И Архипов об этом знал. Он наказал Демьяна за наглость, за плохую игру и за то, что тот лез в душу, выманивал наружу его горе.

Вот и выманил.

— Теперь ты держишь в руках мои карты. Как будешь играть дальше? — спросил и, не дожидаясь ответа, выпроводил Демьяна из кабинета. Отомстил.

Успешный, неглупый, много чего в жизни повидавший, Демьян стоял в прихожей, потерянно глядя на дверь. Положил ладонь на дверную ручку, а повернуть не может. Не помнит, как двигать пальцами. Час назад мог проломить дверь кулаком, снести плечом, а теперь силится открыть замок, а пальцы не слушаются.

Домработница помогла. Она чирикала что-то весёлое, сетовала на погоду, а он даже не кивнул.

И не помнит, как уходил, куда шёл. Всё вокруг, да и в нём самом казалось скверным. До слепоты непроглядным. Дарси — единственное светлое пятно, но её нет. Или скоро не будет.

Демьян не мог справиться с новостью. Казалось бы, что ему до невесты брата? Но внутри такой кавардак, что не вдохнуть. Как Архипов справился, непонятно. Хотя какое справился… он живёт этим каждую секунду.

Демьян очнулся в сквере перед домом Дарси. Сидел и ждал, когда в окне мелькнёт её силуэт.

Ему было страшно. Невероятная, пугающая власть — знать о человеке нечто настолько жизнеразрушающее. То, о чём Дарси не подозревает.

Она не знает, что стоит на краю тьмы.

Помнится, Демьян посмеялся над Дарси и братом, над заезженным «пойду ради тебя на край света»… а теперь услышал эти два слова совсем по-другому. Край света. Грань между светом и непроглядной тьмой. Дарси ещё стоит на краю, в её мире ещё свет и краски, а Демьян уже рухнул во тьму, неподготовленный не только к жуткой новости, но и к своей реакции. Как будто у него вырвали нутро, и он раскрыт всем ветрам, пустой и заледеневший внутри.

Абсолютная беспомощность.

Демьян не ощущал себя беспомощным даже тогда, когда узнал истинное положение дел агентства. Разгневанным — да, потерявшим контроль — да, но всё равно уверенным в себе и знающим, что решение найдётся. Даже будучи никому не нужным ребёнком, он опирался на неведомую силу внутри. Некоторые называют её стержнем.

А сейчас эта сила подвела его, заставляя скорчиться под окном чужой женщины, сгорая от отчаяния.

Глава 13

— Почему ты запрещаешь мне говорить с врачами?!

Дарси спорит с отцом почти каждый день, и у неё закончилось терпение.

— Твоя мать ясно озвучила свои предпочтения, — в который раз напомнил он.

— Не мне! Мне она ничего не озвучила! Откуда мне знать, что ты говоришь правду? Может, она хотела меня видеть, а ты не позволил! Может, ты считал её уродливым пятном на безупречном семейном древе!

Дарси выкрикивала чудовищную несправедливость, била отца в незащищённое место, но при этом не сомневалась, что это вполне может быть правдой. Пусть кто-то считает её наивной, но она была такой сознательно. Знала, каков отец, чувствовала его давление, но любила его, потому что он для неё всё. Семья в одном человеке. И она надеялась, всем сердцем надеялась, что есть границы, которые он не переступит.

А теперь…

В воздухе завис тяжёлый дух тайны, и от этого Дарси сходит с ума. Отец скрывает информацию, грозится запретить посещения. «Один раз посмотрела на мать — и хватит!» Как можно такое сказать?! И куда делась его хвалёная дипломатия? Он мог бы давно успокоить Дарси — разрешил бы ей поговорить со специалистами, или нанять массажистку, или хотя бы не запугивал Ильдико до заикания. А то у бедняги искры из глаз от страха, как только видит Дарси. По маме видно, что её уже не вернуть в норму, но Дарси хочет хоть чем-то облегчить её уход. А отец сопротивляется, даже к истории болезни не подпускает и при упоминании диагноза бесится. Вот Дарси и надумала всякое — решила, что никакой болезни нет, что родители поругались и отец подстроил аварию. И ходит он к маме не из-за любви, а из-за чувства вины. Снаружи все сильные чувства похожи. Глаза горят, одержимость флёром на каждом слове и деле. Бывает, что и от ненависти улыбаются, и от чувства вины нежничают.

Если вспомнить, как отец обсуждал мать с Демьяном, тоже подозрения возникают. Вообще в этой истории слишком много Демьяна, вечно он вьётся вокруг отца. А когда Дарси попросила помочь с историей болезни, он пропал. Только прислал сообщение, что думает над их планом. Думает, видите ли!

— Ты сейчас в состоянии нездорового ажиотажа, поэтому я не стану принимать твои слова всерьёз. — Отец хмурится. Видно, что обижается и очень зол. — Ты ведёшь себя как упрямый ребёнок. Как насчёт того, чтобы отдохнуть в Европе?

— Как насчёт того, чтобы сказать мне правду? И не начинай снова про мамины пожелания! Ты выполнил её волю, скрывал её от меня сколько мог. Но теперь я знаю, что она жива. В такой ситуации мама не стала бы возражать против моих вопросов.

Отец осел в кресле, словно хотел утонуть в нём и скрыться из вида. В этот раз Дарси была непоколебима, не повелась на его горестный вид. Сегодня она пришла подготовленной к решающей битве.

