- Почему какой-то долбаный бродяга художник должен гулять с моим сыном? – взбунтовался он. - Разве можно чужаку доверять ребёнка? А вдруг он извращенец или решит украсть Тошку?

- Надо же, какое благородное негодование! Материализовался тут вдруг ни с того ни с сего без спросу и уже права качает! - возмутилась я. – Ты же его знать не хотел, сомневался – твой или не твой!

- Мой! Никогда я не сомневался. Давай не будем спорить, слышишь, сын плачет, -сказал миролюбиво Валера и ринулся рысцой в ванную комнату, по-видимому, вспомнил моё предупреждение насчёт грязных рук.

Мне ничего не оставалось, как направиться к плачущему в кроватке голодному сыну и сунуть ему в ротик вожделенную грудь, предварительно обтерев её влажным полотенцем. Тошка сразу смолк, заработав губками, а после того, как насытился и икнул в своё удовольствие, выпуская воздух, уставился своими зеленовато-болотными глазками на отца.

До тех пор Валера молча сидел у стола в ожидании. А когда Тошка наелся, не спрашивая, взял у меня из рук ребёнка и бережно прижал к себе, придерживая за спинку. Стройная крепкая его фигура напряглась, спина выпрямилась, широкие плечи, обтянутые белой трикотажной футболкой, расправились, словно подготовился к чему-то торжественному.

Что-то в облике моего невсамделишного мужа изменилось. Он как бы наполнился добротой. Куда-то девалось его привычное непроницаемое выражение лица. И налёт высокомерия улетучился. Взгляд потеплел. На щеках заиграли приятные ямочки. Стал почти таким же обаятельным, каким был летом в Сочи. У меня замерло сердце.

О нет! Хватит с меня его обворожительности! Неймётся мне во второй раз попасть в одну и ту же лужу. Ясно же, с ним безумьем будет каждый день. В нём – море эгоизма, а радости – отдельные капли.

Привлекательность Валеры не должна меня трогать. Не следует ни на минуту забывать о договоре, где после слов, отпечатанных на компьютере: «Обязуюсь не вмешиваться в жизнь Таисьи Лебедевой и её сына» - стоит размашистая подпись Валеры.

Как-то я слышала от сослуживца отца одно забавное выражение. Когда его спросили, почему он не вернётся на прежнюю должность, он ответил: «Я на один и тот же горшок дважды не сажусь!» А меня так и тянет… О боже, какая же я беспринципная и бесхарактерная! Ко мне повернулись чуть добром, а я уже таю в предвкушении сплошного «вери гуда и вери мач». Не спасает и упрямство, полученное в наследство от отца.

Вероятно, мне следовало родиться в другом веке. Лучше всего в восемнадцатом или в начале девятнадцатого – во времена романтизма с его возвышенностью чувств и утончённостью манер. Я бы там пришлась ко двору, вернее, вежливое тогдашнее общество оказалось бы мне по душе. Не случайно, несмотря на мою горячность, я не люблю употреблять в своей речи привычное для моих сверстников словечко «блин», выражающее досаду. Само собой, не кривлюсь и не морщу нос, услышав молодёжные жаргонизмы, но признаюсь, моим ушам приятнее, когда они не звучат.

Ещё ничего не произошло, Валера даже не заикнулся о своих истинных намерениях, а я уже была готова всё от него принять, что он соизволит дать. Как бы я на него ни наскакивала и ни сердилась, в душе моей жила убеждённость, что никто не имеет права лишать детей моментов радости общения с родителями.

Тем более, если Валера желает пообщаться с сыном. Пусть это продлится недолго, следует радоваться хотя бы малому.

Моя мама не желала со мной общаться, она даже не писала мне писем из своей «заграницы».

Однажды уже в десятом классе в школу ко мне пришла красивая пожилая дама в нарядном светло-сером костюме и назвалась бабушкой, маминой мамой. Я торопилась на контрольную, к тому же растерялась от неожиданности. Потупилась, застеснявшись, и ляпнула резко, что не желаю с ней разговаривать. Дама очень рассердилась и заявила раздражённо:

- Я так и знала, учтивость в тебе отец не воспитает! – На язвительные слова я не нашлась, что ответить, взяла да и юркнула в класс.

С тех пор бабушку с материнской стороны я больше не видела. И поэтому каялась, что не плюнула тогда на контрольную работу, не расспросила о матери, которую почти не помнила. Я даже не знаю, есть ли у неё ещё дети – мои братья и сёстры, вспоминает ли обо мне, представляет ли взрослой, а может, я для неё так и осталась пятилетней, какой была при расставании.

И почему она меня бросила? Неужели не любила? Мне помнились её объятия и ласки. Возможно, они мне приснились. И Тошке будут когда-нибудь сниться отцовские объятия. Даже если и так, нельзя отказывать ему в этих снах. Ведь я люблю сына больше всех на свете! Поэтому приму от Валеры его запоздалый интерес к сыну и, если это будет от меня зависеть, продлю его. Чего бы мне это ни стоило.

