— Ты не подумай, что я…

— Подумаю. Должен же хоть кто-то из нас двоих это делать, — перебил Марк с усмешкой.

— Уфф, — выдохнул Ртуть. — Узнаю старину Марка! Я уж подумал, что тебя подменили.

Они обменялись понимающими улыбками и Харвуд добавил:

— И между прочим, вратарь во время игры тоже много думает!

— Ну да, — усмехнулся Марк, — что тебе ещё делать теперь в воротах с появлением Ларсона в обороне! Только стоять и думать о бургерах.

Харвуд ухмыльнулся и принялся снимать оставшуюся экипировку.

— Ртуть?

— А?

— Ты же знаешь, что на самом деле я ценю тебя?

— Конечно. И знаешь что? Предлагаю вместе оценить сегодня отличный бар «Клык» на Пачеко-стрит. У тебя такая рожа, будто тебе срочно надо выпить.

Марк хмыкнул.

— А ты знаешь мои слабости!

— Знаю. Именно поэтому иду с тобой. Так оно спокойнее как-то.

Дверь приоткрылась и на пороге появился Дэн.

— Я забирал свои вещи из шкафчика и…

— Пошли, — сказал ему, поднимаясь, Марк. — У тебя тоже такая рожа, будто тебе нужно выпить.

Посмотрев на Ларсона, он понял, что невинная шутка попала в самую точку. Марк впервые пристально вгляделся в лицо Дэна и заметил, какой безжизненный у него взгляд. Безошибочным шестым чувством он распознал в этом человеке такую же опустошенность, что царила и внутри него самого. И вдруг стало так кристально ясно, почему Дэн здесь. Он, как и Марк, бежал от преследующих его кошмаров.


Харвуд методично подливал виски в бокал Марка, пока не счёл, что тот дошел до нужной кондиции. Откинувшийся на стул Ларсон с успехом наливался сам и впервые с момента прибытия в Сан-Франциско казался расслабленным и умиротворённым. Сам Ртуть при этом почти не пил. Знал, что ему грозит, если он завалится домой с бесподобным алкогольным амбре. Элис будет беспощадна и на целую неделю лишит его… нет, не бургеров, как пошутил бы Марк. Лишит секса. А Харвуд это дело очень уж любил, как и свою жену.

Проследив за тем, как Марк проглотил очередную заботливо придвинутую к нему порцию алкоголя, Ртуть наконец решил, что пора.

— Ну, рассказывай, — заявил он без обиняков. Возможно, не стоило расспрашивать Марка на личные темы при Дэне, но у последнего все равно был совершенно отсутствующий вид.

Марк сфокусировал взгляд на Ртути не без труда. Нахмурился, обнаружив, каким тяжёлым и распухшим оказался язык, когда он еле-еле выдавил из себя короткое слово:

— Что?

— Сам знаешь что.

— Ты… ты что, напоил меня? — Уткнувшийся было в стакан Марк снова поднял голову и попытался понять, какое из этих мелькающих перед ним пятен — лицо Харвуда.

— Совсем немного. Трезвый ты мне ничего и никогда не рассказал бы. Ты вообще никогда ничего не говоришь. Порой можно подумать, что у тебя и чувств-то нет никаких.

Эта тирада оказалась слишком длинной для затуманенного сознания Марка. Он пытался ее обдумать, но быстро сдался.

— Ты говоришь слишком быстро! — пожаловался Марк.

— Нет, это ты соображаешь слишком медленно. Пожалуй, последняя порция была лишней. Ладно. Так что случилось в Сочи?

— Апо… поф… се… еоз! — выдал Марк, глотая и коверкая буквы, но от всей души.

— У тебя случился склероз? — искренне изумился Ртуть. — Вроде рано еще…

Марк помотал головой.

— Ты не понимаешь!

— Не спорю. Но, боюсь, если ты будешь говорить громче и четче, то завтра про твой склероз узнает весь Сан-Франциско.

— Нет у меня склероза! — буркнул обиженно Марк.

— А что есть?

— Душа! — Марк ударил себя по груди. — Болит.

— Паршиво, — заключил Ртуть. — А теперь давай все сначала.

И Марк рассказал. О знакомстве в баре, о бурной ночи в его пентхаусе, о сексе втроём. И о последствиях. Обо всех гребанных последствиях. Он говорил, говорил и говорил, а слова все не кончались, словно его прорвало, как ветхий мешок, и теперь содержимое безудержно сыпалось наружу. Рассказом Марка проникся даже обычно безучастный ко всему Дэн, сочувственно сжав его плечо.

— Ты злишься на нее? Считаешь виноватой? — спросил Ртуть, спокойно выслушав весь этот рассказ, периодически прерывающийся отборным русским языком. Благодаря Марку его знала вся команда.

— Нет, — сказал Марк, — во мне ничего не осталось. Сломалось. Разбилось. Вот так! — с этими словами он запустил бокал в стену. Остатки виски янтарными ручейками потекли по каменной стене. — Ррраз — и нет! — подвёл Марк итог.

— Хреново, — откликнулся Ртуть. — Однако для того, у кого внутри ничего не осталось, ты слишком громко бьешь стаканы. — Он сделал успокаивающий знак уже направлявшемуся к ним хозяину заведения, призванный уверить того, что они оплатят ему стоимость стакана и покраски стены.

