Дженнифер Смит - Статистическая вероятность любви с первого взгляда

«Это он, – думает Хедли под сполохи фотовспышки. – Это отец Оливера».

Конечно, она не знает наверняка, но стоило только выразить словами полуоформившуюся мысль, как приходит твердая уверенность, что догадка верна.

– Папа, – говорит она вполголоса.

Он чуть поворачивает голову, стоя рядом с ней и продолжая улыбаться.

– Да? – спрашивает сквозь зубы.

Шарлотта косится в сторону Хедли и снова переводит взгляд на фотографа.

– Мне надо уйти.

Тут уж папа оборачивается, а женщина-фотограф упрекает, выпрямившись:

– Не двигайтесь, пожалуйста!

– Одну минуточку! – Папа поднимает палец.

Потом спрашивает Хедли:

– Куда уйти?

Все смотрят на нее: и флорист, пытающаяся освежить привядшие букеты, и прочие подружки невесты, уже отснявшиеся и наблюдающие издалека за семейной фотосъемкой, и помощница фотографа с планшетом в руках. Громко пищит младенец, и со статуи слетают испуганные голуби. Хедли уже не волнует, что на нее таращатся. Ей невыносимо думать, что Оливер, возможно, летел на похороны отца и при этом всю дорогу терпеливо выслушивал ее нытье, как будто папина свадьба – трагедия планетарных масштабов.

Никто здесь не поймет, это точно. Она и сама еще толком не понимает. Решение приходит само собой, постепенно набирая силу. Каждый раз, как Хедли закрывает глаза, перед ней возникает Оливер: как он рассказывал историю с ночником, чуть хрипловато и глядя куда-то вдаль.

– Мне просто… – начинает Хедли и тут же обрывает объяснения. – Нужно кое-что сделать.

Папа озирается, вскинув руки в полном недоумении.

– Вот сейчас? – спрашивает он сдавленным голосом. – Какие такие срочные дела у тебя могут быть в Лондоне?

Шарлотта смотрит на них, раскрыв рот.

– Папа, я тебя очень прошу, – тихо говорит Хедли. – Это важно.

Он качает головой.

– По-моему, все-таки…

Но Хедли уже пятится.

– Я приду на прием, обещаю! И у меня мобильник с собой.

– Куда ты хоть пойдешь?

– Все будет нормально, – говорит Хедли, продолжая пятиться, хотя отец явно ждет совсем другого ответа. Поравнявшись с дверью, Хедли машет рукой. Все смотрят на нее, как на ненормальную. Может, она и правда сошла с ума, но ей необходимо знать точно. Схватившись за ручку, Хедли отваживается бросить напоследок еще один взгляд на папу. Он в ярости. Стоит, подбоченившись, и хмурит лоб. Хедли еще раз машет и, перешагнув порог, закрывает за собой дверь.

В церкви на нее обрушивается тишина. Хедли прислоняется к прохладной каменной стене. Сейчас кто-нибудь прибежит за ней – папа, или Шарлотта, или целая толпа подружек. Но никто не приходит. Вряд ли это оттого, что папа понял. Как он мог понять? Наверное, он уже и не помнит, каково быть настоящим родителем. Одно дело – звонить раз в год на Рождество, и совсем другое – отчитывать при всех дочь-подростка, особенно если давно разучился находить с ней общий язык.

Хедли совестно, что она пользуется его слабостью, да еще и в день свадьбы, но сейчас главное не это.

Ей нужно найти Оливера.

Хедли бросается в классную комнату, где остался ее багаж. Проходя мимо зеркала, она краем глаза замечает свое отражение: бледная тоненькая девушка, растерянная и испуганная. Решимость грозит ее покинуть. Может, она зря напридумывала невесть что. И ведь неизвестно даже, куда ехать, а папа, возможно, никогда ее не простит.

Но когда она берет в руки сумочку, оттуда вылетает и, кружась, планирует на пол салфетка, на которой рисовал Оливер, и Хедли невольно улыбается, подняв ее и проводя пальцем по изображению утенка в кроссовках и бейсбольной кепке.

Может, она действительно совершает ошибку.

И все-таки сейчас ей нужно быть именно там. Это место она не променяет ни на какое другое.

Хедли мчится по улице, колокола за спиной бьют два часа, и тут ей приходит в голову, что она понятия не имеет, куда бежать. Мимо проносится громадный красный автобус. Хедли, шарахнувшись от неожиданности, бросается за ним в погоню. Хотя чемодан остался в церкви, Хедли все равно бежит слишком медленно, и, когда сворачивает за угол, автобуса уже и след простыл.

Запыхавшись, она рассматривает схему маршрута, приклеенную за толстым стеклом на остановке. Ничего невозможно понять в этой путанице разноцветных линий и незнакомых названий. Хедли кусает губы. Должен быть какой-то способ расшифровать эту абракадабру! И тут наконец взгляд зацепляется за слово «Паддингтон» в левом верхнем углу.

Кажется, это не очень далеко – хотя Хедли не понимает масштаба. Может, надо пройти всего пару кварталов, а может – несколько миль. Никаких приметных ориентиров, и к тому же неизвестно, что она будет делать, когда доберется до места. Хедли помнит только, как Оливер говорил, что перед церковью – статуя Святой Девы и что их с братьями ругали, когда они на нее карабкались. Сколько может быть церквей в этой маленькой части Лондона? И сколько статуй?