Во второй половине дня пришёл Глеб, как и обещал. Ему ужасно не понравилось, что Валера нянчится с Тошей и вместо него собрался с ним на прогулку. По сдвинутым бровям и нервно ходившим желвакам было видно, что он еле сдерживает себя и, как только Валера спустил коляску и забрал на прогулку Тошку, напустился на меня:

- Он же уронит ребёнка или перевернёт коляску! Разве можно рисковать Тошкиным здоровьем!

На мои попытки его успокоить Глеб сердился ещё больше. В конце концов, мне пришлось привести его в чувство, подняв голос до крика:

- Он отец, и от этого никуда не денешься! А ты просто друг!

В ярко-синих глазах Глеба заплескалась обида, буквально всего несколько секунд назад грозные и напористые, они стали теперь печальными и непримиримыми.

- Значит, я просто друг? – Он горько усмехнулся. – А я думал, гораздо больше. – Резко развернулся и направился к выходу из квартиры. Мои извиняющие слова «Не обижайся, Глеб!» потонули в громком стуке стальной двери.

Глеб не показывался недели две, тем не менее сообщил мне по сотовому телефону, что находится по делам в Москве. Зато Валера был у нас с Тошкой с утра до вечера каждый день. По очереди мы ходили на консультации и сдавали экзамены, благо, были в разных группах.

Однажды он остался ночевать, а потом с согласия тёти Маруси перенёс свои вещи из общежития. Правда, спал он отдельно. Когда Глеб появился, его глазам предстала идиллическая картина из семейной жизни – мы с Валерой дружно купали Тошку.

Терпеливо дождавшись, когда мы уложим сына спать, Глеб попросил меня выйти с ним на кухню для разговора. По правде сказать, я чувствовала себя неловко: у меня ещё никогда не было такой ситуации, чтобы из-за меня соперничали парни, а тут, бесспорно, было явное противоборство. Тот и другой злобно посматривали друг на друга, как псы, не поделившие кость.

Безусловно, мне следовало выйти и объясниться с Глебом начистоту. Признаться, я давно стала подозревать, что отношение его ко мне не только дружеское. Да и подруги мои это заметили. И как можно было не заметить, если Глеб бросал на меня пламенные взгляды, упорно приходил ко мне и рисовал мой портрет не раз и не два – я на «плотинке», я выхожу из университета, я нежно обнимаю Тошку…

Похоже, он влюблён в меня. А мне же, хотя и приятно с ним находиться рядом, хотя иногда его взгляды приводят в смущение, сердце ничего не подсказывает. Не приходит оно в волнение. С Глебом спокойно, надёжно и всё. Неужели этого мало? Для благоразумной девушки было бы достаточно, поскольку Глеб – самостоятельная личность, он знает, чего хочет от жизни, у него есть собственная квартира, наконец. У нас с Тошкой был бы свой дом.

Но разве я отношусь к благоразумным? Скорее всего, нет. Иначе не связывалась бы с Валерой вообще. Иначе не ожидала бы по-прежнему от судьбы любви. Его любви.

- Ты решила сделать свой брак настоящим? – спросил Глеб угрюмо - он знал о нашей с Валерой договорённости на год. – Думаешь, можно вернуть то, чего не было?

Я стояла неподвижно, как статуя, и собиралась с мыслями, как бы потактичнее ответить. Глеб протянул руку и нежно убрал с моего лица прядь волос, закрепив её за ухом, а потом неожиданно притянул к себе и крепко обнял. Я почувствовала, как часто забилось его сердце.

- А ну-ка отпусти её! – Послушалось сзади меня. Охнув, я быстро отпрянула от Глеба и обеспокоенно взглянула на рассвирепевшего мужа, который метал гром и молнии на соперника. – Не смей к ней прикасаться!

- Она тебе ненастоящая жена! – Ненавидяще сверкнул на Валеру глазами Глеб и повернулся ко мне. – Я люблю тебя, Тэсс, ты же знаешь, я женюсь на тебе и Антошку усыновлю, как только ты разведёшься!

- Ты спятил! – грозно стал наступать на него Валера. – Я ещё жив и не собираюсь уступать тебе сына и жену! Я навсегда вернулся в семью и никогда не уйду! – Оторопев, я стояла, как истукан, раскрыв рот от изумления; весь имеющийся словарный запас застрял у меня в горле.

- Скажи ему, что он заблуждается, - попросил меня Глеб с надеждой. – Скажи, что не примешь его, он опоздал!

- Он – отец, я не могу прогнать его!

От моих слов Глеб сразу сник, синие глаза его потухли.

– Ты будешь каяться потом. Он не будет любить тебя так, как я, и понимать, как я тебя понимаю, - произнёс Глеб с горечью и ушёл.

Глава VII

Четыре года спустя.

Телефонный звонок разбудил меня, когда я уже была охвачена первыми сновидениями. Дребезжащий звонок бесцеремонно врезался в мой сон и вынудил подняться с кровати и взять трубку. Мельком взглянув на настенные часы, отметила: двенадцатый час ночи – и кому я так поздно понадобилась.

- Да? Слушаю! – испуганно пролепетала. – Кто это?

- Неважно. – Донёсся из трубки странный, леденящий кровь незнакомый шёпот. – Ваш муж сейчас у своей любовницы Натальи Семенковой, а не в командировке, как он говорил. Они в доме её матери в пригороде.