Дженнифер Смит - Статистическая вероятность любви с первого взгляда

– Ну ладно. – Хедли внутренне сжимается от еще не произнесенных слов, но вопрос мучает ее уже несколько часов – ничего не остается, кроме как задать его наконец. – У тебя есть девушка?

Щеки Оливера вспыхивают. Опустив голову, он улыбается с невыносимо загадочным видом. Хедли может представить себе два возможных значения этой улыбки. Больше всего она боится, что это – улыбка из жалости, чтобы она, Хедли, меньше смущалась из-за вопроса, а особенно из-за предстоящего ответа. И в то же время в глубине души живет надежда: может быть – ну вдруг, – это улыбка понимания, знак безмолвного согласия между ними. Подтверждение, что сейчас, возможно, что-то начинается.

Помолчав, Оливер качает головой.

– Нету.

Перед Хедли словно открывается дверь, а она теряется, не зная, что говорить дальше.

– Почему?

Он пожимает плечами.

– Наверное, пока не встретил ту, с кем хотелось бы провести вместе пятьдесят два года.

– В Йеле, я думаю, миллион девчонок.

– Скорее тысяч пять-шесть.

– По большей части американок?

Оливер улыбается и слегка толкает ее плечом.

– Мне нравятся американки. Правда, я ни с одной близко не общался.

– Это не входит в тематику твоей летней научной работы?

– Не-а. Если только девушка не боится майонеза – как ты знаешь, я веду исследования именно в этой области.

– Ага, – усмехается Хедли. – А в школе у тебя была девочка?

– В средних классах была. Очень славная. Обожала компьютерные игры и пиццу с доставкой.

– Очень смешно, – говорит Хедли.

– Ну, не у всех же в столь нежном возрасте бывает большое и светлое чувство.

– И что с этой девочкой стало?

Оливер откидывает голову на спинку сиденья.

– Да то же, что всегда. Мы закончили школу. Я уехал. Жизнь продолжается. А что стало с мистером Пиццей?

– Знаешь, он ведь не только пиццу разносил.

– Еще и сухарики?

Хедли корчит гримасу.

– Вообще-то, он первый решил со мной расстаться.

– Что случилось?

Хедли, вздохнув, переходит на философский тон.

– Да то же, что всегда. Он увидел, как я болтала с другим парнем на баскетбольном матче, и приревновал. Сообщил по имейлу, что расстается со мной.

– Ага, – подытоживает Оливер. – Большое и светлое чувство в трагическом воплощении.

– Вроде того, – соглашается Хедли и ловит на себе пристальный взгляд Оливера.

– Дурак он.

– Верно, – говорит Хедли. – Задним числом я понимаю, что он и вообще был придурком.

– И все-таки, – говорит Оливер.

Хедли благодарно улыбается.

Как раз после их разрыва и позвонила Шарлотта – другого времени не нашла – с требованием, чтобы Хедли приехала на свадьбу с мальчиком.

– Вообще-то, мы не приглашаем посторонних, – объяснила она, – но тебе, наверное, будет веселее с кем-нибудь знакомым.

– Ничего, я и так обойдусь, – возразила Хедли.

– Нет-нет, зачем же! – настаивала Шарлотта в блаженном неведении. – Это вполне удобно. – Она заговорщически понизила голос: – Я слышала, у тебя есть поклонник?

На самом деле всего три дня прошло, как Митчел ее бросил, и сплетни по этому поводу преследовали Хедли в школе с упорством невидимых чудищ. Ей совсем не хотелось это обсуждать, тем более – с будущей мачехой, с которой она ни разу в жизни не встречалась.

– Неправильно слышали, – отрезала Хедли. – Я и одна отлично доберусь.

На самом деле, если бы даже они все еще были вместе, уж куда-куда, а на папину свадьбу Хедли никого тащить не собиралась. Пережить целый день в кошмарном платье, наблюдая за резвящимися взрослыми – и так задача не из легких, а в обществе знакомого парня совсем беда. Наверняка будет масса неловких моментов, когда папа с Шарлоттой станут целоваться под звон бокалов, кормить друг друга свадебным пирогом и произносить сладкие речи.

Хедли тогда подумала, что во всем мире не найдется человека, настолько ей ненавистного, чтобы она сознательно могла подвергнуть его подобному испытанию. А сейчас она смотрит на Оливера и думает: а ведь, пожалуй, она была не права. Может, на самом деле во всем мире не было человека, который бы ей настолько нравился, которому бы она достаточно доверяла, чтобы позволить ему присутствовать при мучительном для нее событии. Ни с того ни с сего перед ее мысленным взором появляется образ Оливера в смокинге, и хоть это просто смешно, – свадьба-то предполагается неформальная, – у Хедли в животе начинают трепыхаться бабочки. Она усиленно моргает, прогоняя ненужные мысли.

Оливер оглядывается на старушку – та все еще похрапывает, время от времени дергая углом рта.

– Вообще-то, мне бы надо в уборную, – признается Оливер.

Хедли кивает.

– Мне тоже. Наверное, можно как-нибудь протиснуться.

Оливер отстегивает ремень безопасности и рывком встает, причем стукается о спинку переднего сиденья и навлекает на себя гневный взгляд потревоженной пассажирки. Каким-то чудом у них получается выбраться в проход, не разбудив соседку. Хедли вслед за Оливером направляется в хвост самолета. На откидном стульчике скучает за журналом стюардесса. Она отрывается от чтения и рассеянно оглядывает их, когда они проходят мимо.