— Скажи, а ты никогда не думал, что обидел ее тем, что оставил номер Макса? Что твой поступок стал причиной того, что она связалась с ним? Назло тебе, например.

Марк помотал головой.

— Она сама хотела, чтобы он трахал ее!

— Возможно. И ты не думал, что она пришла к тебе в номер, потому что хотела тебя? Не просто с кем-то перепихнуться ради приключения, а именно тебя? И потому не остановила то, что ты делал?

Марк поморщился.

— Это звучит слишком хорошо, Ртуть. И это всего лишь домыслы.

— Но ты мог бы узнать точно.

— Нет! Все, кончай этот сеанс доморощенной психотерапии и отвези меня домой.

— Как скажешь. Дэн, ты идешь?

— Все женщины — шлюхи, — мрачно отозвался защитник.

— Боже! — всплеснул руками Ртуть. — Ещё один…

— Вот именно, — с горечью сказал Ларсон. — Ещё один. Всего лишь один из.

— Ну и дела, — протянул Харвуд. — Ты идти сам можешь?

— Да, — кивнул Дэн, вставая.

— Тогда помоги мне запихнуть этого красавца в машину, а потом расскажешь, что тебя печалит. Боюсь, здесь на нас уже смотрит с нездоровым интересом половина посетителей.

— Не о чем говорить, — сказал Ларсон, подхватывая Марка под вторую руку.

— Понежнее! — пробормотал тот. — Не клюшку держишь! И вообще, я могу идти сам!

— Можешь ты, как же, — сказал Харвуд чуть слышно, доставая бумажник.

— Что ты там говоришь?

— Я говорю, что ты хороший мальчик, Марк! И ты покажешь мне, как умеешь ходить, когда мы уедем отсюда подальше, окей?

— Ртуть, ты засранец.

— За это ты меня и любишь, — ответил тот словами самого Марка и усмехнулся.

* * *

Окончание Олимпиады для Макса проходило словно в тумане. Тот верх карьеры, о котором мечтает каждый спортсмен, вдруг показался какой-то хренью. Ради этого он тренировался по четырнадцать часов в сутки с пятилетнего возраста? Ради того, чтобы слышать свист с трибун, когда он не слишком удачно блокировал броски? Или когда слишком далеко выходил из рамки на перехват? Как будто всей той орущей массе на трибунах было гораздо больше известно, как о стиле игры вратарей, так и о Максе Беккере в целом.

Результаты оставляли желать лучшего. Срезавшись на финнах в четвертьфинале, ребята из сборной вернулись в свои клубы, где всем предстояло доигрывать матчи регулярного чемпионата КХЛ. Но Максу не в чем было себя упрекнуть. Невезение, шайба, которая упорно не хотела залетать в ворота, удача на стороне соперника — всё смешалось воедино, и закономерным результатом стал билет обратно на Родину.

Но эта спортивная злость, которая родилась в результате горького поражения, позволила Максу хотя бы на время отключить голову и не думать о Марке и Алисе. Нет, он не надеялся на то, что эти мысли исчезнут полностью, и даже был готов к тому, что после они навалятся неподъёмным грузом. Но пока у него была возможность от них отрешиться, Макс предпочитал эту краткую передышку.

Питер встретил отвратительной предвесенней погодой. И хоть в воздухе не было даже намёка на преддверие марта и тепла, Макс почувствовал то, что так любил всегда — ощущение перемен. Ему с детства нравилось ждать весны и лета. Нравился конец февраля, словно в ту ночь, когда календарная зима оканчивалась, приходил конец и какому-то отрезку жизни, после которого непременно должно было наступить что-то хорошее.

Очередные несколько дней отдыха Макс решил провести с матерью. После всего, что произошло в Сочи, это желание стало каким-то маниакальным. Раньше он не задумывался о том, почему их с Марком родители поступили так, а не иначе. Но сейчас, когда прокручивал в голове раз за разом не только всё, что они с братом натворили, но и свои ощущения от этого, желал одного — обсудить это с человеком, который и был одним из виновников случившегося.

Они с матерью жили параллельными жизнями даже когда Макс был маленьким. Замкнутая, неразговорчивая и скупая на ласку, мама никогда не была образцом заботливой родительницы, близкой собственному ребёнку. И чем старше становился Макс, тем больше он отдалялся. Тогда хоккей занял не только то место, какое спорт занимает в жизни пятилетнего мальчишки, но ещё и заполнил собой ту пустоту, которую оставило после себя решение самых близких ему людей. Которые так и не стали таковыми.

Несмотря на то, что Макс мог позволить себе переселить мать в более просторное и комфортабельное жильё, она наотрез отказалась переезжать из небольшого частного дома на окраине Питера. Макс не понимал этого, но и спорить не спорил — знал, что это бесполезно. После того, как начал самостоятельную жизнь, они виделись не часто. Он постоянно был в разъездах, но даже если бы не был настолько занят, всё равно бы не стремился к этим встречам.

Припарковав джип у ворот, Макс вышел из машины и жадно вдохнул сырой и холодный воздух. Лёгкие ощутимо обожгло, чертовски захотелось курить. Возникшая в голове мысль сесть за руль и уехать, была отброшена им, как трусливая. Наверное, просто подошёл к тому моменту, когда хотел поставить точку. Вернее, даже точки.