А в голове бьётся всего два вопроса: «Насколько он виноват в том, что у мамы случился сердечный приступ? Насколько виновен в том, что его не было рядом в этот момент?» И снова везде перед глазами — вещи, которые принадлежали ей. И смотреть на них невозможно, да и пелена перед глазами мешает рассмотреть окружающее.

Он всё же находит в себе силы, выходит на промозглый воздух, больше подходящий поздней осени, а не ранней весне. Теперь чувство одиночества настолько огромное, что в душе — будто бы чёрная дыра. И нет ни единого шанса спрятаться от него.

Макс цепляется только за одну мысль, которая придаёт ему сил. Впереди — борьба за кубок, и в нём нуждаются. Есть то место, та семья, которой он нужен. Это — спасительная соломинка, за которую он обязан ухватиться, потому что только она сейчас способна удержать на плаву.


Он и сам не мог объяснить себе, почему вновь вернулся в этот дом. Наверное, не желал расставаться с родившейся вдруг иллюзией, что всё могло быть иначе. С самого начала. С того момента, когда за них с Марком приняли решение, потянувшее за собой такую цепочку событий, которая повлияла на судьбы всех, кто невольно был их участником. Даже Алиса, и та стала заложницей прошлого. Их с Марком прошлого.

Макс горько усмехнулся, толкая дверь в мамину комнату. Почему-то думать о матери в прошедшем времени не получалось. Особенно здесь. И воспоминания об Алисе вернулись тоже. Сколько раз он представлял себе, как знакомит их — маму и свою невесту. И вот теперь у него нет ни одной, ни второй.

Он зашёл в комнату, плотно закрывая за собой дверь. Его снова окутал родной запах, только здесь он был словно бы концентрированнее. Пахло мамиными духами, пылью и какой-то неизбежностью. Он редко бывал здесь, как будто избегал этого места, а сейчас вдруг понял, что находиться в этой комнате именно сейчас — ему необходимо. Впервые за долгие годы он чувствовал себя настолько рядом с матерью. И это ощущение было не призрачнее тех, что рождались в нём, когда она была жива. Неужели для того, чтобы почувствовать всё это, было нужно, чтобы мама умерла?

Макс так и стоял посреди комнаты, заложив руки в карманы джинсов, прикрыв глаза, вдыхая этот пыльно-горький запах, и не зная, что ему делать дальше. Уехать снова? Сколько же он будет вот так сбегать и возвращаться?

Он встрепенулся, выходя из своего странного состояния, и осмотрелся, подолгу задерживаясь глазами на предметах обстановки. Как будто прощаясь с тем, что видел в последний раз в жизни. Его взгляд остановился на серванте, доверху наполненном книгами, потом скользнул по видавшему виду стулу, наверное, ещё советского года выпуска. После — на письменный стол, на котором лежали аккуратной стопкой несколько писем. Ровно, вдоль по правому верхнему краю.

Макс никогда не читал того, что было адресовано не ему, но сейчас испытал какую-то нездоровую потребность прочесть хотя бы одно послание, чтобы понять, чем жила мать, помимо глупых передач по телевизору и разгадывания сканвордов.

Быстро, чтобы не передумать, сделал шаг к столу и взял первое попавшееся письмо. Не глядя на адресата, открыл его и вынул сложенный вдвое листок бумаги. Наверное, он совсем не должен был их находить. Потому что новое знание о жизни матери выглядело злой посмертной шуткой. И всё же, когда пробежал глазами первые строки, не смог заставить себя закончить чтение и выбросить письмо как мусор.


«… я знаю, у тебя своя семья…»

«… я не могу без тебя, Юра… День изо дня я умираю, чтобы утром возродиться вновь и к вечеру вновь медленно угаснуть…»

«… мне не нужно ничего, не нужен никто, пойми… Я без тебя не живу…»


Новый выдох сорвался с губ судорожным всхлипом. Макс быстро запихнул письмо обратно в конверт, посмотрел на адресата. Строчки расплывались перед глазами. Потом схватил следующее письмо, и ещё одно. Она слала их этому незнакомцу, а они всегда возвращались обратно. Он отправлял их ей, так и не удосужившись прочитать?


«… мне не нужен никто…»


О, да. Он понимал, что имела ввиду мама. Мама. Какое родное, тёплое и какое несбыточное для них с Марком слово. В эти мгновения Макс испытал злость. Не только за себя, но и за брата. Матери действительно никто не был нужен — ни сыновья, ни муж. Только какой-то незнакомец, которому она писала свои письма. Горечь нового вдоха осела на губах. Он провёл по ним языком, чувствуя неприятный едкий привкус. И всё равно, даже сейчас, когда понял то, что подспудно знал все эти годы, не смог заставить себя развернуться и выйти.

На улице послышался звук притормозившей машины, и сердце Макса забилось с утроенной силой. Он будто чувствовал, что это брат. Сейчас всё вдруг стало каким-то неважным — их стычка, холод общения и то, что они были так далеки друг для друга. Марк теперь, в эти самые мгновения, вдруг показался непередаваемо близким. Единственно близким из всех, кто когда-то был в его жизни.

