Дженнифер Смит - Статистическая вероятность любви с первого взгляда

– В каком смысле?

– Я уже знаю твои взгляды на брак, а о важном мы еще даже не говорили. Ну, там, какой твой любимый цвет, любимая еда…

– Синий, мексиканская кухня.

Оливер задумчиво кивает.

– Уважаю. А у меня – зеленый и карри.

– Карри? – Хедли делает гримаску. – Правда?

– Не надо осуждать! Что еще?

Свет в салоне тускнеет – его пригасили перед взлетом. Моторы набирают обороты. Хедли на мгновение зажмуривается.

– Что – что еще?

– Любимое животное?

– Не знаю. – Она снова открывает глаза. – Собаки?

Оливер качает головой.

– Скучно. Вторая попытка.

– Тогда слоны.

– Правда, что ли?

Хедли кивает.

– Почему вдруг?

– В детстве я не могла заснуть без драного плюшевого слоника, – объясняет она, сама не понимая, отчего вспомнила о нем сейчас.

Может, все дело в предстоящей встрече с отцом, а может, грозный рев моторов вызвал детское желание спрятаться под одеяло.

– По-моему, это не считается.

– Сразу видно, что ты не знаком со Слоником.

Оливер хохочет.

– Имя сама придумала?

– Ага, – улыбается Хедли.

У Слоника были черные блестящие глазки и большие мягкие уши, а вместо хвоста – шнурок, и когда Хедли обнимала его – все становилось проще. И доедать овощи, и надевать колючие колготки, и ушибленная нога, и больное горло… Слоник спасал от всего. Со временем он утратил один глаз и большую часть хвоста. Его мочили слезами, обчихивали, сидели на нем, и все равно, если Хедли из-за чего-нибудь расстраивалась, папа клал ей руку на макушку и, подталкивая к лестнице, говорил:

– Пора посоветоваться со слоником!

И почему-то это всегда действовало.

Хедли только сейчас приходит в голову, что всегда заслуга в основном была папина, а не слоника.

Оливер улыбается, глядя на нее.

– Все равно не считается.

– Ладно, а какое у тебя любимое животное?

– Белоголовый орлан.

Хедли смеется.

– Неправда!

– Я – и неправда? – Он прижимает руку к сердцу. – Разве плохо любить животное, которое символизирует свободу?

– Ты просто меня разыгрываешь!

– Может быть, немножко, – хмыкает Оливер. – Но ведь получается?

– Что, довести меня до того, чтобы я тебя стукнула?

– Нет, – тихо отвечает он. – Отвлечь тебя.

– От чего?

– От твоей клаустрофобии.

Хедли благодарно улыбается ему и передразнивает:

– Немножко. Хотя сейчас еще ничего. Хуже будет, когда взлетим.

– Почему? Там же сплошное открытое пространство.

– А бежать некуда. Нет запасного выхода на такой случай.

– Понял, – театрально вздыхает Оливер. – Я это часто слышу от девчонок.

Хедли, коротко рассмеявшись, вновь закрывает глаза. Самолет набирает скорость, с ревом мчась по взлетной полосе. Пассажиров прижимает к спинкам сидений, нос самолета задирается, и наконец, в последний раз подпрыгнув, самолет взмывает ввысь, будто гигантская металлическая птица.

Хедли стискивает ручку кресла. Самолет рвется в ночное небо, и огни внизу постепенно удаляются, превращаясь в ровные ряды крошечных пикселей. От перепада давления закладывает уши. Хедли прижимается лбом к стеклу, страшась того мгновения, когда они поднимутся выше облаков и земля скроется из виду. Не останется ничего, кроме огромного неба вокруг.

Здания и прямоугольники парковок быстро уменьшаются, все сливается в причудливые узоры: оранжевые огоньки уличных фонарей, ленты автострад. Хедли выпрямляется, ощущая на лбу прохладу от плексигласа и стараясь не терять из виду город внизу. Страшен не полет – страшно оторваться от земли. Но пока они еще достаточно низко, чтобы видеть освещенные окна в домах. И Оливер сидит рядом. С ним никакие грозы не страшны.

Через пару минут Оливер решает, что с ней уже можно разговаривать. От его голоса над ухом внутри словно отпускает какую-то пружину. Хедли один за другим разгибает пальцы, стиснутые в кулак.

– Однажды, – говорит Оливер, – я летел в Калифорнию Четвертого июля.

Хедли чуть-чуть поворачивает голову.

– Была ясная ночь, и я видел, как внизу зажигаются крошечные фейерверки, в одном городе за другим.

Хедли снова прислоняется к иллюминатору и с бьющимся сердцем смотрит в темный провал. Огромное ничто. Хедли закрывает глаза и представляет себе фейерверки.

– Наверное, если не знать, что там такое, картинка жутковатая, а так – красивый салют, только маленький и без звука. Даже не верится, что это те же громадные вспышки, которые мы видим с земли. Наверное, все дело в том, откуда смотреть, – прибавляет Оливер, помолчав.

Хедли снова оборачивается и заглядывает ему в лицо.

– Это должно мне чем-то помочь? – спрашивает она без враждебности, просто пытаясь понять, в чем мораль истории.

– Да нет, – отвечает Оливер со смущенной улыбкой. – Просто я опять хотел тебя отвлечь.

