– Все нормально, мам.

– Нет, не нормально. Ничего не нормально.

– Но будет.

Она отпустила меня, и папа ступил вперед, прочищая горло.

– Прости, пап, – сказала я. – Ты, скорее всего, потеряешь работу.

– Я уволился сегодня вечером. И тебе не за что извиняться, – его желваки заходили. – Уиллоу…

Я ощущала, как все произошедшее между нами давит и на него. Он не знал, как с этим справиться. Нельзя было написать напоминалку или отослать приказ.

– Попозже еще поговорим, ладно? – сказала я. – Сейчас уже поздно и все устали. Давайте просто попробуем поспать.

Его плечи опустились от облегчения, но он заставил себя взглянуть на меня.

– Я так горжусь тобой, – сказал он. – И я… я надеюсь, что еще не слишком поздно.

Я улыбнулась и легонько поцеловала его в щеку.

– Никогда не поздно.

* * *

В своем маленьком коттедже одно тихое мгновение я стояла молча, просто дыша. Мой груз стал намного легче. Уменьшился наполовину. Я могла снова дышать. И все равно в моем сердце оставалась дыра, не имевшая ничего общего с моим черным и уродливым прошлым, только с будущим.

В дверь постучали.

«Мое будущее».

На пороге стоял Айзек, засунув руки в карманы, ссутулившись. Он смыл кровь с лица, но сине-фиолетовые пятна покрывали кожу вокруг правого глаза. Небольшой порез виднелся в уголке нижней губы.

– Привет, – сказал он.

– Привет.

– Уже поздно. Должно быть, ты устала. Но я хотел убедиться, что с тобой все в порядке, – он поднял на меня взгляд. – Ты в порядке?

– Я в порядке, – ответила я. – Правда.

Он кивнул.

– Ладно. Хорошо.

– Хочешь зайти?

– Да, хочу.

Я открыла дверь шире, и он ступил внутрь. Теперь я ощущала запах дорогой одежды и одеколона, а не бензина и дыма. На секунду я испугалась, что Айзек, каким я его знала, исчез. Три года в Голливуде могли превратить его в кого-то другого.

Я закрыла за собой дверь.

– Хочешь что-нибудь выпить?

– Нет, спасибо.

– Ты перестал курить?

Он кивнул.

– Я рада. Хотя немного скучаю по запаху, – я сглотнула. – Я скучала по тебе.

– Я тоже скучал по тебе, Уиллоу. Чертовски.

Мгновение мы смотрели друг на друга. Теперь, когда хаос ночи чуть улегся, мы остались наедине с тремя годами тишины.

– Не знаю, что сказать, – наконец заметил он. – Не знаю, с чего начать и как снова начать… не знаю, этого ли ты хочешь.

– Чего я хочу… – сказала я, пытаясь смотреть сквозь уже накатывающие на глаза слезы. – Я хочу рассказать тебе правду о том, что произошло.

– Не нужно, – сказал Айзек.

– Но я сделала тебе больно. И мне жаль, Айзек, но я не сожалею. Только так я могла тебя защитить.

– Знаю. Марти рассказал мне про угрозы твоего отца. Он посоветовал мне не заводить об этом речь. Потому что тебе будет больно. И он прав. Я в последнюю очередь хочу сделать тебе больно, – его глаза сияли, голос был хриплым. – Снова.

– Я верю тебе, – медленно произнесла я. – Но…

– Но что? – спросил он, побледнев.

– Но не это пугает меня, – сказала я, и кошмар первой зимы без него вернулся ко мне. – Молчание, Айзек. Меня пугает молчание. Три года…

Он положил руку на сердце, словно мои слова ранили его. Он схватился за кофту, и боль исказила его лицо.

– Знаю, – выдавил он. – Мне жаль, Уиллоу. Клянусь чертовым богом, мне так жаль.

Я покачала головой. Сердце ныло.

– Знаю, что так ты справляешься с болью, – сказала я. – Тебе тоже было больно. Но ты спросил меня, чего я хочу, так вот я и говорю тебе. Тебя. Рядом. Твой голос. Чувствовать связь с тобой. Больше не чувствовать себя отрезанной от тебя. Даже если у нас ничего не получится, я не могу… ничего не иметь. Не могу.

– И не будешь, – сказал он напряженно. – Нет, не снова. Клянусь. Я всегда буду рядом с тобой, говорить с тобой, каждый день рассказывать, как себя чувствую. Потому что я чувствую лишь одно – как сильно я люблю тебя. И как мне жаль, что я сделал тебе только больнее, когда ты и так столько вынесла. – Он кашлянул, на его лице заходили желваки. – Ты чертовски храбрая, Уиллоу. Храбрее всех известных мне людей. Храбрее меня. И то, что ты сделала сегодня… – Он покачал головой. Потом застыл. Айзек тяжело сглотнул и поднял взгляд на меня, готовясь к ответу.

– Я потерял тебя?

Я скривилась от попытки удержать слезы. Качала головой, пока не смогла заговорить.

– Ты не можешь потерять меня, Айзек, – ответила я срывающимся шепотом. – Ты мой, пока… Ты делаешь все лучше.

Мгновение он удерживал мой взгляд, а затем склонил голову.

– Боже…

Я подошла к нему и обняла. Слезы уже текли по щекам, но он первым упал на колени. Обхватил руками мою талию, спрятал лицо на моем животе, крепко прижимая меня к себе. Его плечи тряслись.

– Мне так жаль, малышка, – снова и снова повторял он. – Я так тебя люблю, и мне так жаль.

