— Ты бы оделся, — между делом заметила я. — Осень же. Ещё заработаешь воспаление лёгких...

Комментировать как-либо услышанное он не собирался, лишь слегка повернул голову в мою сторону и бросил выразительный взгляд, требующий, чтобы я хоть немного помолчала. Ну и ладно, не очень-то и хотелось.

Мы ещё немного посидели в тишине, и всё это время я продолжала жадно рассматривать Орлова. Со мной вот всегда так, все нормальные люди в моменты неловкости стараются прервать зрительный контакт, отвести глаза в сторону, я же, наоборот, предпочитала впиться взглядом в свою “жертву”. Привычка родилась ещё в детстве, когда в сложных жизненных ситуациях я абстрагировалась от происходящего, не слушая своего собеседника, вместо этого прикидывая в уме, насколько черты его лица являются пропорциональным. Помнится, как однажды я умудрилась заявить своему сосадничнику (или как называют тех, кто ходил с тобой в один детский сад?), что его сложно назвать красивым из-за несимметричных черт лица. Между прочим, я даже обосновала, уповая на теорию “Золотого сечения”. Но мальчик оказался впечатлительным, и из всего сказанного он услышал только слово “некрасивый”, переделав его в урод. Ох и скандал же тогда закатила воспитательница, оказавшаяся между делом родительницей этого пресловутого мальчика, поставив моих родителей перед фактом, что я унижаю “сосадничников”.

Папа стойко выслушал все претензии, после чего предельно спокойно попросил меня повторить всё, что я сказала. Ну я и повторила, слово в слово.

— Вот видите, ребёнок вам про самого Пифагора, а вы… — Борис Игнатьевич махнул рукой на присутствующих и, одарив их настолько разочарованным взглядом, что будь мы в Японии времён самураев, все сочли бы за благо сделать харакири, взял меня за руку и вывел из помещения группы.

Больше я в этот садик не ходила. Впрочем, как и в любой другой.

Но, кажется, мы не об этом. Ибо я всё ещё продолжала сидеть в машине с полуголым Орловым и не совсем адекватным взглядом разглядывать его. К счастью для Лёшки, с пропорциями у него всё было в полном порядке, не считая несколько длинноватого носа, что только придавало некоторой перчинки всему его виду.

— Когда ты собиралась сказать? — в итоге огорошил меня сей “пропорциональный”. И, увидев моё замешательство, тут же уточнил. — Ты же собиралась мне сказать?

Ой-ой, вопрос был опасный, и я невольно начала нащупывать дверную ручку у себя за спиной, готовя почву для побега.

Пауза затягивалась, зрачки моих глаз понемногу расширялись, притом что перестать смотреть в Лёшино лицо у меня просто не получалось. Он хмурился. Я паниковала.

— А с чего ты решил, что он твой? — решила попробовать быть стервой, рассчитывая, что  собеседник просто предпочтёт со мной не связываться, а тем более — иметь общих детей. Никаких сил думать о возможной беременности, а особенно обсуждать это с ним, у меня попросту не было.

— Альбина, сколько мы знакомы? — холодно отчеканил Алексей.

— Двадцать девять лет, два месяца и шесть дней, — на автомате отчиталась я.

Не подумайте, что я специально считала, но такие штуки порой происходили вопреки моим желаниям.

Он всё-таки охренел. Надо, кстати, будет посчитать, который раз за этот час, а то вдруг слишком много, а мне потом ещё и переживай за состояние его сердца. Я тут недавно читала, что инфаркт заметно помолодел и…

— Так вот, я знаю тебя дофигищу лет, и ты думаешь, я не научился видеть, когда ты мне врёшь?!

Утверждение было несколько спорным. Я бы даже сказала, что в корне неверным, но в моих интересах было, если он и дальше продолжит заблуждаться.

— Нуу… мы давно не виделись.

Кстати, чистейшая правда, наши встречи за последние пятнадцать лет можно было пересчитать по пальцам.

— Хорошо, — зло выплюнул Орлов. — Как много мужчин у тебя было за последнее время?

Бестактность вопроса заставила меня смутиться, потом вспыхнуть от негодования, а в конце и вовсе разозлиться.

— Слишком размытые условия задачи!

Лёха кивнул головой.

— Ладно. Альбина, с каким количеством мужчин у тебя был секс в течение последнего года в пределах нашей планеты? Достаточно конкретно? Или более конкретные числа задать?

Вот гад же! Я даже фыркнула злобненько, недовольная тем, что меня методично загоняли в угол. Мозг судорожно метался в поиске выхода.

— Можешь ещё мне рассказать про непорочное зачатие, — услужливо подсказал Орлов приторным тоном.

— ЭКО! — радостно нашлась я, мысленно благодаря его за подсказку.

— Да, и именно поэтому ты прятала тесты на беременность в стиральной машинке?

Спорить было бессмысленно, но я всё равно продолжала держаться, гордо задрав нос кверху.

— Ну?

— Что “ну”?

— Со скольким количеством…

— Ладно! Ладно! — взвилась я и зачем-то ударила Лёшку по пальцу, которым он водил перед моим лицом, акцентируя моё внимание на отдельных словах. — С одним!

Признаваться было не то чтобы стыдно, но как минимум неудобно. Да и вообще, согласитесь, звучало это как-то жалко. За год — один мужик. Кстати, спасибо, что он ограничил свой вопрос одним-единственным годом, а то признаваться в полном отсутствии личной жизни на протяжении N-ного количество лет было бы уж совсем… печально.

— И, я надеюсь, этим “одним” был исключительно я?

Мне показалось, или в его голосе прозвучало скрытое самодовольство?!

