Взяв себя в руки, он позвонил отцу и деду, и даже через телефонную связь почувствовал, как оцепенел при этом известии Бен. Затем набрал номер тренера, уведомил о том, что будет отсутствовать несколько дней. Безразлично выслушал дежурные соболезнования, коротко поблагодарил и, положив трубку, сел за ноутбук, чтобы заказать билеты. После этого кинул в сумку несколько вещей и поехал в аэропорт. Там ему предстояло несколько часов ждать, когда прилетят из Филадельфии отец и дед, но оставаться дома он не мог. В пустом, огромном пентхаусе он быстро сошёл бы с ума, и извечный гул, царящий в аэропортах, был ему сейчас необходим, как воздух, чтобы чувствовать себя живым.

В самолёте на пути в Россию все молчали. Дед уснул, отец казался глухим ко всему вокруг. Марк остался со своей болью один на один. Как всегда. Всегда один…

Но это не так. Ведь у него есть брат. И смерть матери — женщины, которая разлучила их при жизни — теперь, возможно, то единственное, что способно соединить их вновь.

Ему хотелось сказать Максу так много всего… но при встрече он лишь порывисто обнял его и отстранился прежде, чем тот мог бы его оттолкнуть. Потому что не вынес бы этого в данный момент. Марку мучительно хотелось вцепиться в брата и никуда от себя не отпускать, никогда больше. Хотелось рыдать вместе с ним, смешивая слезы, и тем самым их жизни, воедино снова. Но Марк чувствовал, что нельзя срываться сейчас. Знал, что если позволит себе это — уже не сможет собраться. А ведь другим ничуть не лучше, чем ему самому — он убедился в этом, когда увидел, как рыдает у гроба отец. Марк решил, что должен стать опорой для тех, кто в этом нуждается. Островком спокойствия.

Он держался до самых похорон. Но сейчас, когда гроб опустили в землю, и он кинул прощальную горстку земли, чувствовал, что нуждается в опоре сам. Потому что потерял все свои ориентиры, потерял себя самого.

Промозглый ветер дул прямо в лицо, обжигая кожу своим ледяным дыханием, раздражая воспалённые от бессонницы и невыплаканных слез глаза. Марк поднял воротник пальто и поднес ко рту руки, облаченные в черные перчатки, не способные их согреть. Прикрыл глаза, собираясь с силами и почувствовал, как по ресницам скользнул робкий солнечный луч. И ему вдруг вспомнилась, как наяву, редкая картинка из детства — они с мамой идут по весеннему полю, за одну руку она держит его, а за другую — Макса. А вокруг них, повсюду, первые одуванчики, такие яркие и жизнерадостные. Марк срывает один и подносит к лицу, и весь его нос мгновенно оказывается покрыт жёлтой пыльцой. Макс тут же делает то же самое, а мама смотрит на них и смеётся. «Мои поросята», — говорит она ласково и целует попеременно то одного, то другого. Солнце играет в ее пшеничных волосах, и Марку кажется, что мама — словно какое-то божество, сошедшее с небес, до того она красивая и вся словно светится…

Это был последний раз, когда Марк мог вспомнить ее улыбающейся. Женщина, редких встреч с которой он с таким нетерпением ждал после развода родителей, была совсем не похожа на ту, что он помнил. Она была холодной и чужой, и Марк боялся даже подступиться к ней. Ему казалось, что её подменили, что его настоящая мама где-то прячется, а эта тётя просто очень на нее похожа…

Он впервые задумался о том, что же сделало мать такой? Почему она так переменилась? В той женщине, что они похоронили сегодня, не было ничего общего с мамой из его первых детских воспоминаний. И дело было вовсе не в возрасте.

Как подступиться к Максу с той поры он не знал тоже. Брат казался замкнутым и отстранённым, словно бы незнакомым мальчиком. Марк не понимал, что происходит. Он думал, что они его больше не любят. Что им хорошо и без него.

Марк открыл глаза и обернулся, выцепив взглядом среди немногих присутствующих Макса. Тот стоял, как и Марк, чуть в стороне, спрятав руки в карманы куртки, и выглядел очень одиноким. Не отстранённым и безразличным, каким всегда ему казался, а именно одиноким. Таким же, как и он. Сердце Марка дернулось брату навстречу. Он сделал к нему шаг, но в этот момент Макс отвернулся и пошел к машине.

Как они допустили все это? Как позволили чужим ошибкам разделить их — тех, кто от рождения был неразрывно связан друг с другом?

Он вспомнил, какими они были до развода родителей — не разлей вода. Шагу ступить друг без друга не могли, все делали только вместе. И если ему, Марку, было так больно без брата все эти годы, разве мог Макс не испытывать того же?

Господи, каким же он был идиотом! Что он так тщательно оберегал? Собственную гордость, мнимый покой, сохранность души? И что теперь от этого толку? Вот она, его душа, лежит в руинах, и терять ему больше нечего.

Да, терять больше нечего. А обрести давно утерянное шанс, быть может, у него ещё есть.

Сегодня он наконец скажет Максу то, что следовало сказать ещё много лет назад. И в результате либо воскреснет, либо погибнет окончательно.


