Перед тем как погасить свет, он заметил небрежно:

— Я думаю сделать Людмиле подарок и взять ее с собой на фабрику. Ей будет интересно узнать, как именно производится часть продукции «Тауэрс фармасетикалз». Как ты, справишься без нее? Я доставлю ее тебе вовремя, чтобы ты успела сделать к вечеру прическу. На банкете мы должны быть не раньше семи тридцати.

Хани застонала:

— Неужели мне придется идти еще на один банкет? Все швейцарцы ужасно скучные, и у меня болит все тело. Я убеждена, что простудилась. Ты уверен, что это будет подарком для Людмилы? Я не хочу сделать ее еще несчастнее. С тех пор как мы уехали из Парижа, она все время такая угрюмая.

— Не беспокойся. Это вовсе неплохая идея — пусть люди, которые служат лично нам, увидят, как мы зарабатываем деньги, чтобы платить им щедрое жалованье.

Хани спала — на это он тоже надеялся, — когда он уходил на следующий день в семь тридцать утра, оставив записку, что уступает ей шофера, и она может найти его в отеле, если ей понадобится отправить его с каким-нибудь поручением.

Он говорил себе, что ему просто хочется самому сесть за руль нового темно-красного «роллс-ройса», а заодно побеседовать с Людмилой, чтобы выяснить, есть ли у нее на самом деле способности, чтобы прославиться благодаря своему уму, как она однажды заявила с бесподобной дерзостью. Он говорил себе, что приезжает на фабрику на два часа раньше европейской делегации потому, что хочет успеть сделать кое-какие дела. Тем не менее Бенедикт отдавал себе отчет, что все, чего он на самом деле хочет, — это ненадолго остаться с Людмилой наедине.

Шел дождь, и он был разочарован, увидев Людмилу в неизменном уродливом коричневом плаще, но, велев ей забираться на переднее сиденье рядом с ним, он улыбнулся, заметив желтую юбку, мелькнувшую под плащом, когда она садилась.

Даже если Бенедикт собирался выяснить, насколько она умна, то он практически не дал ей возможности продемонстрировать свои способности, когда они ехали за город вдоль Женевского озера.

Людмила сидела тихо и с интересом слушала, время от времени вставляя верные замечания: чувствовалось, что ее мозг работает, поглощая и осмысливая информацию; возможно, поэтому Бенедикт невольно увлекся, подробно рассказывая ей о фармацевтическом бизнесе и приводя массу статистических данных.

— Люди покупают фармацевтическую продукцию, то есть лекарства, — тогда, когда доверяют компании, производящей ее. Стоит только заронить зерно сомнения, как покупатели, которым мы многие годы пытались внушить доверие к себе, уже потеряны.

В этой отрасли существует колоссальная конкуренция. Едва поступает сообщение, будто какой-нибудь пациент умер от лекарственного препарата соперника, хватит и нескольких минут, чтобы растрезвонить новость по всему свету. Тем не менее внешне мы все стараемся сделать вид, будто у нас прекрасные отношения.

Одна из самых серьезных проблем — промышленный шпионаж. Есть компании, только тем и живущие, что воруют формулы перспективных изобретений, изменяют названия и моментально выбрасывают продукцию на рынок. Каждый год мы терпим убытки на сотни миллионов долларов. Например, в Италии не существует патентной системы, которая обеспечивает защиту авторского права на выпуск новых медикаментов. За мзду в несколько сотен лир кто угодно может купить формулы и пиратским образом продавать лекарства под другим названием.

— Только Италия так поступает?

— К сожалению, нет. Испания ведет себя точно так же, да и Франция и Западная Германия не лучше.

— А Швейцария? Эта страна, должно быть, поступает честно, да? Поэтому вы столько вложили в строительство новой фабрики именно здесь?

Он легко дотронулся до ее колена.

— Да, Швейцария и Великобритания — честные партнеры, Людмила. Сколько тебе лет?

Она медлила с ответом, и он знал почему. Девушка должна была догадаться — почувствовать, почуять, как дикое животное, его нездоровое влечение к ней.

— Двадцать три, почти двадцать четыре.

Бенедикт вздохнул. Она всего на пару лет старше его собственной дочери, хотя ему с трудом в это верилось. Сьюзен порой вела себя, как подросток. Людмила была столь же древней — или столь же юной, — как Мона Лиза. Бенедикт оборвал свои мысли, словно захлопнув стальную дверь. Он больше не станет думать сегодня о Сьюзен. Он уже успел почувствовать себя беззаботным, как будто помолодев на много лет, а ведь он всего лишь выговорился перед загадочной женщиной, сидевшей рядом. Он будет наслаждаться сегодняшним днем, и этот день станет первым и последним.

Сначала Бенедикт намеревался устроить Людмиле коротенькую экскурсию, а затем, надежно спрятав в закрытой машине, оставить дожидаться его, пока он произнесет перед собранием менеджеров небольшую запланированную речь, а потом они отправятся куда-нибудь пообедать. Людмила не переставала восхищаться всем, что видела: он показывал ей производственное оборудование, лаборатории по исследованию токсических веществ, отделение микробиологии и компрессорные цеха, где из сотен различных порошков формовали таблетки, помеченные фирменным знаком «Тауэрс», так что прошло почти три часа, прежде чем он спохватился.