Я заплакала и потянулась к нему. Сначала осторожно, запустив пальцы в волосы, вспоминая их мягкость. Потом скользнула вниз по его спине, вспоминая. По плечам, все еще вспоминая. Я упала на колени, теперь касаясь его лица. Пробежала глазами по всему нему, вспоминая.

Его слезы были подобны дождю в грозовых серо-зеленых глазах. Буря боли и сожаления, трех потерянных лет. Но под ней – любовь.

«Сначала была любовь».

– Мне тоже жаль, – прошептала я. – Я люблю тебя. Я никогда не перестану тебя любить.

Он взял мое лицо в руки. Скользнул по нему ладонями, вспоминая. Его срывающийся голос произносил мое имя.

И он поцеловал меня.

Айзек…

Я тихо ахнула, услышав в его груди низкий стон.

«Боже, это он».

Я закрыла глаза, вспоминая прикосновение его губ к моим. Сладкий экстаз. Как я отдавала себя ему. Его вкус – соль его слез и легкая нотка крови. Через ров между нами, наконец, перекинут мост, позволяющий ему вернуться ко мне в потоке воспоминаний.

Ночи в мрачном театре, вековые строки, проговоренные с современными эмоциями. Камень в амфитеатре и его руки, помогающие мне спуститься, касающиеся меня в первый раз. Запах лабиринта из живой изгороди во время нашего поцелуя. Кладбище, на котором я рассказала свою историю, и он принял ее, не отшатнувшись и не посчитав меня испорченной. И наш танец на холме, когда весь Хармони лежал под нами в темноте.

Мы целовались сквозь слезы. Целовались, хотя едва могли дышать, крепко обнимая друг друга, цепляясь друг за друга, потому что отпустить было невозможно. Мы целовались, пока усталость ночи не нахлынула на нас.

Айзек откинулся на мой диван, забирая меня с собой. Он притянул меня на свои колени, и я положила голову на его грудь, слушая его сердцебиение. Он крепко обнимал меня, а я смяла его рубашку в кулаках.

– Я так устала, – сказала я.

– Знаю, малышка. Я тоже.

– Давай пойдем в постель.

Я отвела его в спальню. Мы расстались, только чтобы я вылезла из платья и натянула футболку на белье. Выйдя из ванной, я увидела, что Айзек разделся до майки и боксеров. Так же, как и три года назад. Только в этот раз ничто не разбудит нас посреди ночи, чтобы разлучить.

Мы улеглись лицом друг к другу, переплетя руки и ноги. Целовались, пока усталость не погрузила Айзека в сон, хотя его губы все еще касались моих.

– Ты заснул рядом со мной, – прошептала я ему в губы. – Посреди поцелуя.

Я наслаждалась им еще несколько мгновений, а потом перевернулась, чтобы упереться спиной ему в грудь.

– Уиллоу – выдохнул он мне в затылок.

– Я думала, ты спал.

– Мои глаза просто отдыхали.

Я засмеялась, слишком устав, чтобы сделать что-либо еще.

– Должен тебе кое-что сказать, – заметил он. – Что-то очень важное.

– М-м-м?

– Я никогда не полюблю кого-либо, кроме тебя.

* * *

Я открыла глаза и увидела солнечный свет, льющийся в комнату. На часах было десять утра. Я никогда в жизни так долго не спала.

Наши тела все еще были переплетены, он крепко прижимал меня к себе, обнимая. Я удобнее устроилась у него на груди, скользя пальцами по его рукам, вытатуированным словам на левом предплечье.

«Я горю, я страдаю, я погибаю».

Пальцы скользнули дальше, по разбитым костяшкам. Однажды я сказала ему, что избиение Ксавьера не поможет мне. Теперь, глядя на его раны, я не могла отбросить мысль, что это физическое доказательство того, что Айзек сделает больно любому, обидевшему меня, включая самого себя.

– Не надо больше боли, – прошептала я и поцеловала его костяшки.

Он шевельнулся, и его губы коснулись моей шеи.

– Мне нравится твой дом, – сказал он. – Ты мне в нем нравишься. Твое место здесь.

Я перевернулась, чтобы посмотреть на него.

– Что насчет тебя? Где твое место?

– С тобой. Если ты этого хочешь.

– Очень, – я поцеловала его в губы, в порез в уголке рта, в подбородок. – Но будешь ли ты здесь счастлив? Как же твоя карьера? Что насчет Голливуда?

– Я покончил с Голливудом. Он дал мне необходимое, и я убрался оттуда ко всем чертям. Я не вернусь.

– Бродвей?

– Для меня или тебя?

Я закрыла лицо руками.

– О боже, не для меня.

Он убрал мои руки от лица.

– Да, для тебя. Ты гениальна, малышка. Мир должен знать об этом. Но не нужно спешить. Я могу остаться здесь. Я хочу остаться здесь. Я увидел Хармони твоими глазами и… – он пожал плечами. – Это дом. Я хочу строить будущее здесь и с тобой.

– Правда?

– Клянусь, – он улыбнулся. – Марти уже записал нас в следующую постановку Шекспира.

Я опустила взгляд.

– Возможно, театра больше не будет, Айзек. Ксавьер сказал мне, что купит его и снесет.

Глаза Айзека потемнели.

– Я его куплю.

Я широко распахнула глаза.

– Ты можешь это сделать?

Он притянул меня поближе.

– Могу. Сделаю. Куплю его и отдам Марти. Или договорюсь с городом, что Марти будет им руководить, сколько захочет.