Хедли улыбается.

– Спасибо! Еще что-нибудь расскажешь?

– Сколько угодно! Я могу трепаться, пока у тебя уши не отвалятся.

– Семь часов подряд?

– Запросто.

Самолет уже закончил набирать высоту. У Хедли кружится голова, и она старается сфокусироваться на спинке переднего сиденья. Его занимает человек с большими ушами и редеющими волосами на макушке – не то чтобы с лысиной, скорее с предвестием лысины. Глядишь на это – и словно читаешь карту будущего. Неужели у каждого можно найти такие вот признаки грядущих перемен? Например, мог кто-нибудь догадаться, что их старенькая соседка по креслам будет когда-нибудь видеть мир, словно сквозь мутную пленку? Или что человек, сидящий наискосок через проход, будет придерживать одну руку другой, чтобы она не тряслась?

Хедли сейчас думает о своем отце.

Насколько он изменился?

Сухой и затхлый воздух в самолете щекочет нос. Хедли закрывает воспаленные глаза и задерживает дыхание, как будто она под водой – ей это легко себе представить, ведь они плывут по бескрайнему ночному небу. Моргнув, она резким движением опускает пластиковую шторку. Оливер выгибает бровь, но никак не комментирует ее действие.

Вдруг приходит непрошеное воспоминание, как они летели с отцом – сейчас уже и не вспомнишь, сколько лет назад. Отец рассеянно дергал шторку – то закрывал, то снова поднимал, вверх-вниз, вверх-вниз, пока на него не начали коситься другие пассажиры, неодобрительно поджимая губы. Когда наконец разрешили отстегнуть ремни, он вскочил, быстро поцеловал Хедли в лоб, потом вышел в проход между сиденьями и два часа метался по узкому коридорчику от туалетов до двери в салон первого класса, то и дело останавливаясь возле Хедли и наклоняясь к ней, чтобы спросить: что она, как она, что читает, – и тут же мчался дальше, словно человек, нетерпеливо дожидающийся автобуса.

Он всегда был таким нервным? Трудно сказать.

Хедли оборачивается к Оливеру.

– А твой папа часто приезжал тебя навещать?

Он вздрагивает, глядя на нее с удивлением. Хедли и сама удивляется своему вопросу. Вообще-то, она хотела спросить о родителях. «Родители часто тебя навещали?» Слово «папа» вырвалось неосознанно.

Оливер, кашлянув, опускает руки на колени и принимается терзать ремень безопасности.

– Нет, только мама. Она приехала со мной в начале учебного года. Хотела помочь мне устроиться.

– По-моему, это очень трогательно, – говорит Хедли, стараясь не думать о собственной ссоре с мамой. – Хорошая она у тебя.

Хедли ждет, что Оливер еще что-нибудь скажет или, может быть, спросит о ее родителях – вполне естественная тема для разговора, когда людям несколько часов совершенно нечем заняться. Но он молчит, обводя пальцем вышитые буквы на спинке переднего сиденья: «ВО ВРЕМЯ ПОЛЕТА ПРИСТЕГИВАЙТЕ РЕМНИ».

Под потолком оживает телеэкран. Показывают мультфильм об утином семействе. Хедли его смотрела раньше, хотя, услышав стон Оливера, готова отречься. Но, преодолев себя, смотрит на Оливера критически.

– Что тут плохого? Подумаешь, утки.

Он морщится.

– Говорящие?

Хедли усмехается.

– Они еще и поют!

– Да что ты говоришь? Ты его смотрела!

Хедли показывает два пальца.

– Дважды!

– Ты в курсе, что этот мультик рассчитан на пятилетних детей?

– От пяти до восьми, вообще-то.

– А тебе сколько, я запамятовал?

– Достаточно, чтобы заценить наших водоплавающих друзей.

– Да ты не в себе! Безумна, как шляпник! – рассмеявшись, заявляет Оливер.

– Постой-постой! Это цитата… из мультика?!

– Нет, умница! Из классического произведения Льюиса Кэрролла. Лишний раз убеждаюсь в основательности американской системы образования.

– Эй!

Она толкает его в грудь – жест настолько естественный, что Хедли спохватывается, только когда уже поздно. Оливер снисходительно улыбается, забавляясь ее смущением.

– Если не ошибаюсь, ты и сам учишься в американском университете!

– Верно, – соглашается он. – Однако я восполняю его недостатки запасом чисто британского ума и шарма.

– Точно, шарма. Хотелось бы наконец на него посмотреть.

Уголки его губ приподнимаются.

– А кто тебе помогал тащить чемодан?

– Ах, да, как же! Тот парень был просто замечательный. Интересно, куда он делся?

– Я как раз изучаю этот вопрос. – Оливер расплывается в улыбке. – Научная работа на лето.

– Какой вопрос?

– Раздвоение личности у восемнадцатилетних особей мужского пола.

– А, ну как же! То, что страшнее майонеза!

Неожиданно у самого лица Хедли пролетает муха. Она безуспешно пытается ее отогнать. Секунду спустя мерзкое насекомое снова жужжит над ухом, выписывая круги над головой, словно особо упорная фигуристка.

– Интересно, она купила билет? – говорит Оливер.

– Наверное, едет «зайцем».