Но что было хуже всего — так это преследовавшее его ощущение, что где-то здесь, в этом рое жужжащих, словно осы, слов, кроется и что-то важное, что он упускает. Оно ускользало от него, спрятавшись за стеной из жестоких фраз, о которую он бился раз за разом, но так и не смог пробраться через нее к самой сути.

С мучительным стоном он попытался скрыться от всего этого сумасшествия под подушкой, но слова-осы проникали и туда, продолжая наносить свои болезненные укусы.

Откинув эту бесполезную защиту, он резко поднялся с постели, быстро оделся и выскочил из дома в предрассветный туман. Разъедающие душу мысли тут же потянулись за ним невидимым шлейфом, напоминая о том, что нельзя спрятаться от самого себя.

Лучшее, что он мог теперь сделать — это принять все случившееся, как данность. Как естественную после проведенной операции боль. Двигаясь тенью по пустынным улицам, он повторял себе, что все пройдет. И сам себе в этом не верил.

* * *

После встречи с матерью, Макс много думал о своём детстве. Теперь, когда полностью осознал, что именно угнетало его всё время, прошедшее с тех пор, как их с Марком разлучили, многое стало более ясным. Возможно, эта холодность, которую он испытывал по отношению к брату, была той самой единственной самозащитой, выстраиваемой им помимо воли. Чувства двух маленьких мальчиков, столкнувшихся с тем, что им было невозможно осознать и объять — ввиду того, что эти ощущения были слишком острыми и болезненными — со временем переродились. Стали совершенно иными. Какими-то уродливыми и неправильными. Но теперь ни у Макса, ни у Марка не было выхода, кроме как сосуществовать с ними.

Впрочем, выбор всё же был. Попытаться поговорить, попробовать начать всё заново. Запоздало, задолжав друг другу почти три десятка лет. Усугубив всё настолько, что разобраться в этом будет слишком сложно — почти невозможно. Но ведь можно постараться. Обоим.

Только выходя на лёд, он забывал о тех демонах, что разрывали его изнутри на части. Сосредотачиваясь на игре, он отметал всё лишнее. Пусть важное — но всё же лишнее. И в эти часы был спокоен.

— Эй, Бек, не спи! — окликнул его Андрей, когда Макс выкатывался на лёд и отправлялся в рамку для очередной тренировки.

— Не понял.

Макс обернулся и сдвинул маску наверх. Дадонов, подкатившись вплотную, подбросил шайбу, подняв её со льда клюшкой, и Макс инстинктивно поймал её в ловушку.

— Ты в последние дни заторможенный какой-то.

— Есть претензии по игре?

— Никаких. Но я не об этом.

Проигнорировав первый порыв отмахнуться от Андрея, Макс пожал плечами, но ничего не ответил. Он понимал, что имеет в виду Дадонов. Наверное. Или нет?

Сам чувствовал то же, что обрисовал Андрюха. Эта заторможенность как раз и была эфемерной самозащитой. А экипировка — своего рода бронёй. Вот только они ни черта не помогали от неотступных мыслей.

— Может, по стаканчику вискаря вечером пропустим?

— А спортивный режим?

— И это говорит главный дымоход команды?

Андрей усмехнулся, давая понять, что шутит, но Макс, неожиданно начиная злиться, надел маску, тем самым заканчивая разговор. Какого чёрта он к нему лезет? У Макса всё отлично и без этих попыток нажраться и вести задушевные разговоры с теми, кому, по сути, нет никакого дела до его жизни.

Встав в рамку, Макс сосредоточился на тренировке. Но, поймав озадаченный взгляд Дадонова, испытал ещё и неловкость.

Наверное, зря он так.


В очередной раз вертя в руках мобильный, Макс старательно отгонял от себя желание набрать номер брата. Наверное, более разумным было созвониться с матерью, особенно после того, как они расстались в последний раз, но он не мог заставить себя сделать это. Зато желание услышать Марка, попытаться понять по его голосу — если он всё же ответит — есть ли хоть что-то, за что можно будет зацепиться и продолжить разговор, зашкаливало.

Откинувшись на спинку кресла, Макс бросил сотовый на стол и сложил пальцы «домиком». Было ещё то, что особенно причиняло боль, и что теперь ворвалось в мысли, возвращая ему ощущение растерянности.

Алиса.

Нет. О ней он думать не будет. По крайней мере, не сейчас. Вновь позволить себе сплести этот клубок взаимоотношений из того, что связывало его с родителями, Марком и Алисой — пожалуй, слишком рискованно. Всё когда-нибудь пройдёт. Совсем скоро. А пока у него есть, на чём сосредоточиться и за чем спрятаться.

Он решился. Ещё не понимал до конца, что решение принято, но рука сама по себе уже тянулась к мобильному. Который — будто в ответ на этот порыв — вдруг ожил, высвечивая на экране незнакомый номер. Нахмурившись, Макс взял сотовый и тупо уставился на цифры. Нехорошее предчувствие ледяной змейкой пробежало по позвоночнику. Он даже не мог понять его природы, но знал — ничего приятного не услышит, стоит только ответить на входящий вызов.