На дверях обеих кабинок горит надпись «Занято». Хедли и Оливеру приходится ждать в тесном пространстве между туалетами. Стоя почти вплотную к Оливеру, Хедли чувствует, как пахнет ткань его рубашки. Его дыхание слегка отдает виски. Строго говоря, они не соприкасаются, но волоски на его руке щекочут руку Хедли, и на нее снова нападает желание дотронуться до его ладони.

Вздернув подбородок, Хедли перехватывает взгляд Оливера. Он смотрит на нее с тем же выражением, что и раньше, когда она проснулась у него на плече. Они не двигаются и не говорят ни слова. Стоят и смотрят друг на друга в темном закутке, где под полом урчат моторы. Хедли вдруг мерещится совсем несусветное: будто Оливер вот-вот ее поцелует, – и она придвигается чуть ближе, а сердце так и мечется в груди. Его рука задевает ее руку, и Хедли словно током прошибает, так что мурашки по хребту. К ее удивлению, Оливер не отодвигается. Наоборот, крепко сжимает ее ладонь, словно для прочности, а потом тихонько тянет к себе.

Здесь они как будто совсем одни – ни капитана, ни стюардесс, ни дремлющих пассажиров. Хедли глубоко вздыхает и запрокидывает голову, глядя на Оливера снизу вверх. И тут распахивается дверь туалета, заливая их режуще-ярким светом. Из кабинки выходит маленький мальчик. За ним волочится прицепившаяся к красному ботиночку лента туалетной бумаги. Момент уходит безвозвратно.

Хедли внезапно просыпается. Надо же, не заметила, как заснула. В салоне по-прежнему темно, только из-под шторок пробивается свет. Пассажиры начинают шевелиться, зевают и потягиваются, принимая от стюардесс подносы с резиновым беконом и яичницей, а стюардессы выглядят неправдоподобно свежими после долгого перелета.

На этот раз Оливер уронил голову на плечо Хедли. Она не решается пошевелиться, от стараний сидеть неподвижно рука начинает конвульсивно подергиваться, и Оливер подскакивает, словно его ударило током.

– Извини, – произносят они в один голос.

Хедли повторяет еще раз:

– Извини!

Оливер трет глаза, точно маленький ребенок, которому приснился страшный сон. Потом долго моргает, уставившись на Хедли. Она уговаривает себя не расстраиваться, хоть и понимает, что наверняка выглядит ужасно. Еще ночью, разглядывая свое отражение в крошечном зеркале над раковиной в тесном туалете, она поразилась, какой измученной выглядит с опухшими от духоты и перепадов давления глазами.

Удивительно, что Оливер вообще на нее посмотрел. Хедли никогда особо не заботилась о прическе и макияже, не торчала часами перед зеркалом, хотя мальчишки в школе обращали на нее внимание. Все-таки она была стройная, миниатюрная блондинка, вроде хорошенькая. Однако собственный вид в зеркале ее напугал, а это было еще до того, как она во второй раз заснула. Страшно представить, в каком сейчас состоянии ее лицо и одежда. Все тело ноет, глаза щиплет, на блузке у самого ворота пятно от содовой, а что творится с волосами, даже думать не хочется.

Оливер тоже выглядит иначе при дневном свете, как будто телевизор переключили на высокое разрешение. Ресницы слиплись со сна, а на щеке отпечатался шов от ее блузки. И не только в этом дело; он какой-то бледный, усталый, с покрасневшими глазами и словно очень далекий.

Потягивается, выгибая спину, и, щурясь, бросает взгляд на часы.

– Почти на месте.

Хедли кивает, радуясь, что они не выбились из графика, хотя какая-то ее часть мечтает об отсрочке. Ей не хочется уходить из самолета, несмотря на тесноту, неудобные сиденья и целый букет разнообразных запахов. Здесь так легко отвлечься, с головой уйти в разговоры, забыть обо всем, что осталось дома, и о том, что ждет впереди.

Пассажир, сидящий перед ними, открывает шторку, и в иллюминатор врывается столб света ослепительной белизны – Хедли невольно заслоняет рукой глаза. Тьма отступает, ночное волшебство рассеивается. Хедли тоже поднимает шторку. Небо снаружи ярко-синее, слоеное от облаков, словно пирог. На него даже больно смотреть после долгих часов темноты.

В Нью-Йорке четыре часа утра. Для такой рани голос пилота по громкой связи звучит неестественно бодро.

– Приготовиться к посадке! – объявляет он. – Мы прибываем в аэропорт Хитроу. В Лондоне погода неплохая, двадцать два градуса тепла, переменная облачность, возможен дождь. Приземляемся через двадцать минут, просьба всем пристегнуть ремни. Надеюсь, полет был приятным.

Хедли оборачивается к Оливеру.

– Сколько это по Фаренгейту?

– Тепло, – отвечает он, и ее саму вдруг бросает в жар.

Может, это из-за прогноза погоды, может, оттого, что солнце бьет в иллюминатор, а может, оттого, что рядом сидит этот парень в мятой рубашке и с раскрасневшимися щеками. Хедли, дотянувшись до рукоятки над головой, включает вентилятор и, жмурясь, направляет себе в лицо струю холодного воздуха.