Лёшка бесстыже лёг рядом, уронив голову на соседнюю подушку.

Ругаться с ним мне больше не хотелось. Мне было необходимо найти оставшиеся 3 процента, до дрожи необходимо.

Поначалу он тоже молчал, пялясь в мой же потолок и силясь понять, что я там с таким упоением рассматриваю, а потом всё же рискнул коснуться моей руки и попросить:

— Расскажи. Расскажи, что с тобой тогда происходило.


Глава 20

Та ночь изменила всё. И пусть особого времени думать об этом ни у кого не было — Лёшка буквально через день уходил в армию — чувство непреодолимой неловкости охватило обоих. Тем же утром, когда мы проснулись в одной кровати, я смущённо натягивала на себя одеяло, он виновато отводил глаза. Ещё несколько часов мы пытались делать вид, что ничего не изменилось, распивая чай на кухне и с энтузиазмом поедая мамино земляничное варенье, а потом он собрался домой, и я облегчённо выдохнула, прижавшись лбом к закрывшейся за ним прохладной входной двери, пытаясь привести мысли в порядок. Все решения, принятые накануне, больше не казались мне правильными. Нет, я не жалела, но я определённо переживала из-за того, что наше общение с Орловым больше никогда не станет прежним.

Заметая следы всего случившегося — запихивая постельное бельё в стиралку и вынося мусор — я всё ещё надеялась, что мои мозги встанут на место и я смогу убедить себя, что ничего выдающегося не случилось.

Вечером приехала мама, не придав моему настроению никакого значения - я и раньше любила помолчать.

С Лёшей же мы не виделись вплоть до самого его отъезда. Провожать его собирались едва ли не всем двором, и я даже была уверена, что нам так и не удасться больше пообщаться один на один (возможно, так даже было бы лучше), но он пришёл рано-рано утром, позвонив в дверь и напугав меня настырностью.

— Прогуляемся? — улыбнувшись, предложил он, при этом отведя глаза в сторону.

На улице стояла промозглая осень с её пронизывающими ветрами. Мы шли по дворам и обсуждали… погоду, как если бы ничего другого не оставалось. Серьёзных тем никто не поднимал, и лишь на обратном пути он замолчал, а после выпалил:

— Альбин, нам стоит объясниться.

Я нервно моргнула, а потом неловко заметила:

— Тебе, наверное, следует начать с неё… — и кивнула в сторону нашего подъезда, где, кутаясь в своё пальто, топталась Рита.

Конечно же он, стоявший к нашему дому спиной, не мог заметить приход Анисимовой, но, судя по тому, как изменилось его лицо, Орлов прекрасно понял, о ком я говорила. Бросив быстрый взгляд за спину, он опять повернулся ко мне.

— Алька, — произнёс и замолк, явно не зная, что сказать. Я же глянула на Ритку — даже на расстоянии было видно, как она волнуется, — и в тот момент абсолютно точно поняла, что Лёшка не мой… и никогда не был им. Облегчения это не принесло, но и реветь было глупо.

— Всё в порядке, — улыбнулась, немного кривовато, но вполне натурально. — Со мной всё хорошо. А тебя вон Анисимова ждёт.

Он ещё долго смотрел на меня, будто бы пытаясь найти признаки… неискренности? Я же продолжала улыбаться, вплоть до того, что щёки начало сводить.

Сцена затягивалась, но, к счастью, была вовремя прервана — до того, как я успела дрогнуть.

— Лёшенька! — чуть ли не на весь двор завопила Марго, всё же заметившая нас. И, не оставляя ему никакой возможности для сомнений, я сама же крутанула Орлова на сто восемьдесят градусов, отступив назад.

***

Вот таким вот нелепым выдалось наше прощание. Провожать дальше я его не пошла, уехав на весь день в городскую библиотеку, где, уткнувшись в кучу книг, пыталась принять всё содеянное. Как ни странно, успокаивало лишь одно: у нас с ним было два года, чтобы… научиться заново смотреть друг другу в глаза, не испытывая всепоглощающей неловкости.

***

Несмотря ни на что, жизнь продолжалась, да такими темпами, что даже времени думать о чём-либо не было.

Спустя неделю приехал отец и торжественно объявил, что мы переезжаем. Мы с мамой сидели на диване, открыв рот и округлив глаза, нам разве что только не икалось от изумления, пока выслушивали невероятные новости.

— Петя... Залецкий мне место... у себя на факультете предложил! — сбиваясь от волнения, рассказывал Борис Игнатьевич.

Папиного аспиранта Петю Залецкого я помнила смутно. И почему отец так радовался предложенной должности, тоже не понимала. Еще тогда тешила себя надеждами: с профессорским статусом в анамнезе можно найти себе любое место. Поэтому необходимость уезжать в другой город я отрицала до последнего.

— Алька, — убеждал меня родитель, — я уже не молод, и мои заслуги остались давно в прошлом. Да и не значат все эти регалии сейчас уже почти ничего.

