Эмма Скотт - Среди тысячи слов

– Гамлет размышляет о войне и о том, что заставляет людей рисковать своей жизнью ради нее. Что стоит того, чтобы умереть. О чести. Он говорит, что Клавдий все еще король, его мать все еще замужем за убийцей, а он ничего не сделал.

Уиллоу посмотрела в сценарий:

– С этого момента мои мысли станут кровавыми или не будут стоить ничего.

Я кивнул.

– Время разговоров прошло. Теперь он должен действовать и сделать то, что правильно для чести своей семьи и имени.

– Он должен.

Я взглянул на нее и увидел, что она с нежностью наблюдает за мной.

– Теперь моя очередь.

Я уселся на скамейку, и она кинула сценарий мне на колени, показывая на него.

– Все те маленькие песенки в конце моей сцены безумия, – сказала она. – Их так трудно запомнить. Я знаю, что знаю их, но начинаю сомневаться.

– Попробуй так, – сказал я. – Иди к началу живой изгороди и пока идешь, проговаривай строчки.

Она скорчила рожицу.

– Как это может помочь? Я собьюсь и перепутаю слова.

– Ты только что сказала, что знаешь слова. Твоему мозгу нужно волноваться о чем-то другом. Пусть слова просто приходят к тебе, пока ты сосредоточена на том, чтобы пройти по лабиринту.

– Но как ты будешь мне подсказывать? – спросила я. – Гертруда и Клавдий много чего там говорят.

Я пожал плечами.

– Тебе придется кричать, и я буду кричать в ответ. Хорошая практика, тебя будут слышать задние ряды.

Она пошла обратно в лабиринт. Длинные волосы развевались за ее спиной.

– Ты уверен, что никто нас не услышит? – спросила она.

– Шекспир в парке.

– Очень смешно.

День был тихим и спокойным, воздух теплым, но еще лишенным летней духоты.

– Ты меня слышишь? – спросила она. Ее голос зазвенел, как колокольчик.

– Ага, – сказал я, направляя голос в ее сторону. – Давай.

Уиллоу начала говорить свои реплики. Я улыбнулся, услышав, как она сопровождает их ругательством, попав в тупик лабиринта.

– Как мне, твоей настоящей любви, отличить одного от другого? По его… вот дерьмо!

Я тихо засмеялся.

– Там такого не было.

– Черт побери, – пробормотала она.

– Снова неправильно, – крикнул я, смеясь громче.

– Ты не помогаешь, – проорала она в ответ.

Слова Шекспира эхом отдавались над изгородью, пока Уиллоу, наконец, не вернулась к мельнице. Солнце освещало ее волосы как золото. Она уперла руки в бока, а глаза, устремленные на меня, показались невероятно голубыми.

– Ну, надеюсь, тебе было весело, потому что…

Ее слова затихли, и веселое игривое настроение между нами стало чем-то глубже. Мгновение остановилось, обнаженное и видимое. Оно лежало прямо перед нами и ждало.

Время разговоров подошло к концу.

Я пересек расстояние между нами за три длинных шага, взял ее руки в ладони и поцеловал. Она удивленно ахнула, но не дернулась и не напряглась. Мне понадобились все силы, чтобы поцелуй остался нежным. Пусть ей будет просто отойти назад. Но она нежно простонала, и этот звук для меня был полон экстатического облегчения. Ее губы раскрылись, и она прижалась ко мне, а ее язык скользнул мне в рот.

«Боже, это слишком хорошо».

На вкус она была такой сладкой, ее язык, касающийся моего, мягким. Из ее груди вырвался рык, когда я поцеловал ее крепче, и мой язык пробежался по ее рту. Ее тело растаяло на моем, и я обнял ее крепче, поцеловал увереннее. Она отвечала на каждый поворот головы, на каждое движение губ. С желанием. Страстно.

Пальцы сильнее зарылись в мягкий густой шелк ее волос. Я сжал их в кулаках, осторожно, пытаясь не тянуть. Словно прилив океана, ее губы притягивали меня и отпускали. Мы двигались в тандеме, вперед-назад, открываясь и закрываясь, делали поцелуй легче, покусывали, языки щекотали и изучали. Нужда в ней стала горячее, сильнее. Наконец я заставил себя сбросить темп, последний раз одарил ее глубоким поцелуем и затем отстранился.

Мы стояли, тяжело дыша. Она все еще держалась за лацканы моей куртки. Мне не хотелось убирать пальцы из ее волос, но я провел руками по ее спине и положил их на ее тонкую талию. Сделал еще один глубокий вдох, прижавшись лбом к ее лбу, а затем шагнул назад.