— Нет, это был горячий испанский мачо Педро! — разозлилась я, чем неожиданно насмешила Орлова. — Ну вот чего ты ржёшь?!

— Прости, — гоготнул он, наводя меня на мысль, что у него это тоже нервное. Сделав глубокий вдох, Лёшка всё же успокоился. — Так, вопрос отцовства мы решили. Дальше.

— Ничего мы не… — начала я, но тут же осеклась. — Подожди, ты вот так вот просто готов поверить, что это твой ребёнок?

Спросила и испугалась, впервые произнеся слово “ребёнок” вслух, что словно сделало мою беременность реальной. Меня даже затошнило, напоминая о том, что мы собрались здесь не просто так светские беседы вести.

— Да, Альбина, я готов… поверить тебе.

— Поверь, пожалуйста, в Педро… — взмолилась я.

Лёша терпеливо покачал головой, словно набираясь терпения, после чего вдруг положил свою на удивление тёплую ладонь мне на щёку, заставляя смотреть ему прямо в глаза.

— Мне тридцать три. Я не хочу никаких “Педро”. Я хочу семью и… ребёнка.

Трындец. Приплыли.



Глава 2

С Орловым мы были знакомы с самого детства. Почти тридцать лет прошло с того памятного летнего дня, когда обе наши семьи заселились в только что сданную многоэтажку. Двери наших квартир располагались на одной лестничной площадке, стеклянными глазками смотря друг на дружку.

Разница в возрасте между маленькими нами исчислялась всего лишь парой месяцев, поэтому не было ничего удивительного в том, что до поры до времени мы с Лёшкой вполне синхронно шагали по жизни: соседи, односадники, одноклассники…

Несмотря на то, что наши семьи были диаметрально противоположными, относясь к разным социальным прослойкам, это никогда не мешало нашей дружбе. Что казалось странным уже само по себе, уж больно мы были непохожи. Я, избалованная и выпестованная своими интеллигентными родителями, смотрящими на меня с обожанием и готовыми сдувать пылинки, и он, дитя рабочего класса и старший из пятерых отпрысков (на момент нашего знакомства Орлов всё же был единственным), с вечно занятыми родителями и по жизни предоставленный сам себе.

Впрочем, не стоит забывать, что это был конец восьмидесятых, когда Союз доживал свои последнии дни, и очень скоро ситуация в стране так или иначе сотрёт всякую разницу между всеми, поставив свой народ в одинаково хреновое положение.

Но тогда, на исходе целой эпохи, никто об этом не подозревал. Люди жили идеей перестройки, ещё не догадываясь, что дальше будет не просто плохо, а местами откровенно страшно.

Нас же, детей, это вообще никак не касалось. Нам с Лёшкой было по три года, и мы просто играли в одной песочнице, под пристальным присмотром моей мамы.

Здесь, наверное, ещё стоит обмолвиться парой слов о том, что из себя представляли наши семьи.

Наша семья была классическими представителями интеллигенции, да-да, той самой, что до последнего считала книгу лучшим подарком, веря в главенство духовных благ над материальными. При каждом приёме пищи мы пользовались льняными салфетками, по выходным ели яйца из специальных подставок и даже обладали набором семейного серебра, неизвестно как дошедшего до наших дней от прабабки по материнской линии. Прабабка, к слову, была крестьянского происхождения, а серебро однажды было “позаимствовано” из княжьего дома в годы революции, что не помешало ему впоследствии стать семейной реликвией.

Моим родителям было уже за сорок, когда им удалось обзавестись мной. Сначала папе с мамой было элементарно не до детей, сказывалась чрезмерная увлечённость своей профессиональной деятельностью. Мой отец, Борис Игнатьевич Вознесенский, к тому времени уже ставший доктором физико-математических наук, без пяти минут член-корреспондент АН СССР, всю свою осознанную жизнь посвятил служению науке, днями и ночами пропадая то в стенах родного университета, то в многочисленных разъездах по различным конференциям и симпозиумам. Но при этом имея ещё одну страсть всей своей жизни — мою маму. Инесса Робертовна Вознесенская в этом плане была чуть попроще — она всего лишь возглавляла один из городских домов культуры, коротая свои будни в организации нескончаемых выставок да фестивалей, благо что в конце восьмидесятых недостатка в них не было. Оба моих родителя являли собой пример фанатичного служения идеям и идеалам и были вполне счастливы в своём культурно-интеллигентном мире. Но в один прекрасный момент, достигнув определённых карьерных высот, они решили с присущей им рассудительностью, что пора бы уже сделать следующий шаг в своей крепкой и надёжной семейной жизни. Но всё оказалось не так просто, и потребовался не один год блужданий по больницам и поездок в Кисловодск на грязи и воды, прежде чем маме удалось забеременеть мной. Думаю, что меня бы любили в любом случае, но выстраданная беременность лишь усилила их фанатичное отношение к новорождённой дочери. Впрочем, что-то мне подсказывает, что если бы они могли предвидеть дальнейшие события моей жизни, то, возможно, ещё бы десять раз подумали, насколько была велика нужда в наследниках.  Но поскольку никто из них не обладал даром предвидения, а история, как известно, не знает сослагательного наклонения, то и моё появление на свет было воспринято как величайшее событие, что в свою очередь привело к полной перестройке ценностных координат в их родительском сознании. И если мама просто предпочла уйти с работы и посвятить всё своё время воспитанию единственной дочери, то папа (к счастью!) с наукой завязывать не стал, но и к моему воспитанию он подошёл крайне ответственно, буквально с пелёнок знакомя меня с завораживающим миром науки. А откуда я, по вашему, в пять лет могла узнать про золотое сечение?