Старый деревянный дом совсем не изменился с тех пор, как Марк был в нем в последний раз. В этих стенах время словно застыло, не властное над всем, что здесь находилось.

В комнатах была все та же, порядком обветшавшая, мебель; на стенах — те же обои, где-то в голубой, где-то в розовый цветочек — уже выцветшие и местами отошедшие от стен. На окнах — старые занавески, которые, как он помнил, мама шила сама… И повсюду — запах. Запах пыли, старого дерева… и забвения.

Марк ни за что не поверил бы, что Макс не купил бы маме новый дом, новую мебель и все, что та только ни пожелала бы. Значит, подобная жизнь — ее собственный выбор. Но почему? Что заставило ее запереться в этом старом доме, словно в склепе?

Он обошел ещё несколько комнат, все больше убеждаясь в странности того, что его окружало. На пороге одной из них он замер.

Это была комната Макса. Здесь стояли его награды и кубки, начиная с самых первых. Гордилась ли им мама? Ходила ли на его матчи, переживая за сына? Он никогда не сомневался, что так и было. Никогда — вплоть до этого момента.

Почему все эти вещи — такие важные для маленького мальчика, делающего первые шаги в профессиональном спорте — он знал это по себе — стоят здесь, словно спрятанные от посторонних глаз? Почему она не выставила их в зал, чтобы каждый, кто приходит в дом, видел, чего добился ее младший сын? Видел, как она им гордится?.. Почему, мама?…

Марк обвел комнату взглядом и заметил на тумбочке фотографию. Сердце подпрыгнуло к горлу и встало там тяжёлым комом.

Он узнал это фото. У него хранилось точно такое же.

Желание разрушить все, что разделило его с братом — сейчас, немедленно, раз и навсегда, забилось в крови. Отступили последние страхи, и все потеряло значение, кроме одного — потребности вернуть в свою жизнь того, без кого она никогда не была и не будет цельной.

Марк прошел через зал в кухню и обнаружил там Макса, сидящего за столом, невидящим взглядом уставившегося на что-то перед собой. Этим чем-то, судя по всему, был сканворд, отпечатанный на серой газетной бумаге. Видимо, он остался от мамы.

Глотку сдавило невидимыми клещами. Марк повернулся к холодильнику, пытаясь успокоиться. Открыл его, делая вид, что что-то ищет, а сам сделал тайком несколько глубоких вдохов. Сглотнул комок и извлёк с полки две бутылки абсента. Не чувствуя ног, подошёл к столу и выдавил, как можно непринуждённее:

— Я тут захватил по дороге… может быть, помянем?

Макс поднял на него глаза и кивнул. Марк почувствовал, как напряжение немного отпустило, поставил бутылки на стол, и стал искать в шкафу стаканы, собираясь с мыслями.

— В соседнем, — коротко подсказал Макс.

Марк открыл дверцу соседнего шкафа и извлёк оттуда два старых хрустальных бокала, которые помнил, как и все окружающее, с самого детства. Дом действовал на него так, что он ощущал себя здесь испуганным и неуверенным четырехлетним мальчишкой, которому сказали, что он теперь будет жить отдельно, в Америке, с папой.

Марк сел за стол, разлил абсент по стаканам и придвинул один к Максу. Молча выпили. Когда едкий вкус полыни, обжигая язык и глотку, достиг желудка, с губ вдруг сорвалось то, чего Марк вовсе не собирался говорить:

— Какой она была?..


Макс с удивлением взглянул на брата. Сразу после похорон его накрыло ощущением, что это всё. Все формальности выполнены, и теперь брат с отцом и дедом улетят обратно за тридевять земель. И снова всё будет по-прежнему. Внешне. Только Макс останется здесь и будет каждую минуту гнать от себя мысли о том, что он мог что-то сделать, но не сделал.

Он замялся, как будто хотел уточнить что-то, но промолчал. Перевёл взгляд с Марка на сканворд, лежащий перед ним и заговорил. Тихо и будто бы неуверенно.

— Она была… далёкой. Наверное, как для тебя, так и для меня. И дело совсем не в расстоянии. — Он сделал паузу, растёр ладонью лицо и снова перевёл взгляд на брата.

Он просто обязан был скрыть от Марка то, что узнал совсем недавно. Ту неприглядную правду, которая — Макс знал это — была способна вызвать у брата лишь разочарование, боль и обиду. Хотя, казалось бы, куда уж больше? Но он не желал, чтобы Марк чувствовал по отношению к их матери всё это. Её больше не было. И горстка писем из прошлого, ничего не значащих теперь, не должна была оказывать никакого влияния на их дальнейшую жизнь. Какой бы она ни была — вместе или врозь.

— Я не знаю, как у тебя сложилось с отцом, но у меня с матерью никогда не было тёплых отношений. Если тебя интересует именно то, какой она была — далёкой, замкнутой и живущей в своём мире.


Несколько мгновений Марк смотрел в одну точку на стене, не в силах ни осознать, ни поверить в то, что услышал. "Она была далёкой… Как для тебя, так и для меня." Неужели эта чужая для него женщина, в которой он не узнавал собственной матери, была и с Максом такой же?.. Посторонней. Незнакомой… Да, как ни трудно в это поверить — именно это он только что услышал от брата.