Я не верила. Не верила, когда мы в ускоренном режиме паковали вещи, продавали квартиру и перевозили столетнюю тётушку из деревни (мама не могла бросить её совсем одну)... Не верила, когда оформляла свой перевод из университета, сдавала горы учебников и досрочно закрывала семестр. Не верила, когда в последний вечер нашего пребывания в городе стояла перед квартирой Орловых и звонила в дверь, чтобы передать наши будущие координаты.

***

Новая жизнь встречала нас хмурым декабрьским небом и полной неизвестностью. На самом деле, никто не ожидал от нас такой спонтанности, в том числе мы сами. Я те дни словно в трансе ходила, только и успевая отмечать новые события своей жизни: новый город, дом, университет, люди.

В универе меня приняли на удивление вполне благосклонно. То ли люди здесь были другие, то ли это я уже пообтесалась в социуме, но общаться оказалось не так уж и трудно, а местами даже приятно.

Окончательно пришла в себя уже после нового года, когда моя группа сдавала сессию, а я, успевшая закрыть все экзамены ещё по прежнему месту учёбы, сидела дома в компании столетней бабули и поглощала многочисленные сериалы, транслируемые по телевизору. Оба родителя были устроены на работу в университет, поэтому на меня легла ответственная задача развлекать древнюю родственницу. Бабушка Тася вопреки слабому здоровью была удивительно бойкой старушенцией, умевшей построить не только себя, но и всех вокруг.

Уже не помню, что мы с ней обычно смотрели по телевизору, бабуля зачастую просто дремала в соседнем кресле, а я бездумно листала каналы, маясь от скуки и безделья, пока в один прекрасный день не наткнулась на сериал “Друзья”. Вообще-то я всегда с сомнением относилась к любому комедийному творчеству, зачастую не понимая половины телевизионного юмора, но тут вдруг втянулась, находя некие параллели между собой и Россом, влюблённым в своих динозавров.

И вот, во время просмотра очередного эпизода, выяснилось, что Рэйчел беременна. В самой ситуации не было ничего забавного, зато реакция Росса и Джо на известие о том, что презервативы дают гарантию от нежелательных последствий лишь в 97 процентах случаев, была незабываема. Поначалу я даже подумала, что это всего лишь сценарный ход, потому что одна из тех “истин”, о которых знал едва ли не каждый школьник: не хочешь детей — используй резинку. А потом мои мысли сами обратились к моему не самому богатому сексуальному опыту, случившемуся в памятную ночь с Орловым. Презерватив я помнила точно, а вот месячных в последующие месяцы — нет. 

На осознание случившегося мне понадобилось ещё несколько недель, проведённых в томительном ожидании, что организм вот-вот обязательно войдёт в норму. Телевизор я больше не смотрела. Да какой там телевизор, я в тот период нормально ни есть, ни пить, ни спать не могла. Даже про учёбу забыла, лихорадочно высчитывая в толстой тетради вероятность того самого.

К моменту выхода с каникул я смирилась с неизбежным и отправилась в… библиотеку. С интернетом в те времена было пока ещё напряжно, да и не было в нём столько информации, сколько требовалось моему испуганному разуму. За неделю отирания в городском храме знаний и беспрерывного изучения книг про беременность и всё то, что ей предшествует, я просветилась настолько, что вполне могла бы дать фору любому студенту-медику на экзамене по акушерству и гинекологии.

И уже только после того как убедилась, что да, стопроцентной гарантии не даёт ни один метод контрацепции (могла бы догадаться и сама, что в природе ничего не бывает в абсолюте), я поплелась в женскую консультацию. Вердикт был великолепен: я не просто была беременна — уже вовсю шёл второй триместр (впрочем, это-то как раз было очевидно, ибо момент Икс запомнился едва ли не поминутно) и ни о каком аборте не могло быть и речи. Да я и не собиралась, уже зная наперёд, что буду рожать наперекор всему.

К слову, первичный шок, который был сродни панике, после похода к гинекологу сменился холодной решимостью. Рожу. Воспитаю. А как может быть иначе? Сама же напросилась.

Тем же вечером, когда мы собрались всей семьёй за кухонным столом ужинать, где-то между поеданием оливье и подачей борща, торжественно объявила:

 — Я беременна.

Челюсти отвисли у обоих родителей: мама схватилась за сердце, папа же просто впал в молчаливое оцепенение, одна лишь бабушка Тася весело хохотнула и, похлопав меня по плечу, довольно заметила:

— Давно пора.

— Какой пора?! — нервно икнула мама. — Ей же только восемнадцать.

— Подумаешь, — не сдавалась вековая тётушка. — Раньше и в четырнадцать рожали.

— Не надо в четырнадцать, — побелела Инесса Робертовна, как если бы я действительно могла отмотать время назад, решив сделать её бабушкой будучи девятиклассницей.

— Вечно ты, Инка, всё усложняешь, — продолжала бабуля. — Это же круг жизни. Мне вот давно помирать пора, должен же кто-то на замену прийти.

Мама таки схватилась за голову, бросив на отца умоляющий взгляд.