Дженнифер Смит - Статистическая вероятность любви с первого взгляда

Хедли с утра проснулась жутко напряженной. Шея и плечи затекли, в затылке билась тупая боль. Не только из-за свадьбы и предстоящей встречи с Шарлоттой, о которых она всеми силами старалась не думать. Просто в эти выходные их семья официально прекратит свое существование.

Хедли понимает, что жизнь – не фильм студии «Дисней». Родители не сойдутся снова. По правде говоря, ей этого уже и не хочется. Папа, как видно, счастлив, и мама вроде тоже не страдает. Она уже больше года встречается с местным зубным врачом, Харрисоном Дойлом. И все же свадьба поставит точку в конце предложения, которому еще не время заканчиваться, а Хедли не уверена, что готова стать этому свидетельницей.

Правда, ей выбора не дали.

– Все-таки он твой отец, – без конца повторяла мама. – Конечно, он не идеален, но для него важно твое присутствие. Не так уж много он просит. Всего один день!

А Хедли считала, что отец просит слишком многого: чтобы она его простила, чтобы чаще с ним виделась, чтобы согласилась познакомиться с Шарлоттой. Все время просит и просит – и ничего не дает взамен. Ей хотелось схватить маму за плечи и хорошенько встряхнуть, чтобы мозги встали на место. Он обманул их доверие, разбил мамино сердце, разрушил семью, а теперь собрался жениться на той женщине как ни в чем не бывало. Словно все начать с нуля проще, чем постараться исправить прежнее.

Мама твердила, что так лучше. Лучше для всех троих.

– Знаю, тебе сейчас трудно поверить, – говорила она со сводящей с ума рассудительностью, – но это действительно к лучшему. Вырастешь – поймешь.

А Хедли и так все понимает! Вероятно, мама просто еще не осознала случившееся. Когда обожжешься, поначалу не чувствуешь боль. В те первые недели после Рождества Хедли часто лежала ночью без сна и слушала, как мама плачет. Какое-то время мама вообще отказывалась разговаривать о папе, зато потом несколько дней ни о чем другом не говорила, и так снова и снова, будто на качелях. А потом, недель через шесть, как-то незаметно она вдруг словно пришла в себя и успокоилась. Хедли до сих пор не может этого понять.

Хотя шрамы все-таки остались. Харрисон уже три раза делал маме предложение, одно изобретательней другого – сперва романтический пикник, потом кольцо в бокале шампанского и, наконец, струнный квартет в парке, а она упорно отказывала. Наверняка еще не совсем оправилась после папиного ухода. Такой разрыв не проходит бесследно.

Поэтому сегодня, в день, назначенный для перелета навстречу источнику всех бед, Хедли проснулась в отвратительном настроении. Если бы все шло гладко, возможно, дело ограничилось бы несколькими едкими комментариями да злобным бурчанием по дороге в аэропорт, но с самого утра в телефоне обнаружилось сообщение от Шарлотты с напоминанием о том, в котором часу нужно быть в гостинице, чтобы успеть приготовиться. От одного звука ее отрывистого британского произношения Хедли завелась, а дальше все покатилось под гору.

Конечно, еще и чемодан отказался застегиваться, а мама запретила брать с собой висячие серьги, которые Хедли планировала надеть на церемонию, да еще и восемьдесят пять раз переспросила, не забыла ли дочка паспорт. Гренки подгорели, Хедли заляпала вареньем футболку, а когда поехала в универмаг за маленькой дорожной упаковкой шампуня, пошел дождь, в машине сломался «дворник», и Хедли чуть не сорок пять минут прождала на автозаправке из-за того, что тип перед ней в очереди не знал, как проверить уровень масла в собственном автомобиле. И все это время часы неумолимо тикали, приближая время отъезда. Когда Хедли наконец вернулась домой и швырнула ключи от машины на кухонный стол, она была совсем не в настроении выслушивать восемьдесят шестой вопрос о паспорте.

– Да! – рявкнула она. – С собой!

– Я просто спросила.

Мама невинно приподняла брови, а Хедли с вызовом уставилась на нее.

– Надеюсь, ты не намерена еще и до самолета меня провожать?

– Это еще что значит?

– Может, прямо до самого Лондона со мной отправишься, а то, чего доброго, сбегу?

В мамином голосе появились предостерегающие нотки.

– Хедли!

– Нет, а почему я одна должна смотреть, как он будет венчаться с этой женщиной? Вообще не понимаю, почему я должна ехать, тем более без тебя.

Мама сжала губы, показывая, что сердится, но у Хедли уже сорвало тормоза.

Они упорно молчали всю дорогу до аэропорта, тем самым продолжая тянувшийся неделями спор. А когда затормозили у входа, Хедли вся словно звенела от нервного напряжения.

Мама заглушила двигатель, но ни она, ни Хедли не сделали попытки выйти из машины.

– Все будет хорошо, – наконец мягко сказала мама. – Правда.

Хедли резким движением обернулась к ней.

– Он женится, мам! Что хорошего?

– Просто, по-моему, тебе необходимо там быть…

– Знаю, знаю! – оборвала ее Хедли. – Ты уже говорила.

– Все будет хорошо, – повторила мама.

Хедли схватила куртку и отстегнула ремень безопасности.