— Я собираюсь нанять детектива.

У неё грохотнуло в ушах от отцовского взгляда, от того, как он вскочил, опрокинув кресло, и заметался по кабинету.

— Нет! Ты… нет!

Впервые в жизни отец не знал, что сказать. Его отчаяние, его гневная растерянность убедили Дарси, что она на правильном пути. Куда ведёт этот путь, непонятно. Да и стоит ли искать то, что так ревностно скрывает отец?

Проблема в том, что унюхав секрет такого масштаба, ты уже не можешь свернуть с пути. Дрожа и жмурясь, толкаешься ближе, ближе.

Дарси обняла отца за шею. Он оттолкнул её, но вполсилы, поэтому она удержала, заставляя слушать и слышать. И снова объяснила, чего хочет. Нет, не хочет, требует. Правды. Участия в жизни матери. Объяснила, а потом посмотрела отцу в глаза. И как будто машиной времени проехало по ним обоим. Дарси повзрослела, стряхнула наивность, которую позволяла себе все эти годы. А её отец, подтянутый, элегантный мужчина, превратился в старика. Усталого, неопрятного даже, волосы на висках закудрявились седым пухом.

— Папуль, что с тобой? Как у тебя с сердцем?

— Всё нормально.

Архипов выпрямился, обнял дочь, прижал к себе. Взял объятия в свои руки, как и положено мужчине. Теперь он успокаивает Дарси, а не наоборот. Не должно быть наоборот.

Посмотрел в её глаза, такие материнские, как будто в них и живёт болезнь. Тамара точно так на него смотрела, и от этого взгляда он ей всю жизнь отдал. И дочке отдаст, всё отдаст. Похоже, придётся и правду отдать. Немыслимую правду, ноющую в его груди. Легче сжечь себя заживо, чем выпустить её наружу, но придётся.

Дело не в детективе, его можно подкупить. И не в данном Тамаре обещании сказать дочке правду до начала болезни. Дело в том, что Дарси не простит лжи. Она будет благодарна за прошлое, но не за сегодняшнюю ложь. Ведь она и так стоит на краю правды. Нутром чует ложь, поэтому и настаивает. Не сегодня завтра появятся симптомы, и она узнает о материнском наследии. И тогда она вспомнит об отцовской лжи и не простит.

Трудно предсказать, что будет, но на её месте он бы не простил, потому что предпочитает знать правду, какой бы жуткой она ни была. Поэтому и не подделал историю болезни, и врача не подкупил. Он ещё борется, но знает, что у него нет выбора.

Как так получилось, что его жизнь разнесло тараном? А теперь разнесёт ещё больше. В щепки. Все беды от эмоций, они рвут на части.

Самые сильные люди порой прячут в себе неодолимую слабость.

Услышав беспомощный стон отца, Дарси вздрогнула.

— Извини меня, детка! — он поцеловал дочь в лоб, погладил по спине. Так бы и спрятал внутри себя, подальше от страшной правды. — Идиот я. И-ди-от. И поступки мои идиотские. Во всём, что касается вас с Тамарой, я теряю голову.

— Ты правда её любишь?

— Да.

— Даже несмотря на то, что она… такая? Её как бы и нет уже. Она тебя не знает, не видит.

— Так я ж её не разумом люблю! — он поневоле улыбнулся. Вот же, молодёжь, ничего не смыслят, только громкие слова знают. — Я же с Тамарой не кроссворды решаю! И говорить нам необязательно. Вообще в любви нет ничего обязательного. Когда я сижу с твоей мамой, у меня внутри всё словно раскладывается по местам. Спокойно так, правильно. А когда ухожу от неё, внутри начинается броуновское движение, не знаю, как ещё и назвать. Неприятное копошение, ноет что-то, тянет, и уже начинаю считать дни до встречи. Когда на работе завал, я прихожу и работаю рядом с Тамарой, с ней лучше думается. А иногда захожу просто отдохнуть. Вздремну рядом пару часов — и проблем как не бывало.

Признания даются с трудом, но они стирают ущерб, нанесённый отношениям с дочерью. Отец гладил Дарси по спине, а она плакала. От счастья. И её улыбка, движение губ, которые он ощущал через рубашку, жгли. Как сказать дочери, что правда, которой она так жаждет, навсегда сотрёт её улыбку?

— Я расскажу тебе про маму. Всё расскажу, от начала до конца. Обещаю!

— Когда?

«Когда ты проживёшь достаточно долго и познаешь достаточно счастья».

— Сначала съезди отдохнуть в Европу, а когда вернёшься… — он не сдержался, попытался отсрочить правду до поры до времени.

— Пап! Ты снова начинаешь, что ли? — Дарси смотрела с укором.

— Ладно-ладно, тогда без отпусков. Дай мне пару дней, чтобы собрать информацию.

— Только не надо ничего придумывать. Расскажи всё как есть, ладно?

Всё-таки дочь хорошо его знает. И любит при этом, что удивительно. Ему очень повезло.

— Обещаю! А теперь иди! Иди! — Архипов почти вытолкал дочь из дома, как на днях и Демьяна.

А потом лёг на ковёр и лежал, пока не заныла спина. Но и тогда не поднялся. Смотрел на люстру, на сероватое пятно на потолке, пропущенное маляром при недавнем ремонте.