Мы с Энджи обменялись взглядами, с возрастающей надеждой слушая, как ее мама спасает мою задницу.

– Знаю, – Бонни издала смешок. – Подростки, да? Мы всегда узнаем последними. Но Уиллоу себя неважно чувствует. Думаю, лучше ей не ходить сегодня в школу. Я могу отвезти ее домой или… – Пауза. – Да, конечно, – сказала Бонни, кинув на меня сочувствующий взгляд. – Можете забрать ее отсюда. – Пауза. – Отлично, я напишу вам адрес. Ладно, пока.

Она нажала на кнопку и отдала мне телефон.

– Я бы сказала, что у тебя двадцать минут на то, чтобы привести себя в порядок.

– Спасибо большое, – сказала я. – Снова.

– Мам, ты прям рок-звезда, – заметила Энджи.

Бонни поджала губы.

– Ну, снова я этого делать не стану, дамы. Но, может, и сработало. Твоя мама, хоть мне и не хочется этого говорить, казалась скорее раздраженной, чем обеспокоенной.

– Похоже на нее, – ответила я.

Бонни встала и расправила юбку.

– Прими душ, помой голову и воспользуйся ополаскивателем для рта на раковине. Энджи, можешь одолжить Уиллоу одежду? Она выше тебя, но, может, твоя юбка и футболка подойдут? Я отправлю твою одежду в стирку, и ты заберешь ее позже. Будете завтракать? Я собиралась приготовить яйца и бекон.

Я уставилась на эту женщину. Я словно видела призрак или НЛО. Настоящая мама, делает то, что делают матери. Я слышала, что такие существуют, но сама никогда не видела.

– Спасибо, мам, – сказала Энджи. – Ты лучшая.

Она хмыкнула, а потом взяла меня за подбородок.

– В следующий раз, если решишь, что у тебя будет сложная ночка, сначала позвони Энджи, ладно? И тогда Энджи скажет мне. Не так ли?

– Конечно, скажет, – сказала Энджи.

Бонни потрепала меня по щеке и вышла из комнаты, закрыв за собой дверь.

Я покачала головой.

– Твоя мама…

– Ага, она никому ничего не скажет. Психиатр. Умение понять ситуацию и хранить ее в тайне – ее специальность.

«Психиатр», – подумала я и сразу же вспомнила слова Айзека: все происходит по какой-то причине.

Я приняла душ в ванной Энджи, смыв прошлую ночь под теплой водой цветочным гелем. Ополаскиватель для рта вымыл привкус рвоты и алкоголя. В зеркале я увидела опухшие красные глаза. Я еще раз молча поблагодарила Бонни за то, что быстро сообразила и сказала, что мне нехорошо. Я бы в любом случае не смогла пойти в школу.

Когда я вышла из душа, Энджи отдала мне длинную струящуюся юбку с зелеными и красными цветами и чересчур большую футболку с надписью «ИРОНИЯ – антоним старости».

Энджи взглянула на меня оценивающе.

– Мешковато, но сойдет.

Мы спустились, и я перекусила яйцами с беконом, сидя на стуле за кухонной стойкой. Дом МакКензи был таким же современным, как и мой, но в меньшем масштабе. В нем царили тепло и уют, которого не хватало в моем.

«Должно быть, Бонни хорошо справляется со своей работой», – подумала я.

Спустя двадцать минут мне на телефон пришло сообщение. От мамы.


Я снаружи.

– Бьюсь об заклад, она жалеет, что приехала сюда после того, как вы предложили подвезти меня, – сказала я, скармливая Баркли кусочек бекона. – Ее подозрительность уже исчезла, и она просто раздражена тем, что пришлось ехать за мной.

Мама Энджи приподняла брови, глядя на меня.

– Она причина твоей сложной ночки?

– Нет, – ответила я.

– Тогда на твоем месте я бы пошла и извинилась перед ней, – она улыбнулась поверх чашки кофе. – Понимаешь? За доставленные неудобства.

Я не могла не засмеяться. Понадобился всего один телефонный разговор, чтобы мама Энджи идеально поняла мои отношения с мамой.

Я слезла со стула, а Энджи и Бонни проводили меня до входной двери. Баркли следовал за нами. На улице мама ждала в серебряном «Мерседесе». Я почесала собаку за ушами, потом обняла Бонни, надеясь забрать немного ее спокойствия с собой домой.

– Спасибо вам, – сказала я.

– Ты поблагодаришь меня, если запомнишь мои слова, – сказала Бонни. – Можешь поговорить со мной в любое время.

На глаза навернулись слезы. Они полились по щекам, когда я обняла Энджи.

– Мы, девчонки, должны держаться вместе, да? – спросила она дрожащим голосом. – Позже еще поговорим, ладно? Когда ты немного отдохнешь.

Я кивнула, в полном изнеможении.

Мама просигналила, и я вздохнула.

– Это за мной.

Я пошла по подъездной дорожке, держа в руках только телефон. Юбка Энджи колыхалась вокруг ног. Энджи, Бонни и их милый пес остались у входной двери и махали мне. Открытка, изображающая тепло, дружбу и дом.

Я помахала в ответ, прежде чем залезть на пассажирское сиденье. Перекинув волосы на левую сторону, я понадеялась, что мама не заметит мои красные опухшие глаза.

– Привет, мам. Прости насчет вчерашнего. Мы забылись, и я не очень хорошо себя чувствую.