– Ну смотри, ты будешь виновата, если что-нибудь случится!

– Что, например? – устало вздохнула мама.

Хедли от злости чувствовала себя совершенно бесстрашной – и в то же время ужасно маленькой. Она рывком распахнула дверцу.

– Например, самолет разобьется или еще что.

Она сама не знала, зачем это говорит. Просто она уже извелась от обиды и горя и очень боялась. Разве не от этого говорятся такие вещи?

– Вот тогда ты от нас обоих избавишься!

Они уставились друг на друга, а страшные слова легли между ними, словно груда кирпичей. После долгого молчания Хедли выскочила из машины, вскинула на плечо рюкзак и выдернула с заднего сиденья чемодан.

– Хедли! – Мама вышла с другой стороны и теперь смотрела на нее поверх капота. – Не надо так…

– Приеду – позвоню, – крикнула Хедли на ходу.

Она спиной чувствовала, как мама смотрит ей вслед, но из какой-то болезненной гордости так ни разу и не обернулась.

А сейчас она сидит в крохотном кафе, и ее палец нерешительно застыл над телефоном. Хедли делает глубокий вдох и нажимает на кнопку. В паузах между гудками она слышит стук собственного сердца.

Произнесенные в запале слова до сих пор отдаются в ушах. От природы Хедли не суеверна, и все же так бездумно ляпнуть об авиакатастрофе перед самым полетом… От одной мысли нехорошо делается. Законы случая неисповедимы. Хедли представляет себе самолет, на который опоздала. Сейчас он уже где-нибудь над океаном, и у нее больно сжимается сердце. Хоть бы не оказалось, что накликала беду…

От маминого голоса на автоответчике становится чуточку легче. Хедли принимается рассказывать о смене рейса, и тут возвращается Оливер. На какое-то мгновение Хедли чудится в его лице знакомое выражение – точно такое же мучительное беспокойство, какое терзает ее саму, но увидев ее, Оливер неуловимо меняется, и вот он уже снова невозмутимый, почти веселый, и в глазах играет беззаботная улыбка.

Он подбирает свою сумку, показывает, чтобы Хедли не прерывала звонок, затем тычет большим пальцем в сторону выхода на посадку. Хедли открывает рот – сказать, что почти закончила, но Оливер уже исчезает, и она торопливо договаривает свое послание.

– В общем, завтра позвоню, как только прибудем, – говорит она в микрофон чуть дрожащим голосом. – И еще, мам… ты меня прости, ладно? Я не хотела…

Потом, вернувшись к выходу, Хедли ищет в толпе синюю рубашку Оливера, но его нигде не видно. Ждать в толчее не хочется, и Хедли сворачивает в туалет, а потом бродит по сувенирным лавчонкам, книжным и газетным киоскам, пока не объявляют посадку.

Стоя в очереди, Хедли от усталости даже волноваться больше не может. Кажется, она уже несколько дней обитает в аэропорту, а впереди еще столько испытаний: теснота в салоне, паническое ощущение замкнутого пространства. Дальше – свадьба, знакомство с Шарлоттой и первая больше чем за год встреча с отцом. Пока что хочется только одного: надеть наушники, закрыть глаза и уснуть. Мчаться с невероятной скоростью через океан без всякого усилия со своей стороны – это почти чудо.

Когда она предъявляет билет, стюард улыбается в усы:

– Боитесь полета?

Хедли заставляет себя разжать руку, стиснувшую ручку чемодана до побелевших костяшек, и жалобно улыбается.

– Боюсь приземления.

И все-таки входит в самолет.

Когда Оливер появляется в проходе между кресел, Хедли уже сидит на своем месте у окна, ремень безопасности пристегнут, чемодан надежно устроен на багажной полке. Последние семь минут Хедли старательно делала вид, что думать не думает о новом знакомом – считала самолеты за иллюминатором и рассматривала узор на спинке переднего сиденья. А на самом деле просто ждала, когда появится Оливер, и, когда он наконец подошел, внезапно покраснела без всякой видимой причины, просто оттого, что он стоит над ней со своей кривоватой улыбкой. Когда он рядом, с ней творится что-то странное, словно электрический ток пробегает по телу, и она невольно думает: чувствует ли он то же самое?

– Я тебя потерял, – говорит он.

Хедли молча кивает, радуясь, что снова нашлась.

Оливер забрасывает сумку на полку и втискивается на среднее сиденье, рядом с Хедли, кое-как умостившись между немилосердно жесткими ручками кресла и пристроив в тесном пространстве свои длинные ноги. Хедли косится на него, в висках стучит от его внезапной близости, от того, как непринужденно он подсел к ней вплотную.

– Я потом пересяду, – говорит он, откидываясь на спинку. – Когда владелец места придет.

Хедли ловит себя на том, что мысленно уже составляет рассказ для подруг: она познакомилась в самолете с симпатичным парнем, у него потрясающий акцент, и они всю дорогу проговорили. Одновременно более практичная часть ее сознания тревожится о том, как она явится завтра, не выспавшись, на отцовскую свадьбу. Ясно же, что она глаз не сомкнет рядом с ним! Оливер задевает ее локтем, и колени их почти соприкасаются. От него головокружительно хорошо пахнет – чудесная мальчишеская смесь дезодоранта и шампуня.