Впрочем, расстояние большой роли не играет. У нее в кошельке всего десять фунтов, а судя по поездке из аэропорта, за эти деньги такси довезет максимум до почтового ящика на углу. Карта упрямо хранит свои секреты. В конце концов Хедли решает дождаться следующего автобуса и спросить водителя – может, он хоть направление подскажет. Однако проходит десять минут, а автобуса все не видно. Хедли снова принимается изучать схему, нетерпеливо водя пальцем по стеклу.

– Знаешь поговорку – то густо, то пусто? – говорит у нее над ухом человек в спортивном костюме.

Хедли тут же остро осознает, насколько ее наряд не подходит для катания на автобусе. А лондонец, не дождавшись ответа, продолжает:

– Ждешь его, ждешь, а потом сразу два приходят.

– Скажите, Паддингтон в этом направлении?

– Паддингтон? В этом, в этом.

Человек так убедительно кивает, что Хедли решает не беспокоить зря водителя, когда наконец появляется автобус. Но возникает новый повод для беспокойства – как узнать нужную остановку? Названия остановок чаще связаны с названиями улиц, а не районов. Минут пятнадцать Хедли бесполезно смотрит в окно, а потом, набравшись храбрости и преодолевая тряску, добредает до водительской кабины и спрашивает, где ей выходить.

– Паддингтон? – Водитель ухмыляется, сверкая золотым зубом. – Черта в ступе, ты не в ту сторону едешь!

Хедли жалобно охает.

– А вы не подскажете, в какую сторону мне, черта в ступе, ехать?

Водитель высаживает ее поблизости от Вестминстера, выдав указания, как добраться до Паддингтона на метро. В небе летит самолет, и при виде его Хедли неожиданно успокаивается. Она будто снова сидит на своем месте 18А, рядом с Оливером, высоко над океаном, в темной пустоте.

Здесь, на углу оживленной улицы, Хедли изумляется как чуду, что вообще его встретила. Только представить, что она не опоздала бы на свой рейс! Или провела долгие часы полета рядом с другим человеком, который даже после такого огромного странствия так и остался бы ей чужим. От мысли, что их пути легко могли не пересечься, у Хедли перехватывает дыхание, как будто она только что едва не попала под машину. Как всякий чудом спасшийся, Хедли испытывает бурную благодарность, замешенную на адреналине с капелькой надежды.

Она пробирается по людным лондонским улицам, то и дело оглядываясь в поисках станции метро. Город похож на гигантский лабиринт, какие были в моде в викторианскую эпоху – сплошь какие-то извилистые бульвары и кривые переулки. В ясный субботний день на тротуарах полно народу – кто-то тащит сумки с провизией, кто-то выгуливает собаку, или катит детскую коляску, или бежит трусцой, направляясь в парк. Мимо проходит парень в такой же синей рубашке, как у Оливера, и сердце Хедли пускается вскачь.

Впервые она жалеет, что не приезжала раньше к отцу. Стоило это сделать хотя бы ради этого: старинные здания, каждое со своим характером, крохотные лавчонки со всякой всячиной, красные телефонные будки, черные такси и каменные церкви. Все в этом городе очаровательно-старое, словно в кино, и если бы не надо было бежать сломя голову со свадьбы на похороны и обратно, если бы каждая косточка в ее теле не ныла от напряжения, если бы не рвалась она всем своим существом поскорее найти Оливера, пожалуй, Хедли с удовольствием задержалась бы здесь.

Заметив, наконец, красно-синий указатель метро, она спешит вниз по лестнице, моргая во внезапном полумраке подземки. Долго копается, разбираясь, по какому принципу работают автоматы по продаже билетов, спиной чувствуя, как сзади растет очередь людей, которым она мешает пройти. Наконец какая-то женщина, похожая на королеву Елизавету, сжалившись, принимается объяснять, какие нажимать кнопки, а потом, оттолкнув Хедли в сторону, берется за дело сама.

– Вот, держи, моя лапочка, – говорит она, вручая Хедли билет. – Приятной поездки!

Водитель автобуса говорил, что вроде нужно сделать пересадку, но если верить карте, можно доехать сразу по кольцевой. Электронное табло сообщает, что до поезда шесть минут. Хедли ждет, пристроившись в уголке платформы.

Она рассеянно просматривает рекламу на стенах, а вокруг звучит разноязыкая речь – кроме непонятного британского акцента слышатся французский, итальянский и еще какие-то неведомые языки. Поблизости маячит полицейский в старомодном шлеме. Какой-то человек перебрасывает из руки в руку футбольный мяч. Мать утешает плачущую девочку на гортанном незнакомом наречии. Девочка только громче рыдает.

Никто на Хедли не смотрит, но она все равно чувствует себя выставленной на всеобщее обозрение, как никогда в жизни. Слишком мелкая, слишком американка, слишком явно одинокая и неуверенная в себе.

О папе и свадебных гостях, которых она так бессовестно бросила, даже думать не хочется, так же как и об Оливере – неизвестно еще, что будет, когда она его найдет. В висках пульсирует боль, а до поезда еще четыре минуты. Шелк платья липнет к телу, и женщина рядом с ней стоит слишком близко. Хедли морщит нос от крепкой смеси запахов в метро, затхлых и кисловатых, как от подгнивших фруктов.