерживаясь, чтобы не заплакать.

Утром, встав с дивана с тяжелой головой, я почувствовала запах еды и мой живот жалобно заныл. Пройдя на кухню, я увидела Гросье крутившуюся около плиты и стол накрытый множеством вкусностей.

— Садись, я сейчас заварю тебе чая, — бодро сказала женщина. Я молча кивнула и села на старенький диванчик с уже потрепанной обивкой. Слишком много переживаний, накопились во мне, превращаясь в массивный шар, наполненный безнадежностью. Еще ночью он лопнул, ошметками спадая в глубину моего уныния. Теперь же я совершенно ничего не чувствовала. В глазах пусто и на душе холод. Нет боли и отчаяния. Лишь безграничное отчуждение, превратившее меня в бездушную куклу.

Гросье жила в двухкомнатной квартире, находящейся не в самом лучшем районе Парижа. Я бывала у нее раньше, когда женщина забывала дома документы и мы заезжали за ними. Побывав тут первый раз, я очень удивилась отсутствию уюта и серости жилья, будто женщина передавала этому месту собственную хмурость.

Гросье не любила рассказывать о себе, но, от мадам Итюле, я узнала, что Гросье лет десять назад, развелась со своим мужем и, до сих пор, у них были очень напряженные отношения. У Гросье есть уже взрослая дочь, но, при разводе родителей, она приняла сторону отца, разрывая связь с матерью, ведь все это время считала ее ненормальной женщиной, любящей только работу, а не свою семью. Я возненавидела дочь Гросье, ведь зная женщину такое непродолжительное время, уже поняла, что пропадая на работе, она пыталась заработать денег на светлое будущее для дочери. Даже сейчас, большую часть своей зарплаты, она отсылала своему бывшему мужу, прося, чтобы он передал их дочери, будто бы от себя, ведь от матери она не хотела принимать помощь. Доходили деньги до той девушки или нет, я не знала. Это было не мое дело, но, иногда, у меня сердце ныло от сочувствия к Гросье. Ее квартира была лишена гармонии и комфорта, но в зале, на самом видном месте, стояла дорогая рамка, стоившая больше чем половина вещей в этой квартире. В той рамке красовалась старая фотография, на которой, еще молодая Гросье искренне улыбалась, держа на руках милую девочку в ситцевом платьице и с волосами собранными в два хвостика. В состоянии ли теперь Гросье так улыбаться?

В тот день женщина не пошла на работу, в прочем, как и на следующий. Она готовила мне вкусную еду, включала на стареньком компьютере фильмы и выводила на прогулки. Окутывая меня практически материнской любовью, эта женщина пыталась привести меня чувство, будто видя насквозь мою боль. Лишь однажды она задела эту тему.

— Клоди, может, ты хочешь рассказать о том, что происходит с тобой? — мы сидели на кухне и пили имбирный чай. Гросье его очень любила и, кажется, считала этот чай панацеей.

— Нет, — я отрицательно помотала головой. Сделав глоток чая, я поморщилась, понимая, что он получился слишком сладким, из-за большого количества меда. Нужно было добавить еще лимона.

— Если захочешь поговорить, я всегда готова выслушать, — сказала Гросье, будто напоминала, что она всегда будет рядом и ее поддержка никуда не денется. Я вяло кивнула, после чего женщина отвлеклась на телевизор, комментируя какую-то глупую передачу.

Я не хотела ехать домой, а Гросье не собиралась меня прогонять, поэтому я и дальше жила в ее квартире, обустроившись на диване. Но, поскольку у меня не было вещей, я попросила женщину съездить ко мне в квартиру и взять кое-какую одежду. Наверное, я вела себя слишком нахально, но Гросье выполнила мою просьбу.

Мы часто гуляли по улицам. Иногда я ходила сама. Телефон я так и не включала, но всегда, неизменно, брала его с собой. Обычная привычка. Банальная привязанность.