Дважды Бенедикту напоминали, что менеджеры давно собрались в новом банкетном зале и ждут его выступления. Он не мог оторвать взгляда от ее раскрасневшегося лица. Ее приводили в восторг, очаровывали те же вещи, которые приводили в восторг и очаровывали его самого. Может, стоит дать ей послушать его речь? Почему бы и нет, хотя в этом случае им будет нелегко уехать вместе. Они проходили отделение, где располагались оснащенные самым современным оборудованием стерильно чистые цеха — предмет его величайшей гордости; он не мог нарадоваться на свое детище: пока нигде не существовало ничего подобного, даже в Штатах.

— А вот и еще сюрприз.

Его не смущало, что он ведет себя совершенно по-детски.

Они вошли в низкое, длинное здание, на двери которого висели таблички с надписями на французском и английском языках: «Вход строго воспрещен». Бенедикт обогнал Людмилу и рывком распахнул массивную внутреннюю дверь. Ему хотелось видеть ее лицо, когда она войдет в огромное, слабо освещенное помещение, плотно уставленное клетками — сотнями клеток — с животными. Внутри было жарко и влажно. Она расстегнула плащ, и он обратил внимание на то, как плотно облегает шелковое платье ее фигуру. Когда ее глаза привыкли к сумеречному свету, она смогла рассмотреть зверюшек — обезьян, хомяков, кроликов, белых мышей; к обритым черепам некоторых тварей тянулись пучки электродов, тела других были обезображены отвратительными опухолями.

— О, нет… — Она невольно попятилась и в ужасе прижалась к нему.

Всего секунду он держал ее в своих объятиях. Она ближе придвинулась к нему, или ему это почудилось? К счастью, он увидел, как тяжелая дверь у нее за спиной приоткрылась, и он быстро отстранился, шагнув к клетке с кроликом, голова которого была проводами присоединена к монитору. Бенедикт прочел табличку на клетке.

— Мы проводим испытания нового лекарства от повышенного давления, — коротко пояснил он.

Она беспомощно посмотрела по сторонам.

— Неужели все это действительно необходимо?

— Да. — Он коснулся руки Людмилы. Ее пальцы дрожали. Ему страстно хотелось поднести их к губам. — Подобные эксперименты спасают людям жизнь. Современные лекарства дарят жизнь, продлевают жизнь, и это только начало новой великой эпохи.

Его выступление по поводу открытия комплекса прошло хорошо. Бенедикт умел произносить речи, но сегодня он чувствовал себя так, будто стал выше на сто голов, кровь бурлила от резкого выброса адреналина: это происходило всякий раз, стоило ему бросить взгляд на стройную девушку в поношенном плаще, стоявшую в дальнем конце банкетного зала.

— Прежде всего мы обещаем многочисленным покупателям, отдавшим предпочтение продукции фирмы «Тауэрс», отменное качество. Здесь, только в одном этом комплексе, около ста человек осуществляют проверку качества. Как всем вам наверняка известно, необходимо от пяти до десяти лет, чтобы вывести на рынок новое лекарство, и из тысячи компонентов, проходящих испытания, мы будем удовлетворены результатами тестирования лишь двух, самое большее — трех…

Людмила, послушно выполняя его указания, сидела и ждала в машине, пока Бенедикт демонстрировал гостям некоторые технические новшества; примерно в час тридцать он оставил их веселиться в огромном буфете. Было два часа дня, когда он въехал во внутренний дворик старинной гостиницы на окраине Пранжена, недалеко от Женевы, хотя сама атмосфера разительно отличалась от привычной, казалось, будто они находятся за тысячу миль от роскошного отеля, где миссис Тауэрс дожидалась, когда муж вернется с ее личным парикмахером.

Бенедикт с прискорбным изумлением наблюдал, как естественно и деликатно она справлялась с непростой для себя ситуацией. Она не спрашивала его, зачем он везет ее в крошечную деревенскую гостиницу. Она изучала рукописное меню с таким видом, словно ей было не в новинку держать в руках меню, составленное по-французски, а затем, когда он спросил, не позволит ли она сделать для нее заказ, передала ему меню с мягкой улыбкой.

Сначала он сидел за столом напротив нее, отвечая на вопросы, которые теперь лились нескончаемым потоком и касались того, что она недавно увидела и услышала. После нежнейшего деревенского паштета он заказал запеченную рыбу местного происхождения со сладкой кукурузой — они только что ехали мимо полей, где она росла.

Была ли Людмила ошеломлена? Наверняка! Однако что-то в ней было такое, что не позволяло ей показать, насколько она потрясена. Возможно, она просто бравировала.

Когда наконец подали рыбу, Людмила отодвинула ее на край тарелки и принялась сначала за кукурузу. Ее пальцы были немного испачканы маслом. Бенедикт взял ее руку и, неотрывно глядя ей в глаза, по очереди облизал с них масло. Он заметил, как забился учащенно ее пульс — на шее, у ворота желтого шелкового платья. Он передвинулся и сел рядом с ней. Теперь он тоже молчал, как и она. Когда Бенедикт дотронулся до ее щеки, между ними словно прошел электрический заряд. Они пристально посмотрели друг на друга. Наконец он смог произнести ее имя: