— Ах, она меня еще и убеждает! Она меня за дурочку держит! Мы все здесь дуры необразованные, в лесу родились, пням Богу молились! Одна Светочка наша все понимает, нам может разъяснить, как мужчин на привязи держать!

Катька вскочила со стула, всплеснула руками и в злобном раздражении уставилась на меня. Мне даже показалось, что она сейчас кинется в драку, вцепится в волосы, и все закончится одной из тех безобразнейших сцен, которые и в кино наблюдать неприлично. Девушки, забыв о гриме, повернулись к нам. Некоторые вскочили в испуге: не одна я ощущала, что ситуация может взорваться в любой момент.

— Катенька! — воскликнула Верочка, всплескивая руками. — Успокойся, Света не виновата!

— Молчи, дура! — взвизгнула совсем не помнящая себя Катька. — Еще ты там голос подаешь! Светка, конечно, святая. Она замуж за хозяина хочет. Это мы просто спим с мужиками, а она хочет законно спать. Чтобы не подарками ограничиться, а все захапать! Конечно, не виновата. Это мы виноваты, что до нее до такого не додумались!

— Если хочешь знать, — все еще сдерживаясь, сказала я, — мой отец может хоть десяток таких «Русалок» купить. Мне незачем охотиться за деньгами.

— И здесь она лучше нас! — взвизгнула Катька. — Она деньги презирает! Ей лишний клуб только помешает! От него у нее мигрень начнется. Она у нас от запаха денег заболеет!

— Кто еще заболеть хочет? Что у вас тут за митинг? — раздался вдруг голос Шурочки, который как раз входил в дверь.

Появление Шурочки всех обрадовало. Он своим появлением словно бы разрядил наэлектризованную атмосферу нашей гримерной: послужил громоотводом, принявшим на себя ослабевшие удары наших молний.

— Катенька! А ты почему еще здесь? Ты заболела или нет? Раз отгул взяла, надо ехать домой. Домой, домой, и без разговоров, — замахал он руками. — Завтра чтобы была свеженькой и красивенькой.

Все и впрямь, словно бы получив разрядку, повернулись к своим зеркалам. Катька, едва не топнув ногой, резко повернулась и упала на свой стул. Я посмотрела на часы: до моего выступления было еще время, часа полтора, не меньше. В гримерной оставаться мне было тягостно. Повернувшись, я пошла к выходу, мне захотелось увидеть Графа, как-то успокоиться.

— Жаловаться пошла! — ясно услышала я за спиной злобное шипение Катьки, но не оглянулась; после этой стычки стало мне нехорошо, действительно хотелось кому-нибудь поплакаться в жилетку. Я не думала, что со стороны мои отношения с Графом можно истолковать так. А главное, я знала, конечно, но все же не думала, что все так прозрачно, все так заметно другим. Занятая собой, собственным миром, я просто не хотела видеть очевидное.

— Иди домой! — закрывая за собой дверь, услышала я голос Шурочки. — Лечись!..

Поворачиваясь от двери, я столкнулась с шедшей мимо Натальей Николаевной, нашей Мамочкой. Чтобы удержаться, она обняла меня и сверху вниз посмотрела мне в глаза. И сразу что-то поняла.

— Ты чем-то расстроена? — участливо спросила она.

В этот момент дверь гримерной распахнулась, оттуда вылетела Катька, непримиримо скользнула по нам огненным взглядом и, быстро вбивая в ковровую дорожку каблучки, пошла к лестнице. Наталья Николаевна перевела взгляд на меня и покачала головой:

— Достали?

— Да не то чтобы да…

— Все-таки достали, — убежденно вздохнула Наталья Николаевна.

Придвинув запястье к глазам, она посмотрела на свои украшенные мелкими бриллиантами часики. — У тебя еще до выступления вагон и маленькая тележка времени. Пойдем лучше ко мне, я тебе массаж сделаю, все неприятности улетят.

От ее участия мне стало легче. Я согласилась. Мы спустились в цокольный кафельно-влажный этаж с уже знакомыми мне банями, бассейном и прочими, альтернативными верхним, удовольствиями. В одной из массажных комнат, оказавшейся свободной, Наташа заставила меня раздеться до трусов, уложила на стол и стала профессионально и жестко разминать меня. Процедура для меня была привычная еще со сборной, я быстро расслабилась и полностью отдалась ее сильным рукам.

Мы болтали с ней обо всем понемножку: о работе, о вчерашнем круизе на теплоходе, о клиентах, вообще о клубе. Потом речь зашла об Аркадии, который последнее время стал что-то приставать к сотрудникам…

— Я думаю, — со смешком говорила Наталья Николаевна, — что это все его маленькая армянская половинка виновата. Марина считает, что ее Аркаша гораздо лучше выглядел бы полным директором, чем замом. Не понимаю, зачем это ей нужно? Вчера я сама слышала, как она — кстати, в присутствии вашей Кати — говорила, что Графу не следует увлекаться новенькими. И многозначительно этак на Катьку смотрела. Катька, конечно, завелась, а Маринка — довольна.

Ввинчивая твердые пальцы мне в спину так сильно, что меня выгибало, Мамочка с удивлением говорила:

— Не понимаю, зачем это ей нужно? Все равно Аркадий останется лишь замом. Граф не Атаманша, он вожжи из рук никогда не выпустит. Тут ясный облом Аркадию. Тогда зачем Маринке интриговать? Из любви к искусству? Не понимаю.

— А что Атаманша? — переведя дух, спросила я, когда Наташа перешла к моим ногам.

— Атаманша? Ты о чем?

