– А он вернется?

– Может, вернется, а может, и нет. – Папа дернул ее за нос. – Вот я к тебе всегда вернусь.

– Ты не светишься, – возразила Хедли, но папа только улыбнулся.

– Свечусь, когда я с тобой.


К концу церемонии дождь почти перестал, и все равно у выхода из церкви собралась целая стая черных зонтов – гости прячутся от туманной мороси. Вид такой, словно здесь не свадьба, а похороны. Над головой трезвонят колокола. Хедли подошвами ощущает вибрацию, спускаясь по ступенькам.

Сразу после венчания папа с Шарлоттой, скрепив союз поцелуем, прошествовали к дверям и мгновенно исчезли. Вот уже пятнадцать минут прошло, а их до сих пор не видно. Хедли бесцельно бродит в толпе и не может понять, откуда у папы столько знакомых. В Коннектикуте он за целую жизнь обзавелся всего двумя-тремя друзьями, а тут вдруг стал общительным.

К тому же большинство гостей словно явились со съемочной площадки – из какой-то иной жизни. С каких пор папа общается с женщинами в изысканных шляпках и мужчинами в «визитках»? Можно подумать, будто они направляются на чаепитие к королеве, а сюда заглянули по дороге. Хедли чувствует себя здесь не в своей тарелке, да еще и смена часового пояса сказывается – она словно спит на ходу и никак не может уцепиться за реальность.

Лучик солнца пробивается сквозь тучи. Гости опускают зонтики и запрокидывают головы, радуясь, как будто им посчастливилось стать свидетелями редчайшего природного явления. Хедли стоит меж них в растерянности и не может понять, чего от нее ждут. Остальные подружки не показываются. Может, от нее сейчас требуется помощь где-нибудь совсем в другом месте? Она так и не прочла внимательно бесчисленные программки и инструкции, которые ей присылали по электронной почте, а перед церемонией времени на инструктаж не осталось.

– Я сейчас должна где-то быть? – спрашивает она, нечаянно наткнувшись на Монти.

Он пожимает плечами и вновь принимается разглядывать старомодный белый лимузин, который, по всей вероятности, чуть позже увезет счастливых молодоженов на свадебный прием.

Хедли возвращается к дверям и с облегчением замечает в толпе сиреневое платье. Оказывается, это Вайолет.

– Папа тебя ищет.

Вайолет показывает на старинное каменное здание.

– Они там. Шарлотта освежает макияж – сейчас будут фотографировать.

– А когда прием? – спрашивает Хедли.

Вайолет смотрит на нее так, словно она спросила, с какой стороны небо.

– Разве ты не получила расписание?

– Не успела посмотреть, – смущенно отвечает Хедли.

– Прием в шесть.

– А до тех пор что мы будем делать?

– Ну, какое-то время уйдет на фотосъемку.

– А потом?

Вайолет пожимает плечами.

– Все живут в отеле.

Хедли непонимающе смотрит на нее.

– В том же, где будет прием, – поясняет та. – Вероятно, мы скоро поедем туда.

– Отлично, – говорит Хедли.

Вайолет выгибает бровь.

– Разве ты не хочешь поговорить с папой?

– А, да, – отвечает Хедли, не двигаясь с места. – Конечно.

– Он в церкви, – напоминает Вайолет, раздельно произнося слова, как будто подозревая, что у новой падчерицы Шарлотты винтиков в голове не хватает. – Вон там.

Хедли по-прежнему не делает ни шагу. Лицо Вайолет смягчается.

– Послушай, у меня папа заново женился, когда я была чуть младше тебя. Так что я все понимаю. Но, знаешь, все-таки Шарлотта – не худшая мачеха.

Строго говоря, Хедли этого не знает. Она вообще почти ничего не знает о Шарлотте, но предпочитает не говорить этого.

Вайолет хмурит брови.

– Моя была просто ужасна. По крайней мере, я так думала. Я бесилась от любого требования, даже если это были сущие мелочи, которые и родная мама заставила бы меня делать – например, ходить в церковь или мыть посуду. Злилась просто из-за того, что она об этом просит. – Вайолет неожиданно улыбается. – А потом в один прекрасный день я поняла, что на самом деле злюсь не на нее, а на него.

Хедли оглядывается на церковь и, помолчав, произносит:

– Получается, этот этап у меня уже позади.

Вайолет кивает – быть может, осознав, что душеспасительные разговоры тут не помогут, – и неловко гладит Хедли по плечу.

Хедли идет к церкви, холодея от страха. Что можно сказать отцу, с которым не виделась два года, по поводу его свадьбы с не знакомой тебе женщиной? Если на подобный случай и существуют какие-то правила, Хедли с ними никто не познакомил.

В церкви тихо. Все гости уже снаружи, дожидаются, когда выйдут новобрачные. Каблуки громко стучат по каменным плитам пола. Хедли направляется к лестнице в подвал, ведя рукой по шершавой стене. Снизу, словно облачка дыма, всплывают обрывки разговора. Хедли останавливается и прислушивается.

– Значит, ты не против? – спрашивает женский голос.

Другой, тоже женский, что-то отвечает совсем тихо, слов не разберешь.

– А я думала, тебе будет трудно.

– Нисколько, – отвечает вторая собеседница, и Хедли вдруг понимает, что это Шарлотта. – К тому же она живет у своей мамы.