Бросив письмо на стол, Макс поспешно вышел из комнаты. Ему не хотелось, чтобы Марк узнал то, что сегодня для него самого перестало быть тайной. И он испытывал ещё и потребность оградить брата от всего, что может доставить только неприятные ощущения.


— Похороны завтра утром.

Наверное, нужно было сказать что-то иное. Поприветствовать, пожать руку брату и прилетевшим с ним отцу и деду. Бенедикт виделся Максу каким-то чужаком, незнакомцем, который оказался здесь по ошибке. Но после перед мысленным взором всплыли строки письма, и всё стало ощущаться совсем иначе.

Макс отступил, давая Бену, Марку и Арнду пройти через открытую калитку, и когда брат поравнялся с ним — застыл. Как будто ждал чего-то, но не понимал — чего именно. И когда Марк быстро, словно боялся передумать, неуклюже приобнял его и так же поспешно взбежал по ступеням крыльца, осознал, что желал именно этого. Хотя бы крохотной эфемерной надежды на то, что с этого мгновения всё будет иначе. Постепенно, шаг за шагом, начнёт возвращаться на круги своя. Туда, где и должно было быть всё это время.

Они не сказали друг другу и пары слов в этот поздний вечер в преддверии похорон женщины, которая каждому из них была дорога по-своему, но Макс, лёжа в постели закинув руки за голову и глядя на фото на прикроватной тумбочке, чувствовал, как тугой узел в груди начинает ослабевать. Возможно, всё так и останется на том месте, где есть сейчас. Вероятнее всего, для Марка этот приезд в Питер — всего лишь формальность. Но уже сейчас Макс понимал — для него самого уже всё изменилось. Это несмелое и молниеносное объятие сказало ему о многом.

Он усмехнулся дурацкой шутке, пришедшей в голову. Эти нападающие слишком быстрые — особенно Марк Беккер. Но Макс — тот, кто готов поймать даже самый ускользающий момент. И не упустить его.

Главное — его не упустить.

* * *

Неважно, кто начнет, а кто продолжит.

Себя перешагнет, жизнь подытожит.

Взойдет на перевал. Вернёт, отчаясь,

Затасканным словам первоначальность… (с)

Роберт Рождественский. «До твоего прихода».


Ком все ещё мёрзлой весенней земли ударился о крышку гроба, отзываясь в висках погребальным звоном. Марк знал, что он будет преследовать его ещё очень долго.

— Прости меня, мама… — прошептал он непослушными губами чуть слышно и отошёл в сторону. Натянул перчатки, будто этим можно было согреться, хотя знал, что холод, парализующий руки, идёт изнутри него самого.

Мама.

Такое родное, но давно забытое им слово.

Мама…

Единственная на свете. Другой никогда не будет.

Почему он так редко звонил ей? Почему не попытался что-то наладить, а наоборот, отгородился от нее защитной стеной? Почему не поговорил, не попытался понять?

И вот теперь ее больше нет. Больше некого упрекать, некого винить, не на кого злиться. Марк понял, что все эти годы жил, подпитывая каждое свое действие злобой на нее, желанием доказать, чего он стоит, заставить ее пожалеть о принятом решении… Но чего он в итоге добился? Только того, что вот она, мама, лежит в ста метрах от него в ледяной земле, и уже невозможно ни простить ее, ни попросить у нее прощения. Мертвым все равно, а ему теперь предстоит как-то с этим жить.

Ее смерть не просто потрясла его, не просто причинила боль. Она его разрушила до основания. С уходом матери из него словно выкачали весь воздух, высосали все силы, и все, чем он жил до этого дня, стало вдруг бессмысленным и незначительным.

Он никогда уже не сможет поговорить с ней. Никогда не сможет задать вопроса, который мучил его все прошедшие годы. Все чёртовы двадцать восемь лет его жизни.

Поначалу он ещё надеялся, что мама вернётся. Не понимал, что она и Макс навсегда остались в России, далеко от него. Не хотел в это верить. Не хотел в это верить также, как сейчас — в ее смерть.

Когда Макс позвонил ему, Марк испытал призрачную надежду, но она быстро сменилась дурным предчувствием, стиснувшим грудную клетку. Несколько секунд он смотрел на экран телефона, гадая, что могло заставить брата позвонить ему. И не находил никаких причин, кроме самых пугающих.

Когда брал трубку — слышал стук собственного сердца в ушах, а потом, сквозь него — четыре простых слова. Четыре оглушающих удара.

Сознание отказывалось воспринимать то, что он услышал от Макса. Это ошибка. Наверняка какая-то ошибка. Он приедет и сам в этом убедится. Да, ему нужно ехать немедленно. Чтобы удостовериться, что с мамой на самом деле все хорошо…

Но он знал, всем своим мучительно рвущимся сердцем знал — это правда.

На автомате он ответил Максу, что скоро приедет. Представил, как чувствует себя сейчас брат. Наверняка ему гораздо хуже, чем Марку. Ведь это Макс жил с мамой, Макс был с ней рядом, Макс был к ней ближе. И впервые Марк, думая об этом, не испытывал к брату зависти, не ощущал горечи. Только желание оказаться рядом с ним немедленно, обнять крепко и разделить вместе горе. Возможно, Макс и не нуждается во всем этом, но сам Марк нуждался в том, чтобы быть ему необходимым. Хотя бы сейчас.