Девочки между тем раскраснелись, прием их обрадовал. Только я опять немного озаботилась: я ведь знала, что в нижних этажах отдыхают люди, достаточно свои в криминальном мире. По идее, они с нами могут сделать все, что только захотят. Но с другой стороны, то же самое они могли бы делать с нашими девочками прямо на сцене, но ведь не делают же? Это успокаивало.

Заглянул Шурочка и попросил нас не задерживаться. Мол, народ требует общения. Мы потянулись за ним. Вновь повторилась буря приветствий, девочки рассосались по залу, а мы с Верочкой остались вместе. На этот раз я держалась за нее, все время задавая вопросы. Она отвечала мне, отвлекалась на знакомых, снова пыталась мне объяснять, кто есть кто.

Нам сунули в руки большие бокалы с шампанским и усадили в персональные шезлонги к одной из групп, центром которой были двое пожилых мужчин. Одного из них я, кажется, уже видела. Это был довольно симпатичный мужчина лет сорока — сухощавый, с резкими чертами лица и пронзительным взглядом светлых глаз. Он был весел, оживленно разговаривал со своим соседом — рыхлым толстяком, кажется довольным всем на свете. Остальные либо прислушивались к ним, либо болтали между собой. Еще я обратила внимание, как едва уловимо менялось лицо худого, когда он отвлекался на реплику кого-нибудь из свиты: появлялось в его лице и глазах едва заметное презрение, может быть, терпеливая усталость, словно бы лишь вежливость не позволяла ему ответить грубостью на обращение к нему.

Впрочем, я могла и ошибиться. Вернее, мое испуганное любопытство могло найти бревно там, где и соринку углядеть было трудно.

— Кто это? — спросила я Верочку, усердно уплетавшую пододвинутый к нам виноград.

— Где? — шепотом переспросила она и тут же выдала все, что знала: — А-а, этот толстяк. Это Меркулов Иван Денисович. Он депутат Госдумы, какая-то там шишка даже. А худой — Варан.

— А почему Варан? — незаметно шептала я Верочке, в то время как она тянулась к ягодам.

— Варан он и есть Варан. Так его называют. Они оба воры в законе, так что ты лучше ешь, пей да поменьше разговаривай.

— Я не знаю… хорошо это или плохо, но я убежден… что это назрело, что нам надо незамедлительно переводить основные капиталы за рубеж, — с апломбом, так чтобы кругом все слышали, говорил толстый депутат Меркулов. Его речь была вся пронизана матом. Кажется, не мог произнести ни одной фразы без матерной вставки. Присутствие женщин в этом смысле никого здесь не трогало. Он продолжал:

— В этой стране ни в чем нельзя быть уверенным, а наши новые союзнички… в борьбе за светлое будущее… так и не изобрели иммунитета против русских… За бугром… даже их пресловутая мафия… привыкла мыслить категориями развитой морали, а когда им в глаз… залепишь, они и теряются…

— А я вот убежден, Кукан, что у нас еще здесь непочатый край работы. Сейчас только не зевай, всегда будешь с гревом. А будет полный общак, все у нас будут вот здесь, — решительно отрубил Варан и потряс костистым кулаком. — Но если братва решит, то и ихнюю мафию потрясем.

Я отметила, что он ни разу не выругался, когда говорил. Впрочем, некоторые его слова я понимала только по общему смыслу. Вдруг я почувствовала на себе взгляд и поняла, что это на меня смотрит Варан.

— А что это мы бухтим здесь, решаем вопросы бытия, словно на сходняке? — громко сказал Варан и широко мне улыбнулся. — Среди нас такие ласточки, а мы мечем искры о том, что и без нас решится.

Кругом заулыбались, кто-то обрадованно заржал. Варан решительно отмел сидящего рядом с ним прямо на напольном коврике очень большого и могучего парня, может быть, как и многие здесь, чересчур жирного, и галантно предложил мне пересесть ближе. Я не возражала, и мой шезлонг втиснули рядом с мраморной скамьей, где сидел Варан. Согнанный парень не выказывал недовольства, но я поймала его не очень-то и дружелюбный взгляд.

— Я сегодня долго не могу здесь оставаться, — сразу предупредила я Варана. — Мне скоро надо уезжать.

— Надо так надо. Только зачем же так быстро? У нас здесь и весело, и тепло, и бассейн, и баня. Надо, красавица, брать все, что можешь взять. Я не прав?

Веселье вокруг нас разгоралось все больше. Кажется, и музыка играла громче. Девчонки уже визжали, раздавался хохот. Умные разговоры, едва Варан принялся ухаживать за мной, сразу рассыпались, перешли в сферу машин, бабок, оружия и наркотиков. Во всяком случае, до меня долетали обрывки бесед именно на эти темы. А на коленях жирного депутата уже сидела Верочка и звонко смеялась.

Между тем Варан еще подлил мне шампанского в бокал, но в голове у меня и так шумело, поэтому я громко сказала, что хочу в парилку. Верочка тут же подхватила, за ней и депутат. Варан поднялся. Вдруг, перекрывая общий шум, зычно взревел один из толстячков невдалеке, у которого тоже простыня выглядела римской тогой. Высоко держа наполненный стакан голой рукой, похожей на свиной окорок, он требовал выпить на брудершафт с лучшими друзьями.

— Варан, Кукан! За мое здоровье! Тащите сюда своих рыбок, вместе дернем!