Хедли, застыв на верхней ступеньке, старается не дышать.

«Вот он, момент истины! Сейчас мы все узнаем про злую мачеху».

Сейчас она услышит, как о ней говорят гадости, как радуются, что она живет далеко и не будет мешать здесь, где никому не нужна. Хедли давно уже представляла себе в подробностях, какая ужасная на самом деле Шарлотта, и теперь так жадно ждет доказательств, что едва не пропускает следующую реплику.

– А мне хотелось познакомиться с нею поближе, – говорит Шарлотта. – Надеюсь, они все-таки помирятся. Поскорей бы!

Ее приятельница негромко смеется.

– Скажем, в ближайшие девять месяцев?

– Ну…

Хедли слышит улыбку в голосе Шарлотты и отшатывается, покачнувшись на высоких каблуках. В храме темно и пусто, и Хедли вдруг пробирает озноб.

«Девять месяцев», – думает она, а слезы щиплют глаза.

Первая ее мысль – о маме, хоть она и не знает, стремится ли защитить ее или сама ищет защиты. Так или иначе, больше всего на свете ей сейчас хочется услышать мамин голос. Но телефон остался внизу, в той самой комнате, где Шарлотта, и к тому же разве у нее хватит духу сообщить такую новость? Мама, конечно, в отличие от Хедли, многие жизненные передряги воспринимает спокойно, однако тут дело совсем особенное. Даже мама не сможет остаться невозмутимой от настолько ошеломляющего известия!

Хедли, по крайней мере, невозмутимой сейчас никак не назовешь.

Она все еще стоит, оцепенев и не сводя глаз с лестницы, когда за углом раздаются шаги и низкий мужской смех. Хедли отскакивает, чтобы никто не подумал, что она подслушивала – хотя именно этим она и занималась. С деланым безразличием она разглядывает свои ногти, и тут появляются папа и священник.

– Хедли! – Папа хлопает ее по плечу, словно они каждый день видятся. – Познакомься, это преподобный Уокер.

– Рад встрече, моя дорогая! – Пожилой священник жмет ей руку, после чего обращается к папе: – Эндрю, увидимся на приеме. Еще раз поздравляю!

– Большое спасибо, ваше преподобие!

Священник удаляется слегка косолапой походкой. Черная сутана развевается за ним, точно плащ.

Проводив его взглядом, папа с улыбкой поворачивается к Хедли.

– Так хорошо тебя видеть, детеныш!

У Хедли от этих слов улыбка сползает с лица. Губы дрожат, и взгляд утыкается в пол, а в голове вертятся все те же два слова.

«Девять месяцев».

Папа так близко, что она чувствует резкий мятный запах его лосьона после бритья, и от нахлынувших воспоминаний сердце снова колотится быстрее. Он как будто чего-то ждет. Чего? Можно подумать, она должна первой заговорить о происходящем, раскрыть перед ним душу и выложить сердце прямо на каменный пол.

Как будто это у нее завелись какие-то секреты.

Она так давно пряталась от него, так старалась полностью исключить его из своей жизни – можно подумать, это легко, все равно что бумажную куклу убрать в шкаф. А оказывается, на самом деле он прятал от нее нечто очень важное.

– Поздравляю, – сипло произносит Хедли, терпеливо перенося отцовские объятия – впрочем, он так и не решается обнять ее как следует и в итоге неуклюже похлопывает по спине.

– Я рад, что ты успела.

– Я тоже, – отвечает она. – Было красиво.

– Шарлотта в восторге от тебя, – говорит папа.

Хедли немедленно ощетинивается.

– Замечательно, – еле цедит она.

Папа улыбается с надеждой.

– Думаю, вы с ней быстро подружитесь.

– Замечательно, – повторяет Хедли.

Папа, кашлянув, принимается поправлять галстук-бабочку. Ему явно неловко, хоть и трудно понять – из-за костюма или из-за всей ситуации в целом.

– Слушай, – говорит он, – хорошо, что мы увиделись наедине. Мне нужно кое о чем с тобой поговорить.

Хедли выпрямляет спину, готовясь принять удар. Она не успевает даже обрадоваться, что папа все-таки решил ей рассказать о ребенке, – слишком занята вопросом, как реагировать. Мрачно промолчать? Изобразить удивление? Сказать, что не верит? И когда удар наконец обрушивается, лицо Хедли совершенно ничего не выражает, как только что вымытая классная доска.

– Шарлотта надеялась, что мы тобой станцуем на приеме – ну, понимаешь, отец с дочерью…

Почему-то папины слова поражают Хедли куда сильнее, чем, казалось бы, более серьезная новость, которую она ожидала.

Папа поднимает руки.

– Я все понимаю! Я ей говорил, что ты не захочешь, ни за что не выйдешь при всех со своим стариком…

Он умолкает, явно ожидая, что Хедли его прервет.

К ней наконец возвращается дар речи.

– Вообще-то, я не очень хорошо танцую.

– Знаю! – улыбается папа. – Я тоже. Но для Шарлотты это очень важно, а сегодня ее день, так что…

– Ладно, – говорит Хедли, часто-часто моргая.

– Ладно?

– Ага.

– Ну замечательно! – Папа чуть покачивается на каблуках, празднуя неожиданную победу. – Шарлотта очень обрадуется.