— Ну, ты же сама говоришь, что Граф не Атаманша. Она что, вожжи выпустила?

— А-а! Да нет, это я так, к слову. Это же еще до меня было. Я к тому, что сумел же Юрка как-то перекупить «Русалку». Ну да Атаманша, говорят, не в пример ему была безалаберной бабой. Раз упустила такое доходное место, то у нее точно винтики плохо крутились. Но и Аркадий не тянет. А вот Катька вчера завелась. Она и выпила изрядно, потому и завелась. Ты с ней вообще-то осторожнее, — вдруг сказала Наталья Николаевна.

Она стала выкручивать мне правую ступню и замолчала. Я подумала, что Мамочка уже забыла, о чем только что говорила, но вдруг продолжила о Катьке:

— Знаешь, Катя девочка еще та, прошла огонь и воду. И знакомства у нее неслабые. Я ее несколько раз видела в таких компаниях, что не дай Бог. А она там вела себя как своя. Я думаю, если ее разозлить…

Мамочка вдруг громко шлепнула меня по ягодице и воскликнула:

— Готово! Слезай! И чего это я тебя пугать вздумала? У меня голова со вчерашнего тяжелая, вот и мысли не те лезут.

Глава 49

ПОКУШЕНИЕ

Последующие часы прошли, как в тумане. Я парила среди ставшего уже привычным жемчужного сияния моего подводного мира, окруженного — стоило лишь сделать небольшое волевое усилие — зеленоватым и таинственным полумраком теней, играла с рыбами, давно принявшими меня в свою немногочисленную семью, и думала, что я, как обычно, делаю из мухи слона.

И впрямь, чего это я, в самом деле? Какая-то шлюха (из бывших и настоящих) публично попыталась навязать мне собственную роль, то бишь свое понимание жизни, навязать мне свою оценку моих (моих!) поступков, и я уже поддалась. Неужели, думала я, человека так легко сбить с толку, так легко извратить подоплеку его поступков? Или же все так относительно в мире, что нет грани между хорошим и плохим? Но ведь мне же не нужны деньги Графа? Мне вообще не нужен весь этот мир с его благородными и злыми разбойниками. Это привлекательно в приключенческих фильмах, в лентах о ковбоях и справедливых полицейских. В реальности от такой жизни быстро устаешь.

Время от времени я всплывала, чтобы глотнуть воздуха, вновь погружалась, сопровождаемая гладкими тенями рыб, привыкших следовать за мной, и вновь оказывалась в плену своих мыслей. Я была раздражена, в тоске, ненавидела себя и всех, но все время каким-то краешком сознания помнила, что где-то там, за призрачным стеклом, по ту сторону моего бытия, стоит и смотрит на меня еще один непонятный, загадочный, еще один тревожащий мои мысли человек — Матвей.

Все было так запутанно, все так не походило на граненую ясность моего доклубного существования!

Массаж ли или, может быть, парение в изумрудно-жемчужном подводном мире, но к концу смены я успокоилась, смягчилась. Переоделась в пустой гримерной и в состоянии тупого размягчения, рассеянно пошла вниз. Усталость, накопленная за день, все эти переживания, замешанные на призраке выеденного яйца, доконали меня вконец — сутки подходили к концу, мне требовался отдых, я желала добраться до постели и забыться уже по-настоящему.

Лавируя среди шляющегося незнакомого народа, отпихивая липкие ладони, отмахиваясь от липких предложений, я проплыла в густом сигаретном тумане мимо открытых и прикрытых дверей кабинетов, нырнула к вестибюлю и тут замешкалась. Какая-то широкая грудь преградила мне дорогу, предлагая разделить чужое одиночество. Мне было в высшей степени наплевать на томления неудовлетворенного организма, но его слова нашли во мне отклик. Я почувствовала, что призрачная пустота внутри меня требует реального заполнения, — мне ужасно захотелось выпить водки, хотя бы чуть-чуть, чтобы ощутить, хоть и искусственное, возбуждение и прилив сил.

Я свернула к бару, где мне сразу нашлось место. Аккуратный и подтянутый Саша налил мне «Смирновской», я залпом выпила рюмку под льстивый, на что-то надеющийся аккомпанемент голосов вокруг, и закурила, чувствуя, как тепло внутри заставляет пульсировать кровь в такт негромкой, но навязчивой музыке вокруг.

Водка и сигарета прояснили мои мысли, все обрело привычную четкость. Я огляделась. Лица вокруг меня были полны напряженного и нетерпеливого умиления моей красотой и неотразимостью. Бармен Саша, жонглируя миксером, незаметно подмигнул, я потушила недокуренную сигарету и, чувствуя, что упустила нечто важное, направилась к выходу из бара. На разочарованные возгласы мне вслед я не обратила внимания, хотя один был даже злобен, и в другой ситуации я не спустила бы оскорбление, призвав на помощь кого-нибудь из «опричников» — Костю или Ивана.

Петр Иванович придержал тяжелую дверь, и я вышла на крыльцо. Тишина и свежая сырость ночи были приятны мне. Я стояла, сильно вдыхая мокрый воздух и по-новому впитывая все вокруг: черный блестящий асфальт тротуара, подсвеченный огнями из окон, черное небо, чуть освещенное в том месте, где пряталась за прохудившейся пленкой облаков круглая в эту пору луна, толстый парапет поодаль, за которым мерцал провал и что-то царапалось и булькало, а дальше, за впадиной мрака, сияли лежащие ничком на гладкой воде дрожащие столбы прожекторов. И все же что-то я упустила, думала я, понимая, что мое беспокойство скорее иррациональной природы, — ничего действительно важного ожидать меня не могло.