– Уверена, что так. Голос звучит ужасно, – сказала она, выезжая с дорожки. – Но мне такое не нравится, Уиллоу. Ты меня выставляешь в плохом свете перед мамой подруги, ведь я не знала, где ты была прошлой ночью.

– Она понимает. Она психиатр – добавила я. – И она мне нравится. Очень.

– Психиатр, – фыркнула мама. – Возможно, мне нужно отправить тебя к ней.

– Может, и нужно, – пробормотала я.

Мама снова фыркнула и бросила на меня взгляд. Она сильнее нахмурилась, и я приготовилась к вопросу. Тому, что задала бы Бонни. Тому, что я почти желала услышать. Я чувствовала, как правда снова бурлит во мне. Я ее уже дважды рассказала. И могла бы рассказать снова. Ей просто нужно было спросить.

Мама: Что случилось, милая?

Я: Мам, дело в Ксавьере…

Но она лишь пробормотала:

– Что, черт возьми, на тебе надето?

Глава двадцать пятая

Айзек

«Ты та девушка, что мне нужна».

В среду днем мое признание снова и снова прокручивалось в голове, пока я работал в ОТХ. Возможно, Уиллоу и не слышала его, но сам-то я слышал. И забрать эти слова невозможно. Нельзя отменить сказанное.

– Черт, – сказал я, подметая потертый черный пол сцены.

Мне стоило просто держать рот на замке, начиная с того дня в кафе «Дейзи». Именно разговоры привели меня к этой чертовой ситуации. Я молчал более десяти лет, а потом появилась Уиллоу, и я все ей рассказал. Теперь я застрял. Каким-то образом она пробралась мне под кожу, в самый костный чертов мозг. Ее счастье стало воздухом, которым я дышу.

Я не хотел оставаться.

Я не хотел покидать ее.

Особенно после произошедшего с ней.

«Боже, Уиллоу…»

Я перестал водить метлой по полу и потер кулаком о грудь. История Уиллоу была подобна удару молота в сердце. Каждый раз, когда я вспоминал о ней, эта история снова била по мне. Снова и снова, прорываясь сквозь мои мысли. Создавая образы безликого парня, кидающего что-то в ее напиток, отводящего ее в спальню, снимающего одежду с девушки в полусознательном состоянии. Он лег на нее…

Я закрыл глаза и сжал челюсти так крепко, что заболели зубы.

«Ксавьер. Его звали Ксавьер».

Ненависть к гнилому ублюдку горела во мне подобно газу под давлением, готовому взорваться в тот момент, когда я увижу его. Если я выбью из него все дерьмо, это ничем не поможет Уиллоу. Но он сделал ей больно. Худшим способом. Что-то глубокое и животное внутри меня требовало, чтобы я сделал больно и ему.

– Она не твоя девушка, ради бога, – сказал я себе, снова взявшись подметать пол. – Пьеса. Думай о чертовой пьесе.

Но теперь и «Гамлет», всегда дающий мне надежду, казался пустым.

– Черт, – я кинул метлу на землю. Звук эхом разнесся по театру громким пустым треском.

Мартин вышел из кабинета и направился ко мне на сцену, засунув руки в карманы.

– Что происходит? – тихо спросил он.

– Ничего, – я наклонился подобрать метлу.

Он наблюдал за мной, ждал. Я держал рот на замке. Я закончил с разговорами, черт побери.

Через секунду Мартин кивнул самому себе и подтащил два стула на сцену.

– Давай поговорим о «Гамлете», – сказал он, заняв один из них и похлопав по-другому. – Небольшой анализ персонажей до того, как придут остальные. Хочу убедиться, что мы с тобой на одной волне касательно репетиций.

Я убрал метлу и сел на стул, скрестив руки и ноги.

– Мы уже выполнили столько работы, что ты думаешь о Гамлете?

– Он слишком много говорит.

Марти откинулся на стуле, поджав губы, размышляя.

– Можешь рассказать поподробнее?

– Он слишком много говорит, черт возьми.

Марти окинул меня взглядом.

– Он слишком тщательно анализирует каждый аспект ситуации, – ответил я. – Вместо того чтобы что-то делать, в результате он ничем не занимается.

– Второй акт, – сказал Марти, кивнув. – Что я за идиот?.. – он широко улыбнулся. – Но потом ему приходит идея устроить постановку убийства его отца. Это уже что-то.

– Призрак его отца сказал ему искать мести, – ответил я. – Вместо того чтобы прийти к Клавдию в первом акте и вонзить кинжал ему в ребра, он говорит, говорит и говорит. Мучает себя. Делает больно Офелии, – я сжимаю кулаки. – Ему просто нужно сделать то, в чем он поклялся в начале пьесы.

– О. Но тогда не было бы пьесы.

Я пожал плечами.

– В конце все умирают. Ни у кого нет хеппи-энда, Марти. Ни у кого.

– В этом и опасность драмы, разве не так? – через долгое мгновение сказал Мартин. – Тебя сдерживают строки и судьба персонажа, написанная драматургом. – Он наклонился вперед. – Но тебя, Айзек, ничего не сдерживает. На сцене, да. В настоящей жизни ты свободен.

«Чепуха».

Я не чувствовал себя свободным. Хармони сдерживал меня ролью, на которую я не проходил прослушивание. Сын жестокого алкоголика. Неудачник с провалившимся бизнесом. Меня выгнали из старшей школы. Я потенциальный преступник. Мне нужно было создать свою судьбу – выбраться отсюда. Конец истории. Сцена. Занавес.