А может, снова спрятаться за выдуманными стенами, которые так умело он теперь выстраивал вокруг себя, но которые ни черта не способны были решить ни единой проблемы?

— Слушаю, — ответил он хриплым от волнения голосом, и тут же похолодел, услышав ответ:

— Максимка?

Так его называла только одна женщина из нынешнего окружения. Соседка матери, живущая напротив. Макс зажмурился и тряхнул головой, словно этот жест был способен избавить его от того, что мог услышать далее.

— Да.

— А у Тамары всё хорошо?

Он не знал, как ответить на этот вопрос. Потому что в голове — роем возникли картинки того, что могло случиться за те несколько дней, что они не виделись с матерью. Сердце ударами тяжёлого молота звучало в ушах, висках, горле. Везде — один проклятый стук сердца, от которого не скрыться.

— А почему вы спрашиваете?

— Не вижу её дня два, и в окнах свет не горит. Уехала, может, куда?

Ему бы хотелось ответить «да». И, приехав к матери, действительно убедиться, что она просто отправилась в путешествие, забыв сообщить об этом сыну. Но этот самообман не сработал бы.

— Может. Татьяна Викторовна, я приеду сейчас.

Он не стал дожидаться ответа, просто отключил связь и остался сидеть в кресле. Всего на полминуты. Всего на чёртовых тридцать секунд, по прошествии которых ему придётся встать и ехать к матери. Уже зная, что, скорее всего, он увидит.

Как ему хотелось сейчас, чтобы рядом был Марк. Чтобы он взглянул на своё «отражение» в нём и понял, что не один, но такой роскоши Макс был лишён. И как ему хотелось верить, что мама действительно уехала куда-то. И настолько же нелепо было представлять, что она, предпочитающая затворничество, способна на такое.

Поднявшись на ноги, Макс сунул сотовый в карман джинсов, так и не набрав номер брата. И искренне надеясь, что сегодня у него не будет повода сделать это по той причине, о которой сейчас, хотя бы на время дороги до дома матери, он старался не думать.


Она лежала на спине, раскинув руки. Неизменные старенькие очки съехали набок, а рот — приоткрылся в удивлении, будто увидела что-то, что поразило её перед тем, как…

Изо рта Макса, помимо воли, вырвалось судорожное рыдание. Он ещё не осознал до конца, что случилось. Мозг — или это было сердце? — блокировал понимание неибежности, но то, что видели глаза, было невозможно игнорировать.

Макс принялся осматриваться, словно рассчитывал на то, что где-то рядом спрятался тот, кто настолько зло подшутил над ним. Но невидящий взгляд натыкался на обыденные вещи, которые сейчас вызывали только боль в душе. Чашка с недопитым кофе на столе, сканворды, пульт от телевизора. Шерстяная старая шаль, наброшенная на спинку стула.

И застывшее время, будто дом вместил в себя какой-то чудовищный вакуум, из которого не было выхода. Где было невозможно сделать вдох и наполнить лёгкие кислородом.


Он не знал, куда ему звонить: в скорую, полицию или куда-то ещё. Просто опустился на пол возле безжизненного тела матери и застонал. По лицу безостановочно катились слёзы, которых он даже не замечал. Вынув сотовый, Макс набрал на нём тот номер, который так отчаянно хотел набрать какой-то час назад. Когда у него ещё не было такого повода позвонить. Когда он собирался сказать совсем не то, что произнёс секундой позже.

Едва брат ответил на вызов, он смог выдавить из себя всего четыре слова:

— Марк, приезжай. Мама умерла.

* * *

Всё, что следует за этим, больше похоже на параллельную реальность, в которую Макс попал, повинуясь каким-то идиотским законам вселенной. Получив заверения брата, что Марк вылетит первым же рейсом, испытал ощущение, что ему дали сделать глоток кислорода перед тем, как он вынужден погрузиться с головой в вязкую и тёмную пучину. Несколько звонков, ответы на бездушные вопросы. Он понимал, что это всего лишь работники спецслужб, и они обязаны спрашивать его именно о том, о чём спрашивали, но так хотелось выключить сотовый и послать их всех к чертям собачьим с их требованием рассказать им дурацкие подробности.

Потом параллельная реальность меняет очертания. На смену тем чувствам, что разрывали душу на части, приходит нечто контрастное. Ему становится как будто бы всё равно. Всё происходящее творится словно бы не с ним. Он просто наблюдатель, которому так хочется быть молчаливым, но ни черта не выходит. Его расспрашивают, уточняют детали, дают расписаться то здесь, то там. И всё заканчивается.

Дом пустеет. Теперь он в нём один. Окружённый осиротевшими вещами, вдыхающий запах, который знал с детства. Но один.

Разрывается от потребности остаться, послушать шорохи — которые всегда живут в таких местах, наполненных чьими-то горькими воспоминаниями — и желанием сбежать отсюда и больше никогда не возвращаться. Как уже пытался сбежать несколько дней назад. Пытался, но был вынужден вернуться.