– Люди в театре очень странные, – сказал Бенни.

– Ты все правильно понял.

Наступила пауза. Мы с Беном поговорили, когда я вернулся три года назад, но разговор был напряженным. Мои извинения – слабыми. Он уже потерял отца, а потом я вычеркнул себя из его жизни. Не думаю, что он когда-либо простит меня за это, но и винить я его не мог. Напряжение между нами так и не исчезло, а потом он отправился учиться в Университет Южной Индианы. Я не мог не гордиться им, но теперь у меня уже не было на это права, и от этого было больно.

– Так, послушай… – Бен напряженно поднял плечи. – Я просто хотел поблагодарить за все, что ты сделал для меня и мамы. Ее дом… мой колледж.

– Не нужно.

– Ага, нужно. Ты многое сделал.

«И я не хочу быть тебе обязанным».

Подтекст был написан на его лице.

«Исправь это. Расскажи ему правду. Мы же так поступаем».

Я огляделся и поднял руки.

– Все это? Это много. Женщина вон там? – я показал на Уиллоу, смеющуюся рядом с Лоррен. – Она – это много. Теперь вся моя жизнь – это много, больше, чем я мечтал.

Бен нахмурился.

– Это не все из-за меня.

– Да, многое из-за тебя, – сказал я – Помнишь, как ты помогал мне репетировать текст для спектаклей? Для «Гамлета»?

– Ага.

– Помнишь все те сцены между Гамлетом и Горацио?

Он пожал плечами.

– Я не многое из того понимал.

– Горацио – один из самых важных персонажей пьесы. Он лучший друг Гамлета, – сказал я. – Он единственный остается рядом с Гамлетом, что бы ни случилось. И в конце пьесы, когда Гамлет умирает, именно Горацио он просит рассказать свою историю. Потому что доверяет ему. Они очень долго были друзьями.

На мгновение глаза Бена стали ярче, затем он снова пожал плечами.

– Да? И?

– Так ты был моим Горацио, парень. Ты был моим другом, когда весь город шептался за моей спиной или смеялся над батей.

– Я был просто ребенком.

Я пожал плечами.

– Как и я, – я снова взглянул на палатку. – У меня есть этот театр, этот спектакль, потому что я добился успеха в Голливуде. Я отправился в Голливуд благодаря выступлению в «Гамлете». А нет Гамлета без Горацио. Просто хочу, чтобы ты помнил об этом.

Бен секунду раздумывал над этим, засунув руки глубже в карманы.

– Ну, нам нужно присматривать друг за другом, да?

Я тяжело сглотнул.

– Ага, нужно. И ты так и делал. Спасибо, Бенни. Я должен тебе.

Он отвел взгляд, а потом снова посмотрел на меня.

– Мне нужно возвращаться. До встречи, – он хотел было уйти, но потом резко повернулся ко мне и обнял.

Я крепко обнял его, сжав челюсти, чтобы не расплакаться.

– Люблю тебя, парень, – сказал я.

– И я тебя, – ответил он напряженным голосом. – Ладно, ни пуха ни пера, – он отпустил меня и быстро отвернулся. – Увидимся позже?

Я кивнул, поджав губы.

– Увидимся.

Он улыбнулся, помахал и ушел.

Тихий смех и разговоры зрителей проникали в палатку вместе с легким летним ветерком. Сегодня зал был переполнен. Среди зрителей были Энджи и Бонни, Иоланда и Бен. «Мой лучший друг, – подумал я с улыбкой, – займет место среди друзей, которые появились у нас с Уиллоу в городе».

Бен всегда был мне другом, когда я был помладше, но теперь у меня их было столько, сколько я и представить не мог. Наши дни были полны общения, маленьких приемов со свечами и бутылкой вина. Когда дверь закрывалась после последнего гостя, мы с Уиллоу тянулись друг к другу. Мы проводили сонное тепло утра в постели, болтая и целуясь или хватаясь за простыни в безумии удовольствия.

Такую жизнь бедный парень из разбитого и никудышного трейлера и представить себе не мог.

Все вышли из палатки, но Уиллоу осталась у входа, поглядывая через щель на зрителей. Я встал рядом с ней.

– Вижу родителей, – сказала она. – Шляпа мамы могла бы накрыть тенью всю деревню.

Дэн и Реджина все еще жили в Нью-Йорке, но дважды в год приезжали в Индиану. Разрушение стен между нами было медленным процессом, хотя Реджина теплее отнеслась ко мне, чем Дэниел. Он был горд. Его извинение не состояло из одного предложения. Понадобились бесчисленные визиты, чтобы он, наконец, принял счастье дочери. И благодарность в его глазах, когда она смеялась или улыбалась, была для меня достаточным извинением.