В ее глазах стояли слезы.

– Черт, прости, – прошептал я. – Слишком, да?

– Нет, – сказала она с легкой улыбкой. – Было идеально. Идеально. И я подумала, что у меня никогда не будет ничего идеального.

Она встала на цыпочки, чтобы снова меня поцеловать, нежно, медленно и страстно. Она не спешила, наслаждаясь победой над своими кошмарами. А я целовал ее в ответ, наслаждаясь сладким вкусом ее губ, прижатых к моим. Хотя поцелуи и прикосновения в итоге только все усложнят.

– Что мы делаем? – выдохнула она между поцелуями. Ее пальцы скользили в моих волосах, и никогда в жизни мне не было так хорошо.

– Не знаю, – мои губы прижались к ее шее, оставляя дорожку из поцелуев на ее горле. – Мы должны были оставаться профессионалами.

Она снова прижалась своими губами к моим.

– Айзек…

– Боже, Уиллоу…

Мы целовались, пока эрекция в штанах не стала болезненной. Прижавшись ко мне, она это почувствовала и ахнула. Я отстранился.

– Прости… У него свои мысли.

– Не нужно извиняться, – сказала она. – Все нормально. Правда.

Ее лицо раскраснелось, а губы распухли от моих поцелуев. Подбородок стал розовым из-за моей щетины.

«Вот так ее нужно было отметить, – подумал я. – Желанными поцелуями, а не чертовыми черными крестами».

Мое желание слилось с необходимость защищать ее, и внезапно мне показалось, что уехать из Хармони равнозначно смерти.

Ее мечтательное выражение лица поблекло, словно она увидела сомнение в моих глазах.

– Нет, – сказала она, снова притягивая меня к себе.

– Нет?

– Ты должен уехать. Это твоя мечта, – она провела руками по моей груди, скользнув по рубашке. – Но я все думаю о том, что Мартин сказал в начале репетиций. Он сказал, что история Гамлета и Офелии началась еще до пьесы. Помнишь?

– Помню, – ответил я.

– Не знаю, что произойдет потом. Знаю, что тебе нужно покинуть Хармони, и я не стану тебя останавливать. Я никогда не стану и пытаться. Так что, возможно, это эгоистично с моей стороны – желать тебя сейчас. Или, может… такая вот история.

Она обвила руками мою шею. Ее прикосновение казалось смелым и откровенным, хотя я и чувствовал, как быстро бьется ее сердце у моей груди.

– Возможно, мы можем насладиться этим временем, – сказала она. – До того как взойдем на сцену и выступим. Прежде чем тебя откроют для себя агенты по поиску талантов и увезут далеко отсюда. Возможно, у нас получится пожить до пьесы. Пожить там, где начинается история, – она взглянула на меня, и ее голубые глаза показались чистыми, ясными и непоколебимыми. – Сначала была любовь.

Я отбросил локон волос с ее лица.

– Да, так и было.

Тогда Уиллоу улыбнулась, и у меня перехватило дыхание. Ни одна девушка не смотрела на меня так, как она тогда. Словно я чего-то стоил. Я целовал ее снова и снова, желая лишь обнимать и защищать ее.

– Боже, Айзек, – выдохнула она, когда мы заставили себя отстраниться. – Это безумие.

– Это жизнь, – сказал я. – Без сценария. Но как все пойдет? – Я погрузил свои руки в ее волосы, чтобы не дать им рассыпаться по мягким изгибам ее тела. – Если кто-то нас увидит…

– Мы воспользуемся кодовым словом в сообщениях на тот случай, если папа проверяет мой телефон.

– Кодом?

– Я занесу тебя в контакты как… Хэм? Хэмми? Нет, слишком очевидно.

– Датчанин, – сказал я, – или Дейн.

– Дейн, – ее лицо озарилось. – Моя новая подруга Дейн. Она играет в пьесе. Она постоянно забывает, какую сцену мы репетируем. Если хотим встретиться, в, скажем, три тридцать, то пишем акт три, сцена три.

– Идеально.

Она одарила меня игривым хитрым взглядом.

– А если мы хотим сказать друг другу что-то милое, потому что девушки любят такое, понимаешь…

– Да ладно?

– Если хочешь это сделать… – она прикусила губу, раздумывая.

– Акт второй, сцена вторая, – я притянул ее ближе. – Помнишь?

Ее губы открылись, а щеки порозовели.

– Конечно, помню. Письмо. Никогда не сомневайся…

– Никогда не сомневайся, Уиллоу.

Я снова поцеловал ее. В тот момент все казалось так просто. Так идеально, что я почти забыл: эти слова были написаны для трагедии.

Уиллоу