Я так поняла, что рыбками были мы с Верочкой, потому что Варан и жирный депутат, которого все называли Кукан, сразу же повлекли нас к орущему сенатору.

— Давай, Аладдин, за твои именины, — сказал Варан и, дабы пить на брудершафт, начал пристраивать к именинникову окороку свою жилистую руку.

— Сенатор тоже вор в законе? — спросила я веселую Верочку.

— Кто?.. А-а, этот. Этот тоже. Они тут главные, все их слушаются.

Она посмотрела на меня, потом перевела взгляд на пьющую парочку друзей и вдруг посерьезнела.

— А ты, подруга, будь осторожнее. Варан тебе не какая-нибудь шушера. Этот все и дать может, и… Нет, лучше с ним не связывайся, лишняя забота.

— Кто же с ним собирается связываться? — удивилась я. — Он же старичок, мне такие не нравятся. Да и ухожу я скоро.

— Вот-вот, уходи от греха. Надо же, старичок! — словно бы про себя сказала она и стала пить шампанское, только что кем-то налитое.

Я дождалась, когда она допьет, и потребовала показать мне, где находится ближайшая сауна. Держа бокал с шампанским в одной руке, а другой поддерживая спадающую простыню, я пошла за Верочкой.

— Пошли в парилку, — предложила Верочка, — там народу побольше. Не хочу с этими козлами по норам раньше времени уединяться.

Мы подошли к обитой планками двери. Оттуда как раз вылез распаренный, как рак, мужик и громко объявил, что парилка готова. Из открытой двери валил пар. Верочка поставила свой бокал на скамью рядом с дверью, и мы прошли внутрь. Возникла откуда-то толпа, полезла за нами. Девицы громко смеялись, мужики ржали, как жеребцы, кто-то уступил мне полку, на которую я и легла, ощущая на своем заду и спине услужливые руки, помогающие мне влезть.

Надо сказать, что мне стало нехорошо. От выпитого ли шампанского, от шумного ли веселья незнакомых мне людей, интересных только приобщенностью к запретному прежде миру, от грубого ли внимания неотесанных парней, но меня охватила какая-то тревога. Распаренный мужик между тем вышел на середину заполненной телами парилки и стал махать простыней. Жар волнами пошел по телу, мне уже было не до тревоги, другим, чувствуется, не до веселья: все стихли и постанывали. Некоторое время так и продолжалось, потом стало легче. Кто-то похлопал по моему голому плечу.

— Ну как, русалка, жива? — услышала я голос Варана.

Он сидел рядом со мной на полке и улыбаясь говорил:

— А я не сразу тебя признал. В аквариуме ты другая. Если бы Молоток не подсказал, так бы и не понял.

Мне все еще было не по себе. Не отвечая, я сползла с полки и пошла мимо сидящих на корточках мужчин к выходу. Меня то и дело хватали за ноги, лезли выше. Я не глядя, шлепала по бесстыжим, но, в общем-то, добродушным рукам. Честно говоря, мне уже стало здесь надоедать. Я посмотрела, как веселятся представители дна, и ничего оригинального не обнаружила. Точно так же, как и у нас на студенческих вечеринках. Только что разговоры у нас поинтереснее. Надо было отсюда выбираться. Тем более что Графа, которого я надеялась здесь увидеть, не было.

Хотя нет, был. Он только снял пиджак и галстук, наверное, чтобы стать ближе к народу, но был готов уйти в любой момент. Чувствовалось, что зашел он на минутку, только чтобы отметиться и поздравить именинника. На брудершафт пить он, правда, не собирался. Стоя возле развалившегося на скамье сенатора, он в этот момент говорил прочувственные слова о том, какой это необыкновенный человек, и как он, Граф, рад всегда видеть своим гостем знаменитого Аладдина.

Хозяин клуба выпил свой бокал шампанского, а толстый Аладдин, вскочив со скамьи, полез спьяну обниматься. Я видела, как Граф обнимал толстого сенатора с какой-то снисходительной отстраненностью, словно бы и впрямь был здесь единственным вельможей, принимавшим пусть и уважаемых, но все же стоящих ниже его рангом гостей. Это в нем мне понравилось.

Проходившая мимо Наталья Николаевна, здешний врач, кажется увидев меня, приостановилась. Она была в белом медицинском халате, который маскировал ее среди здешних белых простыней. Я уже с ней познакомилась, мне кто-то говорил, что она заведует в клубе массажным отделом. У нее были трагические морщинки у глаз, едва заметные впрочем. Одевалась, да и вообще выглядела она классно. Может быть, я была и не права насчет этих трагических черточек, но мне показалось, что-то у нее не ладится.

— И ты здесь? — удивилась она. — Странно, я тебя не ожидала здесь увидеть.

— Да я случайно. Хотела посмотреть, как у вас тут в отделе отдыхают, — я словно бы оправдывалась.

— Понравилось? — улыбнулась Наталья Николаевна одними губами.

— Ничего, весело. Но я уже уходить собираюсь.

— Да, ничего. Ну иди, раз собираешься.

Она ушла. Я присела на ближайшую скамью. Граф все еще допивал свой бокал. Мне хотелось, чтобы он увидел меня. Он и в самом деле неожиданно повернулся и посмотрел в мою сторону. Заметив меня, прищурился, сразу не узнавая, потом вдруг узнал и сделал движение, словно хотел сразу направиться ко мне. Но сенатор Аладдин продолжал ему что-то горячо втолковывать, так что отойти сразу было, видимо, нельзя.