Отношения между Уиллоу и ее родителями тоже улучшались, во многом благодаря великодушию Уиллоу. После стольких тусклых лет ее свет горел ослепительно.

Я взглянул на нее, а потом снова на зрителей. Пауза подходила к концу. Мы стояли вдвоем за занавесом, собираясь выйти на сцену вместе.

Это было идеальное место. Идеальное время.

«Прости, Марти, – подумал я. – Не могу ждать ни минуты больше».

Пока я мысленно пробегал по подготовленной речи, Уиллоу подошла ближе. Ее теплое плечо прижалось к моему, а рука скользнула в мою ладонь.

– Айзек?

– М-м-м.

– Мне нужно кое-что тебе рассказать. Я хотела подождать, но не могу. Ни секунды. – Она коснулась губами моего уха: – Я беременна.

Все мысли испарились из моей головы, и я уставился на нее.

– Что?

Она светилась, радость исходила из ее пор, сияла в голубых топазах ее глаз. – Я беременна. У меня будет ребенок. Твой ребенок.

– Мой ребенок…

Мое сердце. Боже, мое чертово сердце было готово взорваться в груди от радости, а я-то думал, что счастливее быть уже нельзя.

Она прикусила губу, видя шок на моем лице.

– Ты рад? Ты беспокоишься, что слишком рано? Или?..

– Правда, беременна?

Она кивнула.

– Черт побери, – я потрясенно рассмеялся. – Черт возьми, правда?

– Правда.

Я снова засмеялся и пробежал рукой по волосам.

– Черт. Не помню текст. – Я взял ее лицо в руки, окунаясь в голубизну ее ярких глаз. – У тебя будет ребенок?

Она кивнула, и слезы потекли по ее щекам.

– Да, милый, будет.

Она взяла меня за руку и положила ее на свой живот.

– У нас будет. Я подозревала, что беременна, уже несколько недель, и сделала тест этим утром, – она широко улыбнулась. – И результат был положительным.

– О боже. – Я отшатнулся, а потом привлек к себе, чтобы снова ее поцеловать. – Это моя жизнь?

Она кивнула, прижавшись лбом к моему подбородку.

– Да, – прошептала она, а затем ее плечи опустились и она вздохнула. – Я рада, что ты счастлив. Не знала, как ты отреагируешь. То есть мы даже не женаты.

Я снова рассмеялся, не веря своим ушам, и потянулся в карман.

– Нет, мы не женаты, – сказал я, поднимая коробочку. – Повезло, что в кармане у меня оказалось вот это.

Я поднял коробочку.

Глаза Уиллоу расширились, и руки подлетели к губам.

– Айзек…

– Я решил, что оно может нам понадобиться, если ты когда-нибудь захочешь сделать из меня честного мужчину. Наверное, этот день наступил сегодня.

– О боже.

Я встал на колено. Руки дрожали, пока я открывал коробочку.

– Уиллоу… мне нужно о стольком сказать тебе. Я приготовил целую речь… Боже, не могу думать.

Она погладила меня по щеке, покачав головой.

– Я все слышу, Айзек. Я слышу в каждом взгляде, каждом прикосновении. Я слышу тебя. Слова твоего сердца.

– Мне нужно это произнести, – я сглотнул. – Ты выйдешь за меня?

– Да, – прошептала она, опускаясь на колени. – Конечно, выйду. Да.

Я надел кольцо ей на палец. Все еще стоя на коленях в палатке, мы целовались сквозь слезы, пока Мартин не позвал всех занять свои места.

– О боже, – сказала она. – Не помню ни строчки.

– Будем просто импровизировать, – ответил я.

– Импровизировать Шекспира?

Уиллоу встала, и я поцеловал ее живот, в котором рос мой ребенок. Наш ребенок. Мальчик или девочка, которые познают больше любви от родителей, чем мы. Ребенок, который никогда не станет сомневаться, что мы любим его.

На круглой сцене, под палящим солнцем, Уиллоу в роли Розалинды, притворявшейся кем-то другим, застенчиво улыбнулась мне.

– Что бы вы мне сказали, если бы я была вашей настоящей Розалиндой?

– Я бы поцеловал тебя, прежде чем заговорить, – сказал я, и мы посмотрели сквозь маски персонажей друг на друга. Я знал, что она слышит не произнесенные мной слова.

«И сказал бы, что люблю тебя».


Конец